– Джентльмены, – торжественным тоном произнес он, – разрешите представить вам знаменитую черную жемчужину Борджиа {76} .

На миг мы с Лестрейдом онемели от удивления, но потом в едином порыве стали аплодировать, словно в театре после удачной развязки пьесы. Бледные щеки Холмса слегка порозовели, и он раскланялся, как драматург, вызванный на сцену восторженной толпой зрителей. Именно в такие мгновения он переставал быть аналитической машиной, и оказывалось, что ему, как и каждому из нас, нравится, когда им восторгаются. Холмс был гордым и скромным человеком и с негодованием отвергал любые формы проявления всеобщего почитания, но искреннее восхищение и похвала друга всегда трогали его до глубины души.

– Да, джентльмены, – сказал он, – это самая знаменитая в мире жемчужина из ныне существующих, и мне повезло при помощи последовательной цепочки выводов и умозаключений проследить ее путь от спальных апартаментов принца Колонны в гостинице «Дакр», где она исчезла, до этого, последнего из шести бюстов Наполеона, изготовленных в мастерской «Гельдер и К°» в Степни. Лестрейд, вы, безусловно, помните, сколько шуму наделало исчезновение этой бесценной жемчужины и безуспешные попытки лондонской полиции разыскать ее. Ко мне тогда тоже обращались, но и я не смог ничем помочь. Подозрение пало на горничную принцессы, которая была итальянкой, выяснилось, что в Лондоне у нее живет брат, но нам не удалось доказать, что между ними существовала какая-то связь. Горничную звали Лукреция Венуччи, и я не сомневаюсь, что этот Пьетро Венуччи, убитый два дня назад, – ее брат. В поисках точных дат я порылся в старых газетах и выяснил, что драгоценность исчезла ровно за два дня до того, как Беппо был арестован за поножовщину. А арестовали его в мастерской «Гельдер и К°» как раз тогда, когда там делались эти бюсты. Теперь вы ясно представляете себе последовательность событий, хотя мне они открывались в обратном порядке. Жемчужина находилась у Беппо. Возможно, он украл ее у Пьетро, возможно, был его сообщником или посредником между Пьетро и его сестрой, для нас это не имеет значения. Главное то, что она была при нем, когда полиция шла его арестовывать. Он в это время был на рабочем месте и понял, что имеет в своем распоряжении лишь несколько минут на то, чтобы спрятать этот поистине бесценный предмет, который, когда его станут обыскивать, наверняка попадет в руки полицейских. В коридоре мастерской были выставлены для просушки шесть гипсовых бюстов Наполеона. Один из них еще не успел застыть, и Беппо не составило труда проделать в нем отверстие, сунуть туда жемчужину и снова залепить его несколькими мазками. Это был идеальный тайник, никто и никогда не обнаружил бы его. Но Беппо посадили в тюрьму на год, и за это время его бюсты расползлись по Лондону. Он не мог точно определить, в каком из них хранилось его сокровище. Ему оставался единственный выход – разбивать их все по очереди, ведь даже трясти бюст было бессмысленно, поскольку, когда гипс был еще сырой, жемчужина скорее всего прилипла к нему… Мы с вами видели, что так и произошло. Но Беппо не стал отчаиваться, он принялся за поиски последовательно и с упорством. Через двоюродного брата, работающего в «Гельдер», он выяснил, какие фирмы закупили эти бюсты. Устроился на работу к Морзу Хадсону, где узнал, кому проданы три из них, но жемчужины в них не оказалось. Потом с помощью кого-то из итальянцев, работающих у братьев Хардинг, выяснил судьбу трех остальных бюстов. Первый хранился дома у Харкера. Там Беппо настиг его сообщник, из-за которого он в свое время и упустил жемчужину, но в последующей схватке он его убил.

– Но, если это был его сообщник, зачем ему понадобилась его фотография? – спросил я.

– Она могла пригодиться, если бы он, разыскивая Беппо, решил обратиться к кому-нибудь постороннему. Это самая очевидная причина. После этого убийства я понял, что Беппо решит не залечь на дно, а, наоборот, поторопиться, ведь он мог испугаться того, что полиция наконец раскроет его тайну и опередит его. Конечно, я не мог быть уверенным в том, что в бюсте, принадлежавшем Харкеру, жемчужины не оказалось. Более того, я даже не знал, что это именно жемчужина. Но для меня было очевидно, что он что-то искал, поскольку разбивал бюсты исключительно в освещенных местах. Поскольку бюст Харкера был одним из трех, шансы на то, что жемчужина окажется в нем, как я вам и говорил, были как раз таковы: один – за и два – против. Оставалось еще два бюста. Естественно, он в первую очередь должен был проверить тот, который находился в Лондоне. Я предупредил его владельцев, как себя вести, чтобы избежать еще одной трагедии, мы с вами съездили в Чизик и вернулись с наилучшими результатами. К тому времени я уже точно знал, что мы разыскиваем жемчужину Борджиа. Фамилия убитого соединила два дела в одно. Оставался последний бюст, редингский, и жемчужина должна была находиться в нем. Я при вас купил его у владельца – и вот результат.

Какое-то время мы ошеломленно молчали.

– Знаете, мистер Холмс, – наконец заговорил Лестрейд, – я много раз видел, как вы справляетесь с разными загадками, но, по-моему, сейчас вы превзошли самого себя. Нет, мы в Скотленд-Ярде, конечно, не завидуем, наоборот, даже гордимся тем, что вы нам помогаете, и, если вы завтра решите зайти к нам, любой наш сотрудник, от опытнейшего следователя до самого молодого констебля, будет счастлив пожать вам руку.

