Микула бросил взгляд на остатки своего отряда. Это была еще грозная сила, но возьмись дружинники за копья, на которых покоились убитые, за ручки носилок с ранеными и сокровищами, и они окажутся беззащитными. Чтобы положить на землю носилки или копья со скорбной поклажей и схватиться за оружие, нужно несколько мгновений, за которые тебе успеют всадить в горло стрелу либо вогнать в спину клинок. Пустить в сторону бухты два раза по три стрелы с дымным следом — сигнал, чтобы оставшиеся в ладьях воины шли на подмогу его отряду? Но противник может сначала разбить подмогу, а уже потом приняться за дружинников Микулы. Нет, надобно искать другой выход из положения. И, наверное, прежде всего стоит выслушать пленника, который, судя по разговору, далеко не глупый человек.

— Жохар, ты второй раз упоминаешь об услуге, которую готов мне оказать. В чем она заключается?

— Я приведу твой отряд целым и невредимым в бухту и получу за это жизнь и свободу. Поскольку я воин, то перед уходом от тебя выберу себе меч, кинжал и щит из захваченной твоими воинами добычи. Вот и все.

— Почему я должен верить, что ты приведешь отряд в бухту, а не в новую засаду?

— Посмотри на меня еще раз. Скажи, я очень похож на человека, желающего умереть?

— Нет. А ежели верить твоим словам, то смерть вовсе не входит в твои планы.

— Так вот, если при следовании по дороге, которой я вас поведу, в твоих воинов полетит хоть одна стрела или свалится единственный камень, ты убьешь меня собственноручно. А этого мне очень и очень не хотелось бы.

— Какой дорогой собираешься вести нас?

— Я поведу отряд путем, который не может прийти в голову самому хитромудрому из наших врагов. Да-да, сотник, «наших», ибо с этой минуты мы с тобой союзники и, значит, я недруг своим бывшим соратникам. А путь начнем с того, что двинемся не вперед по ущелью, как предполагает неприятель, а возвратимся назад…

— Он может предусмотреть это, — перебил Микула пленника.

— Возможно, но стеречь дорогу назад будет гораздо меньше воинов, чем путь к бухте, поэтому они постараются устроить заслон в месте, где смогут задержать наш отряд до тех пор, покуда к ним не подоспеет помощь. А ближайшее до такого заслона место находится гораздо дальше того, где мы исчезнем из ущелья.

— Исчезнем? Куда? Я видел несколько звериных троп, по которым можно подняться на верх обращенного к морю склона ущелья. Идя из бухты, я даже поднялся по одной из них и очутился на скале, отвесно обрывающейся к морю. Такие же скалы виднелись слева и справа от меня. Я самолично убедился, что обойти это скопление неприступных скал можно только по ущелью.

— По суше — да, но ведь существует еще и море. Ты видел тропы, по которым можно выбраться из ущелья, я знаю путь, которым со скал можно спуститься на берег. Враги поджидают нас в ущелье вблизи отгремевшего боя, а мы возвратимся в бухту по морскому берегу.

Этот путь известен только мне… вернее, с сегодняшнего дня только мне. До боя в ущелье о нем знали еще двое моих ближайших друзей, но… оба они погибли.

— Ты проведешь нас по этой дороге, — решительно сказал Микула. — Но ежели ты замыслил нечто дурное, помни, что я поступлю согласно твоему совету — убью тебя собственноручно.

— Строй своих воинов в обратном направлении, сотник, а эта прелестная дева, — кивнул Жохар на Роксану, — пока поможет мнe перевязать рану.

— Ты что не сводишь с него глаз, словно с красной девицы? — спросил Микула, когда он и Сарыч отошли от пленника. — Признал в нем кого-либо из стародавних дружков?

— В том и дело, что не могу в нем никого признать, — вздохнул Сарыч. — Уверен, что должен знать этого человека, что все в нем мне знакомо, а кто он и почему знаком — не могу объяснить.

— Может, просто путаешь его с кем-то? Горец как горец: длинный нос, крашеная борода, бритая голова, злобные глазки. Ничего особенного, а потому в великом множестве подобных обличий может привидеться и некто прежде знакомый. Впрочем, какая сейчас разница — видел ты его до этого или нет? Главное, чтобы он привел нас подобру-поздорову к бухте.

— Согласен. Но этот человек чем-то разбередил мою душу, посеял в ней тревогу, разбудил во мне неясные покуда подозрения. Я словно чую, как с его появлением к нам с тобой приблизилась беда. Я ощущаю ее, словно она легла на мои плечи непосильной ношей.

— У меня тоже смутно на душе, — признался Микула. — Но при чем здесь Жохар? Мы с тобой тревожились о грядущем бое в ущелье, теперь предстоит опасный путь в бухту. Откуда в душе быть покою? А сей человек неприятен и мне. Он улыбается мне, набивается в друзья, согласен спасти отряд, покупая этим собственную жизнь, но я ощущаю в нем только врага, страшного врага, самого опасного для меня. Но, может, это потому, что так и есть на самом деле — разве не вручаем мы свои жизни в его руки?

— Даже сейчас у меня в глазах его лицо, в голове одна мысль — откуда мне знаком этот человек? И все больше зреет в душе уверенность, что этот человек — посланец беды.