Забегая на перед, хочется отметить, что еще позже, через пол года и после появления решения кассационной инстанции оставить приговор в силе, имея на руках уже официальный документ от Ивана, его чистосердечное признание, адресованное им на имя прокурора области, где он подробно описывает обстоятельства не изученные в итоге ни одним судом, при которых он оговорил Кулю, и при которых его настоящим соучастником в преступлениях был назван Мирошко, Куля еще раз попытал счастья в инициировании процесса пересмотра дела в связи с возникновением вновь открывшихся обстоятельств, послав принципиально другое заявление, обоснованное железобетонным аргументом, и вновь получил отказ. Поражающе характерным в этом документе (Ухвала 643/1203/14/к Провадження; 10/643/2/14 от 31.01.2014) было то, что он представлял собой четвертую копию того же отказа, и того же судьи, который морозился от Кулиного заявления еще в мае прошлого года. Таким образом вскрылся поражающий факт того, что судья, получив последнее заявление, принципиально отличающееся от предыдущих тем, что здесь Куля уже опирался в своих аргументах не на какие-то никем не замеченные слова, а на конкретный зафиксированный документ в виде чистосердечки, копия которого прилагалась, даже не читал его. В четвертой копии отказа по-прежнему шла речь о тех же не выясненных и неконкретных словах Ташкова, сказанных им якобы на второй инстанции, а о его чистосердечном признании, возникшем уже почти через год после апелляции, не было ни слова. Кроме того на этот раз Куле запомнилась еще и неофициальная аргументация такой позиции правосудия: "Показаний Ташкова мало, чтобы инициировать пересмотр дела по вновь открывшимся обстоятельствам"! Превосходно! Получалось, чтобы посадить человека на 10 лет им этих показаний когда-то хватило, а чтобы теперь отпустить мало! Сразу вспомнился прикол из репертуара выступлений "95 Квартала", когда они в очередной раз высмеивали выборочное правосудие в рамках осуждения Тимошенко Ю.В.: "Отпустить не посадить, там доказательства нужны"

Добиться положительного результата в этом направлении через подачу заявления в суд на без обязательность прокурора, тоже не получилось. По этой линии Куля, жалуясь суду на бездействие государственного обвинителя, который в рамках своих должностных обязанностей и полномочий был обязан в любом случае инициировать расследование, услышав о том, что заявил Ташков, т.е. об обстоятельствах дела принципиально влияющих на результат обвинения, в своей жалобе просил суд разобравшись в ситуации, обязать прокурора провести положенное расследование. В ответ он получил такой же расплывчатый и необоснованный отказ в своей просьбе сначала от районного судьи, а обжаловав его в апелляционном порядке, дополучил то же самое и от коллегии апелляции.

Методам и приемам ухода их от законных правовых действий Куля уже не удивлялся. Все эти отмораживания СИСТЕМЫ от главной сути вопроса были для него не новы. Читать подобные отказы в виде "Ухвал от имени Украины", а на самом деле путанную и мутную абстракцию с юридическим оттенком, было очень сложно, и из-за этого просто малоприятно. Но когда читатель понимает, что происходит, и что это не простая муть, а хитрый и коварный ход правосудия, применяющего таким образом специальную методику выборочности своих решений то неизбежно у этого человека наступает момент горького отчаяния одновременно с констатацией бессилия рядового гражданина перед этой отравленной, торгующей жизнями людей, СИСТЕМОЙ.

Подбивая результаты всех своих уже затраченных усилий и оставшихся в теории возможностей отменить все-таки вступившую в силу часть приговора, в том числе и с использованием идеи пересмотра решения в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, Куля резюмировал только один последний путь ждать решения кассационной инстанции, а после, если не случиться чуда, стучаться в Европейский Суд в Страсбурге, и добиваться пересмотра дела с помощью его решения.

Пережив время сильного жжения в груди от агонии чувства справедливости после апелляционного гамбита, все дальнейшие выходки судебной системы, Куля переживал относительно спокойно. Его уже мало что удивляло, он мало на что надеялся и мало во что верил. Если конкретизировать эти критерии до более узкого понятия, касающегося только Украинского правосудия и его личных отношений с ним, то можно было смело в описании тех же понятий убирать слово "мало". Куля уже не удивлялся правосудию и не верил, а из такой позиции надежде не бывать было в принципе. Он размышлял, конструировал и писал какие-то заявления, ходатайствовал на имя суда на полном автомате, имея привычку еще со свободы отрабатывать и дожимать все до конца в любом случае. Кассационная инстанция тоже, как и ожидалось, не торопилась со своими процессуальными действиями. Плюс ко всему, затребовав дело себе в Киев, и мурыжа после этого процесс еще 8 месяцев, она полностью парализовала шаги по параллельной линии, где предстояло д/с остальной части приговора.

