Но это еще не все — Олег смог постепенно подавить волю Игоря к сопротивлению, внушил ему неверие в собственные возможности, посеял в душе нерешительность и боязнь принимать ответственные самостоятельные решения, не говоря уже о претворении их в жизнь. Вместо державного мужа, приобщенного к браздам правления Русью, искушенного во всех тонкостях управления многоплеменной, с постоянно вспыхивающими смутами страной, познавшего все хитросплетения коварной политики недругов-соседей, Олег сотворил из Игоря обычного воеводу. Храброго, смелого, любимого дружиной, однако совершенно не способного взвалить на себя бремя правления державой, а потому не могущего стать ему достойным соперником. Да-да, Игорь никак не мог быть соперником Олега, ибо и сам он, и дружина, и бояре с воеводами, даже смерды и горожане зримо видели превосходство над ним Олега и, помышляя о благе Руси и своем, не желали смены великого князя.

Однако то, что свершил Олег, представлялось пустяком в сравнении с тем, что предстояло сделать Ольге. Олег начинал утверждать свою власть, будучи законным великим князем, — ей предстояло начинать с опасной и незавидной роли заговорщицы и интриганки. Олег с самого начала опирался на многочисленных верных сподвижников — ей предстояло действовать в одиночку. Олег имел единственного соперника Игоря и мог сосредоточить против него все силы — Ольга, отстраняя от власти Игоря, но оставаясь при этом в тени, должна была опасаться многих соперников, пожелавших воспользоваться плодами ее победы. И главное, Олег был мужчиной, а она женщиной, из числа которых на Руси еще не было ни одной правительницы.

Но Ольга верила в себя, в свою судьбу — и решилась почти на невозможное. Она превзойдет своего учителя — великого князя Олега! Он смог лишь удержать в руках уже полученную власть, она вначале обретет ее, а затем не отдаст до конца дней своих! При жизни Олега она только обдумывала свои планы, а после его кончины без промедления приступила к действиям…

Под дубом громко засмеялись, и Ольга вздрогнула, бросила взгляд на луну. Скоро рассвет, впереди полный хлопот и волнений день, а она тратит время на воспоминания. Скорей домой, чтобы успеть хоть немного отдохнуть!

Нимало не заботясь, увидят ее влюбленные или нет, Ольга быстрыми шагами направилась к тропе.

Вначале непрошеный ранний гость вызвал у Исаака раздражение, но по мере того как пустел принесенный слугой кувшин с вином, его настроение улучшалось. Ну как он мог позволить себе разозлиться на Хозроя, если на его месте поступил бы точно так? Это для глупцов Хозрой по-прежнему оставался купцом-рахдонитом, а Исаак знал, кем тот стал в последнее время и отчего зачастил с караванами на Русь и приобрел много новых друзей среди купцов из Киева и других южных славянских городов. Пронырливый Хозрой оказался умнее Исаака и на старости лет решил зарабатывать деньги не торговлей, а на тайной службе кагану. Вот почему он спозаранку примчался к Исааку и сейчас ждет не дождется, когда к подобревшему от любимого критского вина хозяину можно будет приступить с расспросами. Впрочем, зачем томить его, пусть скорее удовлетворит любопытство и оставит Исаака наедине со вторым кувшином.

— Трудны нынче дороги, плохи лошади и караванщики, все хуже торговля. Если дело так пойдет и дальше, скоро не с прибылью, а с убытком станем возвращаться домой, — лениво проговорил Исаак, с кубком в руке приваливаясь к мягкой спинке глубокого кресла. — Совсем не то, что было прежде, когда мы с тобой ходили с караванами в Индию и Хорезм.

— Мудрые слова, Исаак, очень мудрые, — согласился собеседник, доливая вина в свой кубок. — Совсем не та торговля пошла, совсем не та. Все хуже стало — и люди, и лошади, и товары. В тяжкие времена живем, очень тяжкие.

— Нет, Хозрой, дело совсем не во времени, оно всегда одинаково, — возразил Исаак. — Просто люди стали плохими. Разве может быть хорошим наше время, если люди окончательно потеряли стыд и совесть? Если раб поднимает руку на хозяина? Если, обуянный злобой на кормившего его хозяина, раб зовет себе на помощь поганых язычников-иноземцев? Каким еще может быть время с такими людьми, сравнить которых с шакалами — значит оскорбить этих вонючих тварей?

— Ты прав, Исаак, как ты прав, — сокрушенно покачал головой гость и тоже отвалился на спинку кресла. — Совсем нет порядка в великой Хазарии, совсем нет. Проклятые асии, жалкое и никчемное племя, которое мы с таким трудом покорили, однако позволили продолжать жить теперь уже на нашей земле, вновь выражают недовольство властью кагана и готовятся к мятежу. Не надеясь на собственные силы, полные ненависти и коварства, они вступили в тайный сговор с извечными врагами Хазарии — печенегами и гузами и собираются в союзе с ними идти походом на сам священный Итиль-кел. Как ты прав, Исаак, как ты прав: совсем не стало стыда у людей, ни капли благодарности не осталось в их сердцах.

Скорбя о погрязшем в пороках и неблагодарности роде людском, Хозрой закатил под лоб глаза, отпил несколько глотков вина. Исаак, забросив ногу на ногу и глядя на носки своих узконосых, без задников туфель, озабоченно произнес:

— Говоришь, восставшие асии смогли заключить военный союз с печенегами и гузами? Если дело обстоит действительно так, это уже не восстание данников-асиев против их господина Хазарии, а война, причем большая война. Военные союзы не рождаются сами по себе, не возникают на пустом месте, их кто-то должен подготовить, объединить. За что готовы биться и умирать асии? За свою былую свободу, отнятую у них Хазарией. Но какое дело до свободы или несвободы чужих им асиев вольным печенегам и гузам, вечным кочевникам и разбойникам от рождения? Их может заставить выступить вместе с асиями и рисковать собственными шкурами один-единственный интерес — интерес к наживе. Но ведь они и без этого неплохо наживаются на грабеже купеческих караванов и набегах на славянское и наше порубежье, что куда безопаснее, чем вступать в сражения с многочисленным и хорошо обученным войском Хазарии. Тем более что в случае неуспеха своего предприятия они рискуют не получить никакой наживы, хотя и положат в боях тысячи соплеменников. И все-таки они отважились двинуться на Хаза-рию войной. Да, я не побоюсь этого слова, это на самом деле война, а не помощь одних степняков другим. Так что же заставило печенегов и гузов столь крупно рисковать?

— Намного большая нажива, чем та, которую они имеют на караванных тропах и на славянском и хазарском порубежье, — ответил Хозрой, беря с блюда и отправляя в рот сочный, с засахарившимися краями кусочек вяленой дыни. — Причем наживы, которая им обеспечена при любом исходе похода — удачном или неудачном. А такой добычей может быть только золото, которое можно получить, даже потерпев поражение и не разграбив вожделенные караван-сараи в Итиль-келе. Не сомневаюсь, что часть этого золота предводители печенегов и гузов уже получили, ибо без солидного задатка — бакшиша(Бакшиш — подарок, добыча.) — их вряд ли можно было бросить на копья и мечи ал-арсиев(Ал-арсии — регулярное хазарское войско из наемников-мусульман.), отвага которых и умение воевать степнякам хорошо известны. — Хозрой запил проглоченную дыню глотком вина, с прищуром посмотрел на собеседника. — Исаак, ты хотел спросить, чье золото заставило печенегов и гузов поддержать мятежных асиев и напасть на Хазарию?