– Ты же немка, – сдавленно пробормотал светлоглазый.

– Да, я немка, а ты кто? Эсэсовец? Или гестаповец? Это вы довели нас до этого, проклятые ублюдки! Это все из-за вас!.. Я сейчас вызову патруль, и пусть они расстреляют тебя, гитлеровская скотина! Я скажу, что ты напал на нас с Джоном!

Она вцепилась в молодого человека и принялась вопить:

– Помогите! Патруль!

Светлоглазый какое-то мгновение смотрел на жалкое и злобное личико, еще совсем юное, а потом таким же коротким рубящим ударом по шее свалил девушку на землю.

– Твари! Продажные твари, – пробормотал он. – Грязные ничтожества!

Девушка, лежавшая неподвижно, вдруг зашевелилась, потом поднялась на колени, мотая головой, и обеими руками схватила его за ногу. Она что-то хрипела, а на губах у нее выступила кровавая пена.

Светлоглазый медленно протянул к ней руку, взял за горло, чуть сжал пальцы. Потом немного поднял руку вверх, шея девушки вытянулась, подбородок обострился… Мужчина, глядя прямо в ее омертвевшее лицо, чуть заметно встряхнул легонькое тело. Девушка сразу обмякла, глаза ее закатились. Затем он разжал пальцы, и тело тряпичной куклой свалилось на землю. Брезгливо отпихнув его от себя ногой, сероглазый достал платок, болезненно морщась, тщательно вытер руки, бросил платок на лицо девушки и быстро ушел, не оглядываясь.

Ребров сидел рядом с шофером, закрыв глаза. Он чувствовал себя безумно усталым.

За несколько последних месяцев в тюрьмах и лагерях перед ним прошли сотни, если не тысячи пленных немцев – от рядовых солдат и телефонистов до генералов и министров. Среди них были раздавленные, обезумевшие от страха тени и затаившие злобу и ненависть лютые враги, психи и расчетливые циники, жертвы и идейные палачи… Со всеми надо было разбираться, пытаться понять, где они лгут, где ничего не помнят, где действительно ничего не знают. И все это под страшным давлением из Москвы, которая требовала точных отчетов о том, что произошло с гитлеровской верхушкой, с каждым конкретно…

Ребров мог утешаться только мыслью, что генералу Филину достается куда сильнее, но он держится спокойно и даже дает Реброву возможность иногда перевести дух.

Они добрались до Кладова, остановились у особняка Чехова. Водитель достал из багажника большую картонную коробку.

Дверь открыла сама Чехова. Выглядела она спокойной, разве что чуть похудевшей. Обрадованно сказала:

– Это вы? Слава богу, а я уже подумала, что это опять…

Ребров, не слушая ее, скомандовал шоферу:

– Неси это в дом. А потом подожди меня в машине.

– Что это? – спросила Чехова, показывая на ящик, когда они остались вдвоем.

– Еда, – коротко ответил Ребров. – Крупа, хлеб, тушенка, сахар… И даже водка.

– Господи, по нынешним временам это целое богатство!

– Ну, это, конечно, не то, что вам присылал Гитлер на рождество…

– Вы и это уже знаете! А что я должна была швырнуть подарки ему в лицо и отправиться в концлагерь?

– Это был ваш выбор. Вам за него и расплачиваться.

– Почему вы меня ненавидите? Я же вижу.

– Просто, я любезничаю здесь с вами, хотя…

– Что хотя?

– Хотя я должен был сейчас искать могилу своих родителей. Понимаете?

Наверное, сказались усталость и напряжение последних дней, потому что Ребров понимал, что ему не следует говорить это здесь и сейчас, но и понимая, не мог остановиться.

– Искать могилу моих родителей, пока еще есть возможность ее найти. Потому что потом это будет уже невозможно.

– Они погибли?

– Да, умерли в блокаду в Лениграде от голода и холода. Когда сил уже не осталось, они обнялись и умерли вместе… Хотя кто-то, наверное, умер первым, а второй лежал рядом с ним, потому что уже не было сил встать. Их и похоронили вместе… А я до сих пор не знаю, где… А я выясняю, где пристрелили одного гада, куда мог деться другой, как поведет себя на суде третий…

– Но это не я держу вас здесь, – негромко произнесла Чехова.

– Это я понимаю.

– Вам хочется отомстить всем немцам?