Получив горькую пилюлю от коллегии апелляционного суда, а также от целого ряда судей, отморозившихся возобновлять дело по пересмотру приговора, от судей, защитивших и оправдавших незаконную бездеятельность прокурора, жизнь Кулина тем не менее продолжалась. Он продолжал так же дышать, видеть, слышать, но в целом он чувствовал явные качественные изменения его жизни, или его места, или его назначения в этой жизни Что конкретно произошло с ним, или что происходило, он сказать пока не мог. Павел стал гораздо менее эмоциональным, он перестал вспоминать прошлое, сожалеть о настоящем и задумываться о будущем. Он почти перестал переживать о близких и не фантазировал более об Ирине, она для него как-то трансформировалась в какой-то сказочный и мифический образ. Он перестал заботиться о себе в принципе и во всех смыслах, он потерял интерес к чему-либо, и у него пропал страх что-то потерять. Страх, как чувство вызываемое инстинктом самосохранения, казалось перестал у него вырабатываться как таковой. Ему было все равно что ему есть, где сидеть, что будет с ним завтра, будет ли у него связь с внешним миром, и тому подобное Его сердце теперь было занято только перекачкой крови, а душа глухо молчала. Его мозг был занят только насущной текучкой, что задействовало только 12% его потенциала. Куле казалось, что он приобрел некую облегченную форму существования, сбросив впервые в жизни со своих плеч уже спорно нужный ему балласт. Ему действительно стало легче так жить после всех тех американских горок, которые ему преподнесла судьба за последние уже шесть лет, кинув в жернова СИСТЕМЫ. Он ложился на нару, закрывал глаза и видел пустоту. И если ранее такая картина у него и появлялась, то эта пустота или быстро чем-то наполнялась, или долго смотреть на нее у него не хватало терпения. Сейчас же, он находил какой-то резерв в себе и какой-то смысл подолгу всматриваться в нее без осмысления чего-либо и без анализа. Пустота теперь как-то притягивала его взор и удерживала, будто завораживая, в результате чего это было похоже на своеобразную медитацию, при которой замедлялись все процессы жизнедеятельности его организма, и при этом происходила перезагрузка программы его функционирования, что наверное и вносило ощущение легкости на пути к нирване.

Но была в этой легкости и обратная сторона медали. С появлением этого нового пространства в его бытии вскоре, неожиданно появилось и отдаленное чувство немотивированной тревоги. Оно было очень слабым, нечетким, с не выявленными причинами, но оно былоЭто был не страх, а предчувствие чего-то очень плохого. С каждым днем это чувство на миллиметр приближалось, но бояться Куля не начинал, он чувствовал роковую неизбежность этого события и смиренно ждал, сохраняя полное спокойствие. Опять ситуация напоминала приближение цунами, накат очень сильной не контролируемой и губительной энергии, а ощущение необъяснимой легкости и спокойствия накануне, было аналогией того самого эффекта отхода береговой линии далеко в глубь океана перед мощным нашествием волны-убийцы обратно на берег. Это было затишье перед бурей.

Дом в Харьковском пригороде, который Куля купил для родителей взяв деньги в кредит в банке числился на нем. Когда было возбуждено уголовное дело, на все его имущество, в том числе и на этот дом, был наложен арест на отчуждение. Шесть лет прошло пока родители дожидаясь сына жили там, как на пороховой бочке, и шесть лет эта бочка мирно спала и не взрывалась. Куля в свою очередь, тоже ничего предпринять не мог, пока не было определенности с окончательным приговором, так как снять арест, чтобы появилась возможность его продать в интересах банка, было без приговора невозможно. С другой стороны, пока родительские деньги, вырученные с продажи ими их родового дома, были на руках, пока последняя надежда, хоть и мизерная, но была, порешать проблему в корне на тот случай, если вдруг кассационная инстанция тоже вдруг вернет дело на новое судебное слушание в первую инстанцию. Поэтому тратить деньги на бездолговое жилье, и при этом автоматически однозначно лишаться возможности увидеть сына хотя бы через шесть лет его отсидки, никто пока не торопился. Так эта ситуация в подвешенном состоянии и тянулась все это время. Но вот по какой-то причине какие-то коллекторские структуры всё таки пошли в наступление, а точнее на абордаж.

Стоит ли говорить о том, что все эти шаги по выселению жителей с имущества должника в Украине происходят часто тоже по открытому беспределу. Для начала, если по закону, для таких радикальных шагов у кредитора однозначно должно было быть или решение суда на руках, или нотариальная надпись о возврате долга с продажи залогового имущества на торгах. Но и тот и другой путь должен был в обязательном порядке идти с уведомлением стороны должника, с соблюдением определенной процедуры, с обязательным предоставлением права должнику рассчитаться по своему долгу, и так далее Стоит ли говорить о том, что конечно ничего этого из того что положено по закону в Кулином случае не было. В один прекрасный день в дом пришла группа людей с пьяным участковым и какими-то другими непонятными личностями, и бесцеремонно приступили к выселению двух пенсионеров на улицу. Вот так, без уведомлений, без предупреждений, после шестилетнего молчания появилась рабочая бригада крепких "титушек" и не обращая внимания на живущих там беззащитных людей, приступила к экспроприации, как в лихие 17 или 90-е годы ХХ-го века.