На центральной трибуне нюрнбергского стадиона, где в дни съездов Национал-социалистической рабочей партии Германии собирались десятки тысяч людей, где проходили грандиозные парады и ночные факельные шествия, американские туристы с хохотом и ужимками пародировали фюрера и фотографировали друг друга, забираясь по очереди на место отведенное Гитлеру. На него указывала своим острием рассекавшая махину трибуны напополам широкая темно-синяя стрела.

– Хорошо быть американцем, – глядя на туристов, сказала Ирина. – В отличие от нас, русских, они умеют радоваться жизни.

– Просто они мало о ней знают, – заметил Ребров. – Во всяком случае, меньше нас.

На «территорию партийных съездов», как она называлась при Гитлере, они с Ириной заехали, чтобы побыть подальше от чьих-либо глаз. Ребров понимал, что знакомство и встречи с княжной Куракиной чреваты для него самыми суровыми последствиями, но уже не мог ничего с собой сделать. Его влекло к Ирине неудержимо. Не просто как мужчину к женщине. За этой хрупкой девушкой он, человек совершенно советский по мыслям и взглядам, ощущал огромный и необыкновенный мир, который доселе считал давно уже канувшим в далекое прошлое, невозвратно ушедшим, не существующим. Но мир этот, оказывается, существовал, жил и был невыразимо притягателен.

– А вам понятно, почему героиня «Чистого понедельника», молодая, вызывающе красивая, богатая, любимая, так мается и страдает? – спросил он.

Ирина подняла на него глаза.

– А вам разве нет?

– Честно говоря, эта жизнь, которую описывает Бунин, она так далека… Как царство какого-нибудь Ивана Грозного или даже Ивана Калиты.

– Ивана Грозного… А вы помните, кого они встречают во время капустника в Художественном театре? Артиста Качалова! Между прочим, он до сих пор жив. И, по-моему, даже стал народным артистом СССР. А вы говорите, Иван Грозный…

Ирина обвела глазами стадион.

– Какой странный разговор для этого жуткого места… Типично русский.

– Ирина, а что вас занесло в Нюрнберг? Все эти развалины, трупы, фашисты, жуткие документы… Зачем вам все это? Жили бы в Париже. Я слышал, он совсем не пострадал.

– Ну, в какой-то степени это возможность заработать.

– А для вас это важно?

– Вы, наверное, думаете, раз княжна, значит как сыр в масле катается? – грустно улыбнулась Ирина. – Мой папа до смерти работал таксистом – он и умер за рулем. А мама долгие годы была прислугой… У очень разных людей. Нам часто было просто нечего есть… А здесь предложили действительно неплохие деньги. И потом, я вдруг почувствовала, что мне надо уехать из Парижа, из Франции…

– Почему?

– Вы знаете, что такое «горизонтальный коллаборационизм»?

Денис покачал головой.

– Мне кажется, вся Франция сошла с ума. Там сейчас травят женщин, которые сожительствовали с немцами… Проституток и просто тех, кто таким образом пытался выжить. Их стригут наголо, раздевают догола и гоняют по улицам, избивая и оплевывая… Представляете, мальчишки избивают жен и матерей на глазах мужчин… Ужасно! Страна измывается над своими беззащитными женщинами… Некоторые не выдерживают, сходят с ума или кончают жизнь самоубийством.

– Но зачем?

– Мне кажется, они таким образом смывают грех предательства с себя. Ведь не так много французов ушли в «маки», в партизаны, бежали к генералу де Голлю. Было же и немало таких, кто служил немцам, сотрудничал с ними, тихо жил… А теперь им тоже хочется почувствовать себя героями и победителями, которые сражались с врагом. Я не могла больше это видеть. Поэтому когда мне предложили, я сразу согласилась. Все-таки людей, владеющих русским, французским, английским и немецким оказалось не так много. Но я не думала, что здесь будет так тяжело.

– Вы слышали про Ольгу Чехову?

– Актрису, которую любил Гитлер? Про нее сейчас ходит так много странных слухов…

– Да, слухов много, но я не об этом. Так вот она боялась, что немцы после войны все поголовно станут антифашистами и не простят ей прошлого – пребывания рядом с Гитлером. А оказалось, немцы не могут простить ей настоящего. Ей плюют в лицо и называют предательницей…

Особенно сильный на пустом пространстве стадиона порыв ветра заставил их повернуться к нему спиной и чуть ли не прижаться друг к другу.

– Кстати, а что там за молодой человек сидит с вами в комнате? – спросил Ребров, когда ветер так же внезапно, как и налетел, стих. – Он смотрел на меня, я бы так сказал, с неприязнью. Если не сказать хуже.

– Это барон Павел Розен. Он тоже переводчик.

– Розен? Он что – немец?

– Да какой там немец! Павлик православный уже в третьем поколении, совершенно русский человек, хотя и из остзейцев. Но…

– Что?

– Он ненавидит Советский Союз. Называет только Совдепией. Говорит, что там и сейчас, после войны с Гитлером, ничего не изменилось… Его отца после революции расстреляли пьяные матросы в каком-то вокзальном туалете. Мать и сестры умерли от тифа, все имущество конфисковали… В общем, обычная для нашего круга история. После победы над Гитлером у нас многие изменили свое мнение о нынешней России, но только не он.