Так же внезапно он выпустил Элизу и отстранился. Утратив опору, она пошатнулась. Грудь Джаспера вздымалась, глаза под полуопущенными веками сверкали.

– Это мой кабинет, – хрипло произнес он. – В нем я провожу большую часть времени, когда дома.

Элиза не сразу осознала сказанное: слишком внезапно он отступил и переменил тему.

– Он тебе подходит, – наконец сумела выдавить она.

– Идем. – Джаспер протянул ей руку и повел из кабинета назад, в парадный холл.

Здесь у стены стояли напольные часы в высоком футляре, большой пристенный стол с серебряным подносом, подставка для трости: удобно и без лишней роскоши.

– Гостиная там, – сказал Джаспер, увлекая Элизу вперед по мраморному полу, покрытому круглым абиссинским ковром.

В камине пылал огонь, освещая разбросанные по двум столикам игральные карты, как будто игроки ненадолго вышли и сейчас вернутся. Комната, заставленная тяжеловесной, солидной мебелью, была отделана в желтых и кремовых тонах и содержалась в чистоте и порядке.

– Обычно здесь сидит кто-нибудь из моих служащих, – пояснил Джаспер, – поэтому внизу всегда шумно. Сегодня тут пусто впервые за многие годы.

– О… – Элиза поняла, что он отослал своих людей из-за нее. – А когда они вернутся?

– Еще не скоро, я отправил их надолго.

У Элизы вдруг повлажнели ладони. А поскольку Джаспер держал ее за руку, от него это укрыться никак не могло.

– Ты был так уверен в моей капитуляции?

– Совсем нет, но должен был подготовиться на всякий случай. – Он повел ее дальше. – На этом этаже еще столовая и бальный зал, но ими я не пользуюсь, так что они даже не обставлены.

Они подошли к лестнице и начали подниматься. С каждой ступенькой волнение Элизы усиливалось. Ее дыхание участилось, щеки разгорелись. Казалось, каждый шаг по этой лестнице приближает ее к решению судьбы, поворачивать назад поздно. Но как ни странно, сознание этой неотвратимости несло с собой чувство освобождения. Весь этот день она думала о Мелвилле, Реджине, Монтегю, взвешивала различные доводы и соображения. Но в чем, собственно говоря, заключались предложения и советы этих людей? В том, чтобы отбросить всякие надежды на самостоятельный выбор пути и вести себя так, как принято в обществе.

– На четвертом этаже, – сказал Джаспер, – три спальни и комната для гостей, переделанная из бывшей детской. Иногда мои люди здесь задерживаются, но сейчас никого нет и ты можешь осмотреть все комнаты, если хочешь.

Если он нарочно тянул время, чтобы дать Элизе успокоиться, то напрасно: с каждой минутой ее нетерпеливое волнение лишь возрастало.

– Но зачем мне их осматривать?

– Неужели ты не заметила в моем доме ничего необычного? – Джаспер бросил на нее внимательный взгляд.

– Дом чудесный и прекрасно обставлен, но почти ничего не говорит о своем хозяине. Здесь нет ни портретов милых тебе людей, ни пейзажей, ни безделушек. Придя сюда, я надеялась по виду твоего жилища побольше узнать о тебе, но не узнала почти ничего.

– Зато ты узнала, как мало меня интересуют вещи. Здесь ничего нет, потому что меня не привлекает ничего из того, что выставляется в витринах и украшает дома других людей. – Джаспер остановился посреди лестницы. – Думаю, тебе это вполне понятно. Ведь и ты сама не увлекаешься вещами ради вещей: ты одеваешься ради удобства, а не тщеславия, и все перемены в обстановке кабинета, который раньше принадлежал Мелвиллу, продиктованы тем же.

– Но ведь многие считают, что произведения искусства и милые пустячки создают в доме уют. У меня тоже есть несколько безделушек, которые мне просто приятны.

– А я для тебя тоже такая безделушка? – спросил Джаспер, и его глаза потемнели. – Бесполезная, но приятная?

– Да.

Джаспер снова двинулся вперед. С площадки третьего этажа Элиза взглянула вниз: кроме канделябров, ничто не оживляло пустые стены холла, затянутые зеленым дамаском.

– Мои желания всегда относились к миру невещественного. – Джаспер замедлил шаг. – Я хотел здоровья и счастья для моей матери, возмездия для негодяев, удовлетворения от хорошо сделанной работы для себя. И никогда не мог понять, почему люди так привязываются к вещам. У иных это становится настоящей одержимостью.

И, несмотря на ровный тон, Элиза ощутила, какие глубокие чувства скрываются за этими словами.

– Но почему ты говоришь мне все это? – мягко спросила она, сжимая его ладонь обеими руками.

– На этом этаже обитаю только я. – Джаспер снова шагнул вперед. – И все комнаты здесь, кроме моих личных, пусты.

Он снова ушел от ответа, и это становилось утомительным. Элиза не могла понять его настроения, но была слишком захвачена сумятицей собственных переживаний, чтобы разбираться в чувствах Бонда.

Они подошли к открытой двустворчатой двери, и Джаспер жестом предложил Элизе войти первой.

Глубоко вдохнув, она перешагнула порог. Как и ее собственная комната в доме Мелвилла, гостиная Джаспера была отделана в основном в бордовых тонах, с некоторой добавкой оживлявших их кремовых оттенков. Но это помещение было полностью мужским: ни кистей на шторах, ни узорчатых тканей, никакой резьбы на мебели.

Зато здесь витал запах Джаспера, и Элиза вдохнула его полной грудью, чувствуя, как он проливает бальзам на ее взвинченные нервы. Но потом она взглянула налево, в открытый проем, ведший в спальню Джаспера, и внутри у нее снова все сжалось.