– Спасибо! – скромно сказал Холмс. – Спасибо! – И, когда он отвернулся, мне показалось, что он был необычайно растроган. Таким своего друга я видел впервые. Но уже через миг он снова превратился в холодного практичного мыслителя. – Положите жемчужину в сейф, Ватсон, – сказал он, – и достаньте бумаги по делу Конк-Синглтона. До свидания, Лестрейд. Если вам еще попадется какое-нибудь интересное дельце, приходите, я с радостью вам помогу.

{77}

В тысяча восемьсот девяносто пятом году ряд определенных событий, касаться которых сейчас нет надобности, привели нас с мистером Шерлоком Холмсом в один из самых знаменитых университетских городов Англии. Мы пробыли там несколько недель, и в это время с нами приключилось одно небольшое, но поучительное происшествие, о котором я и поведу рассказ. Читатель увидит, что указывать название университета или настоящую фамилию преступника, так же как и упоминать подробности, которые позволили бы определить их самостоятельно, было бы неуместно и даже оскорбительно. Подобного рода неприятную историю вообще лучше всего было бы забыть навсегда. Однако, с определенными оговорками, происшествие это все же можно описать, поскольку в нем ярко проявились некоторые из тех замечательных способностей, которыми обладает мой друг. В своем рассказе я буду намеренно избегать всего, что могло бы подсказать место, где все это произошло, или указало бы на людей, ставших участниками тех событий.

Жили мы в меблированной комнате недалеко от библиотеки, в которой Шерлок Холмс просиживал с утра до ночи, изучая старинные английские хартии {78} (труды его закончились результатами столь неожиданными и поразительными, что, может быть, я когда-нибудь посвящу им отдельный рассказ). Как-то раз вечером к нам зашел наш знакомый мистер Хилтон Сомс, преподаватель и лектор колледжа Святого Луки. Мистер Сомс был высоким худощавым мужчиной, обладающим раздражительным, даже взрывным характером. Сколько я его знал, он всегда отличался нервозностью, но в тот раз он был до того возбужден, что сразу стало понятно: случилось нечто из ряда вон выходящее.

– Мистер Холмс, я надеюсь, вы уделите мне несколько часов вашего драгоценного времени? У нас в колледже Святого Луки произошло ужасно неприятное событие. Слава Богу, что вы сейчас в городе! Так бы я и не знал, что делать.

– Я сейчас очень занят и не хотел бы отвлекаться от работы, – недовольно ответил мой друг. – Я бы посоветовал вам обратиться за помощью в полицию, а не ко мне.

– Нет-нет, дорогой сэр, это совершенно недопустимо. Если обратиться в полицию, дело обязательно получит огласку, а это как раз тот случай, когда колледж не может допустить, чтобы подобный скандал вышел за его стены. Ваш такт известен не меньше вашего удивительного таланта, и вы – единственный человек в мире, который может помочь мне. Очень вас прошу, мистер Холмс, сделать то, что в ваших силах.

Нельзя сказать, чтобы характер моего друга улучшился оттого, что он оказался вне привычной успокаивающей атмосферы нашей квартиры на Бейкер-стрит. Вдали от своих химикалий, толстых альбомов с газетными вырезками и уютного беспорядка он превращался в не самого общительного человека. Холмс сердито передернул плечами и раздраженным вздохом дал понять, что готов выслушать нашего гостя. Мистер Сомс тут же принялся торопливо излагать свою историю, возбужденно при этом размахивая руками.

– Для начала мне нужно пояснить вам, мистер Холмс, что завтра – первый экзаменационный день на соискание стипендии Фортескью {79} , и я включен в экзаменационную комиссию. Я преподаю греческий, и на первом экзамене соискатели должны перевести с греческого большой отрывок незнакомого текста. Текст напечатан на специальной экзаменационной бумаге, и, естественно, если бы кто-то из соискателей узнал, какой отрывок ему будет предложен и сумел бы заранее подготовить его перевод, это дало бы ему большую фору. Поэтому принимаются все меры, чтобы никто не увидел текста до дня экзамена. Сегодня примерно в три часа из типографии прибыли гранки {80} , это полглавы из Фукидида {81} . Мне предстояло очень внимательно его прочитать, ведь в тексте не должно быть ни единой ошибки. К половине пятого работа еще не была закончена, но, понимаете, я обещал одному своему другу прийти на чай, поэтому оставил лист на столе, а сам ушел. Меня не было чуть больше часа. Мистер Холмс, вы знаете, что у нас в колледже везде стоят двойные двери, внутренние обиты зеленым сукном, а наружные – тяжелые дубовые. Так вот, вернувшись, я очень удивился, увидев ключ, торчащий в замочной скважине наружной двери. Сначала мне подумалось, что это я сам забыл ключ в двери, но нет, мой ключ лежал у меня в кармане. Насколько мне было известно, единственный дубликат ключа находился у моего слуги, Бэннистера, который следит за моей комнатой уже десять лет и в чьей честности я не сомневаюсь ни секунды. Я выяснил, что это в самом деле его ключ. Оказалось, он заходил в комнату узнать, не хочу ли я чаю, и, когда уходил, по рассеянности оставил ключ в двери. Приходил он, должно быть, через несколько минут после того, как я оттуда вышел. Эта его оплошность в любой другой день не значила бы ровным счетом ничего, но сегодня она привела к самым прискорбным последствиям. Как только я увидел свой рабочий стол, я понял, что в моих бумагах рылись. Гранки были напечатаны на трех отдельных листах. Когда я уходил, они лежали рядом на столе, но теперь один из них валялся на полу, один переместился на маленький столик у окна, и только один остался на месте.