Царем среди богов считался Зевс Громовержец. Каждый греческий город почитал своего бога-покровителя, возводя в его честь белокаменные храмы и чеканя монеты с его символикой. Но при этом никто из эллинов никогда не забывал про Зевса, гнева которого страшились и аристократы, и цари, и простонародье. Жертвенники Зевсу поражали своей монументальностью и роскошью отделки, их непременно устанавливали выше всех прочих жертвенников, дабы дым от сжигаемых приношений поднимался в небесную высь и уносился бы ветром прямо на Олимп. Древние греки полагали, что их боги, будучи существами бессмертными, не вкушают пищу, как люди, но насыщаются дымом от принесенных жертв.

На скалистом острове Саламин алтарь Зевса находился на высоком холме с широкой плоской вершиной, склоны которого были покрыты кустами мирта и мастиковыми деревцами. В тени этих деревьев было много змей и скорпионов, поэтому идущие на совет военачальники держали в руках длинные палки, чтобы отгонять от себя ползучих гадов.

Еврибиад неспешно прогуливался в тени колоннады из массивных мраморных колонн, установленных полукругом вокруг жертвенника и соединенных по верху длинными блоками из туфа.

Навархи подходили группами и по одному, они шумно спорили между собой. Предметом их спора был персидский флот, прекрасно видимый с высоты на голубой глади Фалерского залива.

Наконец прозвучал громкий окрик Филохара, призывающего всех к тишине.

К навархам вышел Еврибиад в своем неизменном красном плаще, полы которого трепал свежий ветер. Еврибиад стоял спиной к каменному алтарю, лицом к военачальникам, которые застыли широким полукругом перед ним. За спиной у Еврибиада находились Филохар и Динон.

– До меня дошел слух, что кое-кто из вас собирается уже сегодня отплыть к Истму, – промолвил Еврибиад, вглядываясь в загорелые лица военачальников. – Клянусь Зевсом, я был удивлен малодушием этих мужей! Хотя вернее это назвать предательством!

– Малодушие тут ни при чем! – выкрикнул Пифокл, наварх левкадцев. – Ты глянь туда, Еврибиад. И пораскинь мозгами, по силам ли нашему флоту сражаться с варварами!

Долговязый сутулый Пифокл выбросил свою длинную руку в сторону виднеющегося вдалеке вражеского флота.

– Незачем говорить и о предательстве, Еврибиад, – вымолвил Антимах, наварх амбракийцев. – Наши корабли у Саламина как мыши в мышеловке. Если мы сразимся здесь с персами и не победим, то отступить нашим триерам будет некуда. Саламин станет нашей общей могилой!

– Не об отступлении надо думать, а о том, как победить персов! – сурово произнес Еврибиад.

Военачальники заговорили все разом: кто-то соглашался с Еврибиадом, кто-то возражал ему. Разобрать в этом шуме, чьих голосов больше, было невозможно.

Еврибиад поднял руку, призывая к тишине.

– Пусть выскажется каждый из вас, – промолвил он, едва навархи угомонились. – Незачем надрывать глотки, мы же не на торжище! Потом проведем голосование, по результату которого и вынесем окончательное решение: отступать или сражаться.

Повинуясь жесту руки Еврибиада, военачальники по одному выступали вперед, на озаренные солнцем каменные плиты, и произносили речи, высказываясь «за» или «против» сражения с персами у Саламина. Самую длинную и яркую речь произнес Фемистокл. Более коротким, но не менее ярким было выступление афинянина Мнесифила. Оба ратовали за битву с варварами у берегов Саламина.

После того как выступили все тридцать навархов, Еврибиад повелел им разделиться. Те из них, кто хотел сразиться с персами у Саламина, должны были собраться справа от Еврибиада. Слева от него надлежало встать противникам сражения. При подсчете выяснилось, что справа собралось больше военачальников, чем слева.

– Итак, в присутствии царя богов, – Еврибиад положил свою правую руку на алтарь Зевса, – путем честного голосования мы вынесли коллективное решение: выйти на битву с флотом Ксеркса в водах Саламинского пролива. Рад, что храбрейшие из нас восторжествовали над робкими и слабовольными!

Адимант, проголосовавший за отход к берегам Пелопоннеса, не собирался уступать афинским навархам. Он тайком встретился с Филохаром, убедив того оказывать подспудное давление на Еврибиада, чтобы в конце концов вынудить его отступить к Истму. Филохар сам не горел желанием сражаться с персами у Саламина: столь сильно его поразил вид несметного вражеского флота. Плохо разбираясь в морской тактике, Филохар верил каждому слову Адиманта, считавшего позицию у Саламина губительной для эллинских триер.