– Я здесь и не здесь, я везде и нигде, я жёлтые листья на чёрной воде, – пронеслось в голове у Никиты, словно нелепая прибаутка. Но Ангел всё-таки сгинул. Сгинул очень даже по-английски, оставив Никиту наедине с дверью, тоже, кстати, не опробованной мощью святой воды. Собственно, бутылка вон она, рукой подать, но… лить или не лить, кропить или не кропить? – вот в чём вопрос. Поза датского принца была в наличии, вопрос – тоже, не хватало только черепа бедного Юрика, то есть Йорика, который необходимо было подержать на ладони, как это делал принц Датский, чтобы решить извечный вопрос – быть или не быть?

– Смылся! Тоже мне, Ангел! – принялся ворчать Никита. – Но, если я войду, не потребует же он с меня душу в уплату за вход? А с другой стороны, если открыть дверь и она откроется, то можно ли будет закрыть? Ведь, скорее всего, это и есть плата за вход, потому что будущее совсем по другой дороге покатится. А каким оно будет – не узнать, не побывавши там самолично.

Бронзовая ручка, как и положено ей, была чуть холодноватой. Открыть? Может быть, именно этот незначительный поступок станет вдруг каким-то поворотным моментом, привнесёт что-то новое. Хотя бы новое понимание мира. Тогда, может быть, и вправду удастся написать что-нибудь интересное? Но бесплатный сыр?.. To be or not to be! Вообще-то, на Руси это звучит немножко по-другому: налево пойдёшь – ничего не найдёшь, направо пойдёшь – никуда не придёшь, а прямо пойдёшь – ни за грош пропадёшь.

Никуда не ходить? Это не выход: выход в том, чтобы не ходить в наш дом или ходить в никуда. Бред.

Тем не менее, Никита медлил. Начавший было зарождаться ледяной комочек жути, сгинул бесследно под жаркими лучами любопытства. Страха не было. Но было ощущение чего-то запретного, необратимого, до чего обязательно нужно дотронуться своими руками. Не станет ли человек, открывший дверь, каким-нибудь банальным еретиком?

Впрочем, в средние века Савонарола не испугался сожжения на костре и не покорился инквизиции. То же самое было и на Руси. Болярыни Морозова, Урусова и Данилова не побоялись угроз «новодела» Никона и не отказались от молитв, завезённых в Россию ещё Андреем Первозванным.

Патриарх Никон безнаказанно уморил голодом царских родственниц, и не их одних. Старообрядцев сжигали целыми деревнями, а вместе с ними и книги церковные. Новоделы Никона рубили пальцы у тех, кто отказывался креститься щепотью – тремя пальцами. Тогда Русь была потоплена в таких потоках крови, каких не видела ни одна страна в подлунном. Где ж тогда были ангелы? Может быть, духи просто не могут вмешиваться в драчки человеков?

«Испытывайте духов, от Бога ли они?» – снова пришло на ум. Но как всё-таки испытать этого? Потереть банку рукавом, чтобы Ангел опять предстал пред светлые очи, расспросить его обо всех ангельских законных беззакониях?! Потребовать расписку кровью, что душу не тронет? М-да, было бы любопытно: Ангел, дающий человеку расписку, подписанную кровью…

вынырнуло вдруг из стародавнего, почти забытого.

Что же, сжигать корабли – нынче в моде, ведь каждый человек должен открыть хотя бы одну дверь!

Она поддалась легко. Даже слишком. Открылась сама? Не заметил просто. Нет, всё же не без помощи витязя на распутье. Но ничего не произошло. Ни-че-го! Ровным счётом. Только за окном почему-то явственно прокричал петух. Откуда он? И причём здесь петух?

«Рече ему Иисус: аминь глаголю тебе, яко в сию нощь, прежде даже алектор [16] не возгласит, трикраты отвержешься Мене».

Память, оказывается, бывает иногда удивительной камерой хранения прочитанному. Надо же, Евангелие вспомнил… Но была в связи с петухом ещё какая-то штуковина, она никак не вспоминалась. Петух прокричал снова. И это чуть ли не в центре города? Может, соседи на балконе кур разводят или кто петухом вместо канарейки обзавёлся? Глупости.

«Да, позагорбил басве слемзить: рыхло закурещат ворыханы». Вспомнил-таки! Офенина болтовня на невообразимой фене? А он откуда знал про петухов? Сам, небось, из-подпространства петухом поёт, чтобы всё как в настоящей страшилке.

Вокруг ничего не было. Правда, чувствовалось какое-то воздушное пространство, запахи коммунального жилья, даже далёкое рычание автомашин, но глаза пока что не могли разглядеть ни одного материального предмета, да и не материального тоже. Единственное, что чувствовалось чётко – твёрдая плита под ногами.

Наконец Никита понял, что стоит на крылечке какого-то дома с большими окнами и старинными балконами, украшенными витиеватыми коваными решётками. Образ дома неохотно вырисовался из темноты, но уже не думал никуда исчезать.

Над подъездом висит фонарь, возле которого вьётся беспокойная мошкара. Тёплая, скорее всего, летняя ночь тасует и перемешивает звёзды, совсем как вьюга в студёное Сретенье кружит снежинки. И те послушно несутся прямо на фонарь, потом резко останавливаются, зависают, будто натолкнувшись на невидимую стену, и снова срываются, летят, кувыркаются, наслаждаясь полётом ради полёта.