Начался маленький праздник и у двух маленьких разбойниц: парни, которых они встретили у выхода на палубу, их не узнали. Вернее, узнали, но не сразу, и мы целых два раза прошагали под ручку туда-сюда, прежде чем заинтересованность и любопытство в глазах братишек сменились узнаванием и восхищением. Сами они и не подумали переодеться, оставшись в том, в чем были — шортах и рубашках.

— Так нечестно! — возмутилась Танюсик. — Мы как дуры вырядились, а вы даже и не вспомнили про маскарад!

— Вспомнили. И решили изображать обычных туристов, — отшутился Миша.

Мы нашли себе тенистое местечко у бассейна и развалились в шезлонгах, потягивая коктейли и обсуждая последние события.

— Твой загар смывается или не смывается? — поинтересовался Миша, с любопытством разглядывая меня.

— Не смывается, — хихикнула я. — Я теперь навечно такая останусь.

— А что, прикольно! Тебе идет! — одобрил полурослик, придвигаясь поближе. Он взял меня за руку, слегка потер и одобрительно кивнул: — Действительно, мертво схватилось.

Мою руку после этого он не отпустил.

— И с глазами вы здорово придумали, — подхватил Брыкала, придвигаясь к Танюсику. — Очень стильно!

— Вот я и говорю! — Танюсик подмигнула Сене изумрудным глазом. — А то как-то не по-настоящему получается, неправдоподобно.

Одобрение парней было усилено похвалой от режиссера, который подошел к нам в сопровождении Пули.

— Мы с господином режиссером считаем, что вы очень точно уловили стиль образов, — сообщила наша руководительница и добавила: — Молодцы, девочки! Постарались за державу! Думаю, призы за лучшие костюмы были бы нашими!

Сама она изображала подружку Тарзана: леопардовое парео имитировало шкуру, распущенные волосы струились чуть ли не до колен, ярко накрашенные глаза сверкали из-под черных густых бровей.

— А она ничего, — заметил хоббит, и я с яростью вцепилась ему в руку ногтями.

— Да уж! Кто бы мог подумать! — подхватил Брыкало. — Будь она лет на десять помоложе… — После этих слов он запнулся и жалобно пискнул — Танюсик тоже не дремала.

— А мне и так сгодится! — хихикнул неугомонный Смыш, и я, окончательно рассвирепев, выдернула руку и запустила в него шлепанцем.

Однако промазала, и шлепанец угодил в появившегося рядом Камаля. Выглядели они с сестрой просто потрясающе: на Камале была белая чалма и белый балахон до пола, на Варанаси — ярко-красное сари.

Мы едва успели перекинуться парой слов, когда наступил долгожданный момент. Пересечение экватора ознаменовалось всеобщим ликованием и массовым купанием в бассейне. С веселыми криками люди сталкивали друг друга с бортиков, прыгали сами, и вскоре мы тоже очутились в воде.

Прыгнув с бортика, я сразу же ушла на дно. Линзы соскочили и утонули, и Пого-пого наконец-то прозрела. Вода вокруг кишела купальщиками, и, оттолкнувшись от дна, я рванулась вверх, ввинтившись в промежуток между телами. Поверхность была уже близко, когда на меня вдруг опустилась какая-то белая пелена, похожая на купол парашюта, рядом мелькнули чьи-то руки — на одной из них я увидела татуировку в виде черного солнца. И в следующее мгновение я оказалась спеленутой так прочно, что не могла пошевелиться. В ужасе я закричала, выпуская последний воздух, потом вдохнула — и внутрь меня рванулся поток тепловатой соленой воды…

И все кончилось.

Когда я очнулась, вокруг было темно. Койка плавно колыхалась подо мной, и вначале показалось, что я заснула на качалке у нас на даче в Захарово и вот-вот рядом возникнут мама с папой и скажут: «Эй, лежебока! А ну-ка перебирайся в дом!»

Воспоминание о родителях выбило град слез, и я, так и не успев понять, где нахожусь, горько заплакала, задыхаясь от жалости к себе:

— Мама! Мамочка!

— Я за нее, — ответил откуда-то сверху голос Смыша. — Чего тебе, доченька?

— Миш, ты, что ли? — Слезы мгновенно высохли.

— Ну!

— А мы где? — Я испуганно озиралась, не узнавая в темноте очертания чужой каюты.

— На подводной лодке.

— Да? А как мы сюда попали? — Мне было так плохо, что поверила ему.

— Нас вытащили из брюха акулы, которую подводники заарканили сетью. У тебя была съедена правая нога, а у меня — левая!

Я в ужасе схватилась за правую ногу — нет, все в порядке, она на месте, и я убью этого Смыша! Нашел время прикалываться!

— А ты разве ничего не помнишь? — невинным голосом спросил четырнадцатилетний младенец.

Помню? В памяти всплыл и парашют, обволакивающий меня, и руки с необычной татуировкой на локте одной из них… Что-то похожее на маленькое черное солнце…

Горло сдавил спазм, я снова заревела и еще через мгновение оказалась в объятиях утешающего меня Смыша.

— Чего ты? Все хорошо. Ты жива, здорова, вот и радуйся! А если будешь реветь, нос покраснеет, распухнет, и ты станешь храпеть еще больше.