Согласно вынужденному договору с герцогом Бургундским, Людовик должен был отдать своему мятежному брату, герцогу Беррийскому Карлу, Нормандию. Этот акт король считал крайне опасным: передача Нормандии врагу создавала монолит из Бургундии, Нормандии и Бретани, представлявший постоянную угрозу для государства. Людовик уговорил брата поменять Нормандию на Гиень, лежавшую в стороне от владений двух других союзников. Но этого ему показалось мало. Узнав, что брат продолжает вести тайные переговоры с Бургундией, Людовик, необременный родственными чувствами, устранил его с помощью яда. В ответ герцог Бургундский немедленно вторгся в Нормандию. Не желая вступать с ним в войну, Людовик сумел восстановить против Карла Смелого его прежнего соратника, коннетабля Сен-Поля. Карл оставил Нормандию и начал затяжную склоку с коннетаблем. Воспользовавшись этим, Людовик объявил себя свободным от выполнения договоров, навязанных ему в Перонне, и потихоньку уничтожил одного за другим троих прежних участников «Лиги общественного блага»: герцогов Немурского и Алансонского и графа Арманьяка. Видя это, Карл Смелый нанес неожиданный контрудар, призвав на помощь английского короля Эдуарда IV, мечтавшего о французском престоле, и тот без замедления высадился во Франции. Эта акция, нарушавшая все планы Людовика, могла обернуться катастрофой — английская армия была численной и сильной. Но и тут «всемирный паук» не растерялся, показав еще раз с полным блеском свое дипломатическое мастерство. Понимая, что главное не допустить военного союза трех сил — герцога Бургундского, коннетабля Сен-Поля и английского короля, и видя, что на данный момент основную угрозу представляют англичане, Людовик вступил в переговоры с Эдуардом IV, надавал ему множество несбыточных обещаний, вплоть до отказа от короны в его пользу, склонил на свою сторону ценными подарками и вбил клин между ним и герцогом Бургундским. После этого, спровадив англичан, он вступил в переговоры с герцогом Бургундским и оговорил коннетабля, якобы виновного в их размолвке. Мстительный бургундец, поддавшись на провокацию, выдал королю Сен-Поля — своего единственного сильного союзника — и тот, став разменной монетой в ловкой интриге короля, погиб на эшафоте.

Теперь у короля оставался лишь один враг — герцог Бургундский — изолированный и одинокий, сам подрубивший сук под собой, растерявший всех своих союзников (с последним из них, герцогом Бретанским, Людовик сумел заключить сепаратный договор). Продолжая прежнюю тактику и не желая лично вступать в войну, король незаметно сплел против Карла Смелого прочную сеть: он восстановил против Бургундца германского императора и имперских князей, а также свободных швейцарцев. Руками этого маленького народа, недавно завоевавшего независимость, Людовик и доконал своего главного противника. Трижды Карл Смелый мерялся силами со швейцарцами. Современники говорили: в первом сражении он потерял ореол непобедимости, во втором — армию, в третьем — жизнь. Это событие (1477) как бы подвело черту: партия была закончена. Все более мелкие враги из числа тех, кто не был уничтожен, давно уже томилась в подземельях и клетках, наподобие клетки несчастного кардинала Балю, так картинно описанной Нойманом.

Беспримерная хватка Людовика XI, оперативность и методичность, с которой он ликвидировал соперников, полная неразборчивость в средствах и безжалостность поражали как современников, так и последующие поколения людей. В новейшей историографии принято в этом смысле сравнивать французского короля с русским царем Иваном IV (кстати говоря, они жили почти в одно время — их разделяло неполное столетие). Действительно, по методам борьбы здесь было много общего — яд и кинжал для одного и другого являлись обычными средствами воздействия на нежелательных лиц. И все же нельзя не заметить, что Людовик XI в отличие от Ивана Грозного, при всем своем изуверстве, никогда не сдирал с живых людей кожу, не жарил их на сковородах и не сажал на кол. А главное, и цели и результаты у двух монархов-монстров были различными: политика Людовика привела страну к экономической и политической консолидации, политика Ивана стала прелюдией разрухи и смуты.

