Она слушала его, немного отстранясь, но ее рука по-прежнему оставалась в его руке. Она была бледна, во взгляде, устремленном на него, ни недоверия, ни возмущения, только откровенное удивление. Он был необычайно тронут этим ее выражением.

— О, пожалуйста! Вы должны остаться. Слушайте… чтобы доказать вам свою искренность, скажу… скажу, что я не отправил ваше письмо… не отправил потому, что очень хотел дать вам возможность провести несколько приятных часов… и потому, что не мог вынести расставание с вами.

Ощущение было такое, будто все это помимо его воли говорит некий злобный свидетель этой сцены, и все же он не жалел, что это было сказано.

Девушка молча выслушала его. Секунду оставалась неподвижной, потом выдернула руку:

— Вы не отослали мое письмо? И сделали это нарочно? А теперь ставите меня в известность, чтобы доказать: лучше бы мне принять ваше покровительство? — Она разразилась смехом, в котором слышалось пронзительное эхо ее прошлого у миссис Мюррет, и одновременно ее лицо изменилось в той же степени, сморщилось, превратившись в злобную белую маску, на которой темным огнем горели глаза. — Спасибо… огромнейшее спасибо, что сказали об этом! И за все остальные благие намерения! Восхитительный план… просто восхитительный, я чрезвычайно польщена и признательна.

Она упала на стул возле туалетного столика, подперла кулаком подбородок и захохотала.

Ее вспышка не обидела молодого человека; более того, он даже мгновенно успокоился. Рядом с некоторой театральностью ее возмущения и его обида показалась более ничтожной, чем ему представлялось мгновение назад.

Он придвинул стул и сел рядом с ней.

— В конце концов, — добродушно возразил он, — я мог и не говорить, что придержал ваше письмо, и мое признание скорее служит веским доказательством того, что у меня нет никаких недостойных намерений в отношении вас.

Она пожала плечами, но он не дал ей время ответить.

— Мои намерения, — продолжал он с улыбкой, — не были недостойными. Я понял, что вы пережили тяжелые времена у миссис Мюррет и впереди вас ждет мало веселого; и не видел — и до сих пор не вижу — ничего дурного в том, чтобы подарить вам несколько приятных часов между гнетущим прошлым и не слишком радостным будущим. — Он помолчал, затем продолжил тем же тоном дружеского увещевания: — Моя ошибка в том, что я не сказал вам об этом сразу — прямо не попросил дать мне день или два, чтобы я попробовал заставить вас забыть все, что вас тревожит. Я был глуп, что не понял: если бы я представил это вам в таком свете, вы бы просто приняли или отвергли мое предложение, на ваш выбор; но во всяком случае не было бы такого, что вы неверно поняли мои намерения… Намерения! — Он встал, прошелся по комнате и вернулся к ней, все так же неподвижно сидевшей у туалетного столика, подперев ладонями подбородок. — Хотя что за чушь мы говорим о намерениях! Правда в том, что у меня нет никаких намерений: мне просто нравится быть с вами. Возможно, вы не знаете, насколько сильно может быть желание находиться с вами рядом… Я сам был подавлен и растерян; и вы заставили меня забыть о тревогах; и когда узнал, что вы уезжаете… возвращаетесь в безотрадность, от какой страдал я… я не понимал, почему бы нам сперва не провести вместе несколько часов, так что оставил ваше письмо в кармане.

Он видел, как ее лицо смягчается, и неожиданно она расцепила пальцы и подалась к нему:

— Так вы тоже несчастны? О, я не понимала… не представляла! Я думала, у вас всегда было все, чего только не пожелаете!

Дарроу рассмеялся такому своеобразному видению его положения. Он устыдился попытки улучшить отношение к себе, воззвав к ее состраданию, и разозлился на себя за то, что сослался на обстоятельство, которое предпочел бы выкинуть из головы. Но ее сочувственный взгляд обезоружил его; его сердце было полно горечи и смятения; она была рядом с ним, в ее глазах светилось сострадание — он наклонился и поцеловал ее руку.

— Простите… прошу, простите меня, — сказал он.

Она встала и, улыбаясь, покачала головой:

— Не так часто люди стараются доставить мне удовольствие… да еще подряд два дня! Я не забуду, как вы были добры ко мне. У меня будет много времени, чтобы вспоминать об этом. А теперь попрощаемся. Я немедленно должна телеграфировать, что приезжаю.

— Что приезжаете? Значит, я не прощен?

— О, прощены… если это будет вам утешением.

— Нет, очень слабое утешение, если в качестве доказательства прощения вы уезжаете.

Она в задумчивости опустила голову.

— Но я не могу оставаться. Как вы это себе представляете? — вспыхнула она, словно споря с невидимым наблюдателем.

— Почему не можете? Никто не знает, что вы здесь… Никому и не нужно знать.

Она подняла голову, и в их встретившихся взглядах промелькнула одна мысль. Ее взгляд был чист, как взгляд мальчишки.

— Нет, дело не в этом! — воскликнула она почти нетерпеливо. — Дело не в людях, не их я боюсь! Они обо мне никогда не беспокоились… Почему же я должна думать о них?

Ему, как никогда, понравилась ее прямота.

— Нет? Так в чем же? Надеюсь, не во мне?

— Нет, не в вас: вы мне нравитесь. Дело в деньгах! У меня главное всегда в этом. Никогда в жизни не могла позволить себе никакого удовольствия!

— И… это… все? — Он засмеялся, почувствовав облегчение от ее обезоруживающей естественности. — Послушайте, раз уж у нас такой мужской разговор… можете вы доверять мне и в этом?

— Доверять вам? Что вы имеете в виду? Вам лучше не доверять мне! — громко засмеялась она в ответ. — Я, наверное, никогда не буду способна оплатить долг!