– Но вы, судя по всему, и от безумной страсти не сгораете. В таком случае… Мне, однако, пора возвращаться в Сен-Мор. Скоро начнутся танцы, а я предупредил господина герцога, что откланяюсь сразу после ужина.

Изабель поняла, что больно ранила юношу, и хотела его хоть как-то утешить.

– Простите, если причинила вам боль. У меня скверная привычка говорить все, что я думаю, а иногда и больше того… Я хочу заслужить ваше прощение, открыв вам, что, сказав то, что сказала, говорила… не без сожаления.

С секунду он смотрел ей в глаза, всматриваясь в самую глубину.

– Спасибо, – проговорил он наконец, потом взял руку Изабель и поцеловал ее. После чего встал и отправился прощаться с хозяевами.

Изабель проводила его взглядом и подошла к матери. Госпожа де Бутвиль сразу же, как только заняла место рядом с принцессой Шарлоттой, поманила дочь рукой, подозвав к себе.

– Вы мне кажетесь взволнованной, Изабель. Мне не очень понравилось, что вас поместили за столом рядом с маркизом д’Андело, а понаблюдав за вами, я всерьез обеспокоилась. Мне показалось, что вы оба находитесь в волнении, а поскольку юноша в вас явно влюблен, вы могли строить определенные планы на будущее. Надеюсь, этого не произошло, потому что я никогда не дам своего согласия на брак между вами.

– Я это знаю, матушка. Но брат маркиза тяжело ранен и предпочитает смерть потере руки – по-моему, это естественно, что он взволнован. И думаю, что я не отступила от правил, предписываемых мне моей религией, выразив сочувствие протестанту в несчастии?

Изабель уже собралась уйти, но госпожа Конде удержала ее.

– Неужели дела в Сен-Море так плохи?

– Даже хуже, чем мы предполагали. Гангрена победила. Бурдело мог бы ему помочь, если бы ампутировал руку, но Морис де Колиньи решительно отказался, не желая остаться калекой и снискать сочувствие вместо любви. Теперь смерть неминуема, она приближается с каждым днем, и сделать ничего невозможно.

Обе дамы торопливо перекрестились, а Изабель повернулась и отправилась к себе. Молодых уже собирались со смехом и весельем провожать в их особняк на улице Жур, где должен будет для них начаться медовый месяц, но Изабель почувствовала: сопровождать их она не в силах. Изабель всегда была честна перед собой и не скрывала, что завидует молодоженам. Завидует отсутствию у них разрушительных страстей, завидует их спокойному счастью, когда они будут наблюдать, как растут их дети и как их прекрасный замок становится все великолепнее.

Прежде чем идти к себе, Изабель заглянула в комнату к Мари-Луизе: сестра собирала драгоценности, подаренные ей супругом, навсегда оставляя родительский дом. Изабель помогла ей, и Мари-Луиза, обняв сестру, сказала:

– Я хочу, чтобы ты знала: если у тебя появится желание или необходимость, ты можешь жить у нас, сколько захочешь. Ты не теряешь сестру – ты приобретаешь брата. Нам бы очень хотелось, и мужу и мне, чтобы ты у нас встретила…

Изабель не дала сестре договорить, прикрыв ей рот ладонью.

– Не говори ни слова больше! Единственный мужчина, за которого я хотела бы выйти замуж, не может быть со мной по воле Господа, а не людей. Поделать здесь ничего нельзя, но я тебе очень благодарна. Постарайся быть счастливой, а я буду молиться за вас обоих.

Сестры были искренне привязаны друг к другу, но близости между ними никогда не было. Они думали о разном, мечтали о разном, но Изабель было отрадно знать, что в минуту, когда она вынуждена была отказаться от того, что могло бы составить ее счастье, сестринская привязанность остается неизменной.

Несколько дней спустя Морис де Колиньи отдал Богу душу на руках у той, которую поклялся любить и после смерти. В салоне госпожи де Рамбуйе и во всех других гостиных Парижа, где царило новое, благородное направление умов, отношение к молодому человеку совершенно переменилось. Если до этого все волей или неволей сомневались в мужестве Мориса из-за его странного поведения во время поединка с де Гизом – а если говорить честно, упрекали его в трусости, хоть и не высказывали этого прямо, чтобы не навлечь на себя месть его брата или маршала де Шатильона, его отца, – то после смерти несчастный преобразился в героя романа. Красивый и благородный дворянин, пожертвовавший собой ради возлюбленной, оказался идеальным героем для дам салона госпожи Рамбуйе. Некий одаренный аноним разразился бессмертным произведением под названием «История Ажезиласа и Исмены». В этом произведении, желая, чтобы читательницы как в хижинах, так и во дворцах рыдали как можно громче, Исмена пребывает чистой и беспорочной (в то время как реальная госпожа де Лонгвиль разрешилась дочерью), а Ажезилас умирает от отчаяния, произнося следующие слова: «Я не мог обрести счастья, не обладая вами. Моя страсть была слишком сильна, чтобы пребывать в этом мире… Благодарю вас за доброту, которая позволила мне сказать, что я умираю из-за вас и умираю счастливым, потому что не потревожил ваш покой».

Но и на этом дело не кончилось. Печальная история растрогала даже простых людей, и они поспешили превратить в легенду и золотоволосую принцессу, ради которой гибнут благородные рыцари.

Госпожа де Лонгвиль без лишней скромности приняла на себя роль благородной героини и превосходно в ней себя чувствовала, считая, что она родилась, чтобы быть кумиром, к которому приближаются только на коленях. Что, однако, не помешало ей сделать Марсияка своим любовником.

Изабель негодовала и возмущалась, а Франсуа, окончательно поступивший в распоряжение герцога Энгиенского и навещавший сестру лишь в перерывах между победоносными военными кампаниями, снова и снова объяснял ей, что история эта смешна. Ну, может быть, смешна смертельно… Франсуа продолжал расти и, несмотря на свой горб, сделался очаровательным кавалером. В нем словно бы горел огонек неиссякающего веселья, и ему он был обязан своими первыми успехами у женщин. Невинности Франсуа лишился рано: его любовницей стала госпожа де Гувиль, с ней он совершал короткие набеги в Преси, когда там не было матери. Если стояла хорошая погода, то любовников больше всего радовало купание в Уазе и занятия любовью на солнышке.