Велика была радость короля, сообщает Коммин, когда его жестокая многолетняя борьба столь успешно завершилась. Теперь оставалось пожинать плоды победы. Еще раньше овладев землями устраненных вельмож — Нормандией, Гиенью, многими феодами в средней Франции, сейчас он захватил и львиную долю «Бургундского наследства» — Бургундию, Артуа и Пикардию. Почти одновременно была присоединена важнейшая область юга — графство Прованс, наследие Анжуйского дома. Оставалась Бретань, смирившаяся и нейтрализованная; ее присоединение произошло в следующее царствование.

Итак, в конце 70-х годов французский король уже не имел соперников внутри страны и мог спокойно завершить начатые реформы. Он установил единую административную систему, ввел постоянные налоги, создал четкий режим благоприятствования промышленности и торговле. Его международная дипломатия впервые за много столетий установила политическое равновесие в Европе. Все соседи — Кастилия, Арагон, Милан, Флоренция, Генуя, Савойя, Швейцария, Англия и даже далекие Венгрия и Чехия — искали союза с французским королем, его дружбы или покровительства. Казалось, он достиг всего, о чем мечтал когда-то. И вот тут-то началась новая, неотвратимая беда.

Король дряхлел. Старость с ее немощью все чаще навевала мысли о смерти. А он не хотел умирать. И больше всего теперь боялся, что смерть его может кто-то ускорить — по собственному опыту Людовик прекрасно знал, как это делается. Его обычная подозрительность возросла до небывалых пределов. Он прекратил поездки по стране и навсегда осел в угрюмом замке Плесси-ле-Тур, огражденный неприступными стенами, постоянной стражей и волчьими ямами, разбросанными на подступах и поджидавшими непрошенных гостей. Боясь отравы, он отстранил от себя всех, в том числе и наследника престола, ограничившись знахарями, прорицателями и узким кругом лиц, которым верил безусловно. Нойман из числа этих лиц называет немногих: финансиста Бона, профоса Тристана и, наконец, того, чьим прозвищем назван роман.

Несомненно, читателя особенно заинтересует фигура главного героя романа А. Ноймана — «дьявола», и прежде всего историческая достоверность этого лица: был ли таковой в действительности (в этом иной раз, как, например, в предисловии к русскому изданию 1940 г., прямо сомневались), а если и был, то насколько точно и правдиво изобразил его автор романа? Скажем сразу: прообразом «дьявола» является реально существовавший человек. Что же касается «точности изображения», то здесь автор (который в целом, показывая события царствования Людовика XI, довольно точен) дал полный простор своей творческой фантазии, что связано главным образом, как будет объяснено ниже, с его авторской концепцией.

Реальный Оливье Неккер действительно был уроженцем Фландрии: он происходил, как указано в романе, из местечка Тильт. О времени его рождения, детстве и юности никаких сведений нет — здесь все от начала до конца плод вымысла Ноймана. Известно лишь, что в 1469 г. Оливье стал брадобреем Людовика XI, затем вошел в ближайшее окружение короля, в 1474 г. был анноблирован и получил фамилию Ле Ден. В 1477 г. (год смерти Карла Смелого) ему был присвоен титул графа Меленского, а позднее Неккер стал губернатором Сен-Кантена. По-видимому, Оливье, исполнявший многие тайные поручения короля, пользовался его неизменным доверием, которое не уменьшалось даже в случае неудачных действий Неккера. Так, закончилась позорным провалом его миссия в Бургундию ко двору наследницы Карла Смелого Марии (это описано в мемуарах Коммина), равно как и попытка поднять восстание фландрских городов. Что же касается его политических маневров в Перонне и всех других успешных предприятий, описанных в романе, — все это чистейший вымысел автора. Вот теперь-то и самое время показать подоплеку этого вымысла.