Шрифт:
Воды в огромной опочивальне было с избытком – банкетки плавали ножками вверх, роскошные ковры покрывала вода на целый локоть в высоту, ложе вымокло. Даже огромный балдахин был волглым…
– Аллах великий, я же едва не утонула…
– Как?
Ноги Герсими подкосились, и она со всего маху упала на промокшее ложе.
– Мне приснилось, что я юная дама из Старого Света, которая в компании своих подружек отправилась искать счастья в Новый… А он меня спас…
– Он, сестренка?
– Да, он, Николас… Сначала я подумала, что он пират. Но отчего-то сейчас мне так не кажется. Сейчас, вспоминая этого наглеца, я думаю, что он благородных кровей и… И даже чем-то напоминает мне Шахрияра…
Царица на мгновение умолкла, вновь вернувшись во все эти муслиновые юбки и жадные мужские взоры.
– Да, девочка моя, Шахрияра… Такого, каким тот был пять лет назад – надменный и ранимый, суровый и осторожный, насмешливый и робкий.
Голос Шахразады стал мягче, глаза увлажнились. Воспоминания увлекли ее так далеко, как только могли. Но, увы, там сладость давних дней удержала ее всего на миг. Герсими наблюдала за этой переменой – за обеими переменами: одна ее обрадовала, а другая до слез огорчила.
«Но все же она увидела во сне его, Шахрияра, – пусть и таким, каким он был некогда, а не таким, каким стал сейчас…»
Эта мысль девушку немного согрела. Хотя и не настолько, чтобы обрадоваться за любимую «сестричку». Однако следовало забыть о высоких материях, хотя бы до того времени, когда Шахразада переоденется в сухое платье.
Царица же и радовалась тому, что невестка разбудила ее, и негодовала. Увы, не так часто теперь она просто погружалась в сон без сновидений, дающий отдохновение телу и, что куда важнее, душе. Но все же сон посреди настоящего озера вряд ли можно было бы отнести к подлинному отдохновению.
Поэтому Шахразада с удовольствием переоделась и вышла в залитый полуденным солнцем сад. «Я кому-то должна все рассказать! Иначе в один далеко не прекрасный день я утону в море, о котором ничего не знаю, или разобьюсь, упав со скалы, которой никогда не видела. Я должна рассказать… Должна… И лучше моей любимой ученицы слушателя мне не найти…»
– Да, моя добрая царица, – улыбнулась Герсими. – Тебе действительно лучше меня слушателя не найти.
– Ты вновь читаешь моя мысли, сестра…
– Почти нет… Беспокойство просто снедает тебя.
– Да, моя хорошая. Оно столь велико, что скрыть его у меня не получится, как бы сильно я этого ни хотела. Ибо теперь я боюсь засыпать…
– Боишься?
– О да. Раньше я с удовольствием уходила в иной мир, ожидая, что там могу найти подлинную жизнь и подлинную страсть. А теперь…
– И что же теперь?
– Мне кажется, что вместо страсти я найду там только свое упокоение… Я едва не утонула… Нет, Ева едва не утонула в холодных водах залива. Более того, на нее чуть не напала акула, и лишь благодаря смельчаку Нику…
– …который так похож на Шахрияра…
– Да, сестра, который так похож на Шахрияра. Нику удалось ее спасти. Однако, как ты видела, часть этого мира, этой чужой, другой жизни, вместе со мной вернулась сюда, в мой мир и в мою жизнь… Сегодня это десяток ведер воды, но что будет завтра…
– Завтра это может быть бархан…
– Или кинжал в сердце, или пропасть под скалой… Или яд в бокале…
– Невесело.
– Воистину, сестра. Более чем страшно. Но еще страшнее то, что я ведь уже попадала как-то в такой мир. Там, в пышном и грязном Осакском замке, накануне смерти повелителя Хидееси, жизнь человеческая не стоит ничего… А если я вновь попаду туда?
– Расскажи все сначала, сестра… Быть может, страх твой пропадет вместе с рассказом…
– Было бы недурно, хотя верю я в это с трудом. Итак, стояла душная осень. По залам Осакского замка слух распространялся подобно лесному пожару. «Хидееси умирает», – слышалось повсюду. Придворные, собравшиеся перед опочивальней, обменялись испуганными взглядами; за исключением последних десяти лет, Ниппон не знал мира долгих пять веков. А теперь Тоетоми Хидееси умирал, и горизонт вдруг снова заволокло тучами. Стражи услышали новость, когда она добралась до коридоров, и невольно встали навытяжку. Многие из них были ветеранами. Они следовали за Хидееси почти сорок лет, восходя вместе с ним до полководца. Удивительная его самоотверженность провела его от самурая-одиночки до диктатора всего Ниппона.
Слух достиг женских покоев и коснулся ушей Асаи Едогими. Она ветераном не была – ей не было еще и тридцати. Но она считалась ветераном интриг, которые окружали спальню Хидееси.
Слух достиг ее, когда она спала. Она села в постели, глядя на офицера стражи широко открытыми глазами и не веря своим ушам. Сначала до нее не мог дойти сам факт того, что офицер находится здесь – у постели неофициальной жены повелителя – в столь ранний утренний час. Смысл новости дошел до ее сознания потом.