Горели они неукротимой, нечеловеческой злобой. Ледяной злобой, которая предвещала одно-единственное: неминуемую смерть тому, кто повстречается на пути этого монстра.

Чудовище напоминало полумедведя-полуобезьяну с гипертрофированно большой головой волка.

Оно неотвратимо и быстро продвигалось вперед, к мужчине, спускающемуся на дно лощины.

Мужчина, спустившись по мрачному склону лощины, но немного не дойдя до ручья, стал вдруг кособоко приседать и хлопать руками по бокам. А потом развеселым дурашливым голосом внезапно заорал:

— Ой, бабы дуры, бабы дуры, бабы бешеный народ! Как увидят помидоры, сразу лезут в огород!..

Теперь от смерти мужчину отделяло всего лишь три минуты.

Наконец он вприсядку вывалился на топкий берег ручья, неуклюже, чуть не упав, выпрямился и попытался с ходу попасть на перекинутый через ручей импровизированный мостик. Мостик представлял из себя две длинные доски, сколоченные вместе парой коротких горбылей и перекинутые по камням через воду. Но мужчину спьяну повело в сторону, он промахнулся и с шумом влетел в воду. Мужчина попятился и снова вышел на берег. Недоуменно посмотрел на вымокшие внизу брюки, покачал головой и уверенно заявил самому себе:

— Война — херня! Главное — маневры!

И стал расстегивать ширинку, решив помочиться.

За его спиной легко, еле слышно хрустнула под чьей-то ногой сухая ветка.

Мужчина недоуменно обернулся. Неуверенно поднес левую руку к глазам, прикрывая их от падающего с молчаливых небес призрачного лунного света.

И это было последнее осознанное движение в его жизни.

В ту же секунду перед ним взметнулись чуть согнутые огромные лапы и холодной молнией блеснули вытянутые вперед когти. Левая лапа стремительно вцепилась мужчине в затылок, притягивая его голову к груди чудовища. Когти же правой лапы вонзились мужчине в шею слева под подбородком и мгновенно, легко, без видимых усилий по горизонтали распороли мягкие ткани горла и хрящи гортани в четырех местах, наполовину разломав и кости шейных позвонков. Раздался сдавленный, полный ужаса хрип, перешедший в короткое утробное бульканье и сипение воздуха из мгновенно перерезанного горла. Вперед и в стороны из разорванной аорты длинными тонкими, на удивление сильными струями брызнула почти черная в лунном свете кровь.

Лапы так же мгновенно отдернулись, выпуская тело жертвы.

Мужчина боком рухнул в ручей, вздымая веер брызг. Тело его, изогнувшись крутой дугой, забилось в конвульсиях. Почти отделенная от туловища, держащаяся лишь на искалеченном столбе позвоночника голова откинулась назад и едва не коснулась затылком ступней ног, судорожно согнувшихся, дергающихся в почти сладком пароксизме агонии. Затем тело так же стремительно выпрямилось и мелко задрожало. Кончики пальцев, бессильно упавшие в воду, коротко дернулись, бессмысленными движениями хватая со дна мелкие камешки.

И тут же застыли.

По воде, видимые даже в темноте на фоне светлого песчаного дна ручья, потекли извилистые потоки крови.

Все было кончено.

Огромная тень с вытянутой вперед мордой отступила назад, бесшумно повернулась и растаяла в темноте. Чудовище направилось туда, где для него был дом.

И тут же в поселке раздался пронзительный, тоскующий вой собаки, который сразу подхватили все окрестные псы.

Я, конечно, читал этот роман — «Мастер и Маргарита».

Давненько уже, правда, и всего один раз, но читал. В свое время Катя, жена моя, заставила: что же ты, говорит, Терехин? Все его читали, можно сказать, вся страна, один ты, лентяй, даже в руки его не брал. Это, говорит, натурально не есть гут, господин майор. А ведь вот он, томик, стоит в гостиной на второй полке книжного шкафа, рядом с булгаковскими же «Белой гвардией» и «Мольером». Ну, я устыдился и в конце концов прочитал. Понравилось. Кстати, среди интеллигентов, тех самых, которые так любили при советской власти кукиш постоянно в кармане держать, даже одно время мода была такая — лет десять назад — цитировать из этого романа всякие там словеса и выражения. Типа: «Сижу, никому не мешаю, починяю примус». Чуть что — лопотали, как попугаи. К месту и не к месту.

Но дело не в этом.

Просто в такие дни, как сегодня, я непременно вспоминаю роман с мрачным удовлетворением (ну прямо мазохизм какой-то, мать его!). Потому что не я один, черт его знает почему, становлюсь дерганым и плохо сплю в эти проклятые ночи, неотвратимо наступающие месяц за месяцем. Как Иван Бездомный. Но я-то не полусумасшедший поэт, придуманный хорошим писателем, а обыкновенный милицейский майор, замначальника алпатовского ОВД по уголовному розыску. Иначе говоря — сыщик. Оперативник. Мент поганый, если цитировать другого писателя, нашего с вами современника.

Да что хорошее настроение, прямо скажу: в эти сутки-двое и физическое состояние у меня обычно бывает — хуже некуда. Просто кошмар какой-то.

А все дело в долбаном, мать его, полнолунии.

В день перед полнолунием, в ночь самого полнолуния и, пожалуй, наутро и до самого вечера следующего дня я себя чувствую напрочь выбитым из колеи, хотя и стараюсь это скрыть изо всех сил — и от своих подчиненных, и просто от знакомых, и от жены. Я ведь не институтка, не барышня истеричная, из тех, что валерьянку бочками жрут. Надо соответствовать своей должности. Я и стараюсь соответствовать. Но и мои братцы-сыщики, и немногочисленные друзья, и Катя прекрасно знают, что временами на меня накатывает непонятное раздражение и лучше меня в эти моменты не дергать. Особенно по пустякам.