Прибыл в КБ Миля, на совещание. Там сидели военпреды, ведущие инженеры, много людей в форме с большими звездами. Во главе – главный конструктор. Сидит во главе стола, в тени, да так, что он нас всех видит, а мы его лица – нет. Только кожаный пиджак выглядывает из тени. Я тогда, кстати, впервые увидел такую сверхмодную вещь как кожаный пиджак! Я же был одет в скромный гражданский костюмчик, вел себя скромно и старался ничем не выделяться, ожидая получить в свой адрес массу нелицеприятных высказываний. Так и получилось – первым делом один полковник из ВВС отчитал меня:

– Почему это вы, майор, в гражданке?

Отвечаю:

– Потому что я не из ВВС, а из КГБ. Нам так ходить положено.

Ну а затем началось! Каждый из присутствующих вылил на меня ушат грязи: мол, вы, военные, за техникой следить не умеете, и вообще – таким, как вы, ничего сложнее кувалды доверить нельзя. Когда все высказались, генеральный конструктор предприятия предложил послушать обвиняемую сторону, меня то есть.

Я понял, что пощады ждать нечего, поэтому решил отвечать строптиво и напрямик. Встаю и говорю:

– А знаете, те нарушения, о которых вы упомянули, действительно имеются. Более того, мы нарушаем гораздо больше, чем вы можете предположить! Мы заправляем вертолеты «на ходу», не выключая двигателей, что запрещено. Более того, с включенными двигателями мы их снаряжаем ракетами, что категорически запрещено. Но где это происходит? «За речкой» в абсолютно неприспособленных условиях, зачастую под огнем противника. В двухстах-трехстах метрах идет бой, а мы снаряжаем машину!

Смотрю – «кожаные пиджаки» и «большие звезды» притихли. Тогда я решил дожать:

– А знаете, нам ваше оружие не особо-то и нужно! Ненадежное оно! Вон автомат Калашникова в любой пыли работает. И пистолет Макарова работает. А здесь – расконсервируй, законсервируй, выставь мишени, повесь флажки. Целая эпопея! А бой-то идет, наши солдаты на земле надеются на поддержку, пока мы все положенные регламенты соблюдаем. Давайте-ка ваши представители поедут со мной туда – в Афганистан и покажут, как правильно нужно снаряжать и обслуживать это оружие, непосредственно под огнем душманов.

Выпалил все это и замолчал. Воцарилось долгое молчание. Генеральный конструктор вышел из тени, походил туда-сюда по кабинету и наконец сказал:

– А знаете, майор прав! Не нужно наше оружие в боевых условиях, поэтому вот вы, вы и вы, – указывает на нескольких особенно ретивых крикунов, – поедете с майором в Афганистан.

Что тут началось! Все отказываются ехать, перекладывают ответственность друг на друга. Страшно ведь на войну ехать-то! Тогда генеральный говорит:

– Вы, товарищ майор, отправляйтесь на моей машине на аэродром, а мы тут все будем сидеть. Будем сидеть до тех пор, пока не придумаем, как устранить проблему.

Одним из направлений работы моего отдела было расследование летных происшествий. Во время войны в Афганистане, понятное дело, таких было немало. Особо запомнилось ЧП, случившееся в Душанбинском авиаполку. Там прямо на взлетной площадке аэродрома разбился и сгорел Ми-8 МТ. Машина была новехонькой – что же с ней случилось? Стал выяснять обстоятельства катастрофы. Оказывается в тот день в полк приехала комиссия из округа. Ее представители объявили полку тревогу. Все, что требовалось от летчиков, – добежать до своих машин, подготовить технику к взлету, запустить двигатели, не поднимаясь в воздух, доложить о готовности диспетчеру. Вроде все просто. Но тогда почему машина взлетела? И почему пилоты не сумели ее посадить?

В составе комиссии я прибыл на место катастрофы. От машины – одно огромное черное сгоревшее пятно. Уцелела только одна колокольная шестерня и редукторы. По словам очевидцев, во время учебной тревоги машина приподнялась, затем сделала небольшой круг, врезалась в землю и вспыхнула. Тут же отдельные начальники «предложили» мне основную версию – виноват завод, недоделавший машину. Но у нашей комиссии была другая версия: экипаж допустил ошибку при проверке гидросистемы вертолета и к тому же не был пристегнут. Это было ясно из того, что во время падения машины, центробежная сила вышвырнула членов экипажа из кабины. По словам очевидцев, сначала на бетонку вылетел борттехник, затем правый пилот, за ним – левый…

Исследование сгоревших обломков ничего не дало. Приборы объективного контроля тоже сгорели. Правда, когда машина уже горела, один из солдат успел выхватить из огня небольшой кусок пленки бортового самописца. Надежд на этот кусок целлулоида было мало, но все же я решил попробовать его изучить как можно более внимательно. Как оказалось позже, этот кусок пленки подтвердил изначальные предположения комиссии.

Для начала я обратился к специалистам из КГБ. Они осмотрели пленку и сказали – на ней что-то есть. Но проявлять ее сами отказались – слишком мало было шансов на успех. Тогда я отправился в Люберцы. Там размещался один авиационный НИИ. Я туда обратился с просьбой расшифровать пленку. Признаться, шансов было мало. Пленка, похожая на ту, что использовалась в фотоаппаратах, только без перфорации, побывала в костре, на солнце. Что там могло сохраниться! Но я надеялся.