Когда дивное состояние всемогущества, всезнания, вездесущности прошло, я вдруг ощутил себя в чужом, незнакомом теле. Меня подменили кем-то другим, и это было не только непривычно, странно, но страшно. Тело мое как-то скрючилось, усохло… О, Господи! Я глянул в зеркало и вскрикнул. На меня смотрел безобразный урод с кривым, будто перебитым носом, редкозубый, с отвислой нижней губой… Свят, свят! Что это? Явь или жуткий сон?

Я ощупал себя: руки, ноги, несомненно, мои, но какие они бессильные, слабые, да и спина, прежде прямая, ныне выгнута коромыслом, как у столетней старухи… Но главное — вместо лица эта ужасная маска!

Я заметался по избушке: что делать?! Вот-вот явится Настенька и тогда… О, это невозможно, никак невозможно, чтобы она увидела безобразное чудище!

Я хотел закрыть дверь изнутри, но крючка не было, жаль, что в свое время мы с Алексеичем не позаботились о запорах. Я вырвал из тетради листок бумаги. Шариковая ручка в скрюченных пальцах держалась плохо, не слушалась, все же удалось нацарапать: ОЧЕНЬ ВАЖНЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ! НЕ ВХОДИТЬ!!! Прикрепил листок снаружи. Причем только вне избушки, когда трудился с листком бумаги у двери, понял, что я еще и уменьшился в два раза: кривоногий, безобразный карлик…Как жить?!

Оставалось одно — обратиться к Учителю. Перстень, к счастью, оказался на месте. Торопливая мантра… крест во лбу… Глаза Учителя, полные мудрости, сострадания и любви. — Учитель, помоги, я не вынесу этого! — Спокойно, сынок. Волноваться вредно всегда, а теперь особенно. Мы сделаем вот что. Ты сядешь в Падма-асану… Садись же. Я жду. Так, соберись, сосредоточься и слушай меня внимательно.

С великой надеждой я слушал Учителя. Сидел скрюченный, жалкий, противный самому себе. Одного-единственного хотелось — вернуться в прежнее тело, ну и, конечно, узнать, что со мной.

— Я ведь предупреждал, тебя ждет нелегкое испытание, — продолжал Учитель. — Наберись мужества, сынок. И наберись терпения выслушать меня, чтобы понять. Все, что происходит в Тану, все процессы тела полностью дублируются и в Наге — методом зеркального отражения. Таким образом, страдания твоего тела перешли в страдание Нага. Мыслеформа Тану, искаженная болями, зеркально отразилась в Мыслеформе Нага и зафиксировалась там. Это понятно? — Да, Учитель, это понятно. — А дальше просто. Ты достиг желаемого, сынок: твой Терминал слился с Нагом. Но, повторяю, в момент слияния твой искаженный страданием облик запечатлелся в Мыслеформе Нага — таким и только таким. Сложность в том, что ты не видишь своего Нага, потому что соединился с ним, стал им, оставаясь все же собою. А твоя искаженная болью Мыслеформа осталась в пространстве Нага как эталон. Как напоминание о былом. Я вижу, тебе не очень нравится новый облик?

— Совсем не нравится… Это ужасно!

— Хорошо, займемся исправлением. Теперь ты знаешь, что делать?

— Нет, Учитель!

— Не спеши. С недавних пор ты больше Наг, чем Тану, и потому знаешь многое. Если, конечно, не возбужден, если бесстрастен. Еще раз напоминаю, сынок: каков подлинный вид в Мысле-форме Тану, таково и отражение в пространстве Нага… Я сейчас оставлю тебя. А ты продолжай работать. Создавай себя в пространстве Нага таким, каким пожелаешь быть в плотном теле. Хочешь быть, как Иван-царевич, медитируй Ивана-царевича и будь им.

— Больше всего я хочу быть самим собой, Учитель!

— Прекрасно. Медитируй, сынок, самого себя. Желаю удачи!

Не терпелось приступить к Опыту. Или, вернее, продолжить его. Однако прежде следовало совершенно успокоиться. Я попрыгал, поползал по избушке, отвлекаясь от мрачных мыслей и расслабляясь. О, если б Настенька видела своего братца в этот момент!

Я снова потянулся к зеркалу. Да, безобразнее этого типа трудно представить. Но ведь лицо-то, разобраться, мое. Деформировано до крайности, но мое. Вот здесь на щеке была маленькая родинка, а сейчас бурый волдырь; нос, почти незаметно искривленный еще в детстве после детдомовской драки, теперь превратился в кривой носище, над которым будто бы потрудилась дюжина флибустьерских кулаков…

17 декабря (продолжение). Да, неприятно об этом писать, но, раз уж взялся, необходимо закончить. Итак, я успокоился и снова сел в позу Лотоса. Принялся медитировать самого себя. Медитировать ме-дитирующего. Вскоре увидел себя сидящим на голубом коврике в одних плавках. Я был широк в плечах, узок в торсе и строен. К такой фигуре, пожалуй, очень подойдет южный загар… Нет, не столь сильный: убавим, убавим… И родинку на щеке уберем, как неприятное воспоминание. Прочь! А что с волосами? Пусть будут темными, по плечи, а спереди короткая прямая челочка… Нос? Выпрямим, непременно выпрямим, никакого напоминания о детдоме!.. Осталась борода… Рыжеватая, на щеках пучками”, бр-р-р. Хочу окладистую бороду, тоже черную… Да, пожалуй, такую, только покороче, поаккуратнее. Все? Все. Господи, а глаза. Пусть останутся прежними, разве что… Ну вот, сделаем чуть позеленее…Добавим прозрачности и глубины… Так, достаточно, теперь мои глаза, как у Настеньки, я, собственно, к этому и стремился. Заметит?

Долго и старательно медитировал себя медитиру-ющим, пока желаемый образ не предстал передо мною окончательно, не стал фиксированным…

А теперь надо поработать с Кумбхой! Так, хорошо… Энергетическая спираль вокруг позвоночника… Сосуд, расширенный на уровне груди… Го-лограмма все отчетливее, прекрасно!… Время все уплотняется. Пространство разряжается… Я невесом… Уже в левитации… Хорошо, теперь прорваться через плотную сферу в мир Мысли — это главное. Ага, свершилось! Никакого сомнения: я в Нагуатме! Я везде и во всем, воистину беспределен!..