– Жаль, Иванова нет верхом на быке, - шепотом отозвалась долговязая Тома.

– Ага, ага, верхом на быке, - подхватила Натка.

Ее быстрые черные глазки, казалось, силились сфотографировать весь каток, с красным пятном сбоку и Маринкиной упрямой спиной у сугробов.

– Да, Иванов бы не упустил случая подонжуанствовать, - глубокомысленно протянула Тома.

– Ага, - подхватила Натка, - приехал бы за ней Дон-Жуан верхом на быке.

А на другом конце льда кто-то шумно переругивался с хоккеистами, не желавшими уходить, и сторожиха в стеганке тыкала пальцем часы. Каток закрывался.

Мы молча брели по рыжему от песка тротуару. Огни рекламы безжалостно светили в Маришкино разбитое лицо.

– Гляди, как девочка покалечилась, - сказала женщина в вязаном платке малышу. — Вот не будешь маму слушать, тоже...

– Бедняжка, кто ж это ее так, - сочувственно завздыхали две старушки.

Маришка мрачно покосилась на старух:

– Они меня доконают сегодня, - дернула уголком рта.
– Слушайте, - обернулась к нам, - кто меня еще пожалеет, врежу тому по морде.

Первая в Маринину квартиру ступила Натка. Маринка быстро выключила в коридоре свет.

– Ну, наконец-то, гулена, замерзла небось? Отец поднял руку к выключателю.

– Все о'кей, па, - зазвенел в темноте бодрый Маришкин голос.
– Только свет не зажигай.

– Что за глупости?
– отец быстро включил свет.

Да-а, тогда, на катке, ее физиономия выглядела приличней. Куда приличней. Маришкин отец побледнел и бросился к телефону. А мы тихонько выкатились из квартиры. На улице Натка затарахтела:

– Спорим, Маринка не придет в понедельник в школу? Спорим?

– Конечно, не придет, - усмехнулась Тома.
– Представляю, что будет с Ивановым...

– Ага, не придет, ой, что с Ивановым-то будет!
– как эхо отозвалась Натка.
– Дон Жуан на вороном быке.

В понедельник Марина пришла.

Все уже сидели на местах. Учителя не было. Когда вошла Маришка, Тома присвистнула и произнесла нарочито громко:

– Гордон, почему вы опаздываете?

И все разом посмотрели на Маришку. Ее распухшее лицо было густо запудрено и напоминало высеченную из камня физиономию скифа. Под глазом примостился порядочный синяк. Тома и Натка переглянулись и хихикнули. А Маришка невозмутимо направилась к своей парте, но на полпути остановилась и обвела класс детективным взглядом.

Тут поднялся шум, все завертелись и стали спрашивать, что такое? Что случилось?

Но Томка с Наткой лишь усмехались и таинственно перемигивались...

Всю перемену Маришка стояла в коридоре и сосредоточенно смотрела в окно. Когда подкатывались девчонки, она косила на них своим длинным мрачным глазом, и девчонки сразу отходили.

– Что с ней такое сегодня?
– удивлялась Лена Зайчикова.

– Странно, - пожимала плечами отличница Зина, - и лицо какое-то жуткое, и взгляд змеиный…

– Ага, ага, глаза как у удава, - подхватила шустрая Натка.

Маленькая, хилая Лена Зайчикова печально сосала бесцветную прядь волос.

– А почему Иванов не пришел сегодня?
– спросила она вдруг.

– Заболел, значит, - уверенно ответила отличница Зина.

Натка мелко засмеялась, прищурила черненький глаз:

– Ага, заболел от горя, что Маринка на него не смотрит. Ага.

Тут все стали приставать к Натке, расспрашивать про случай с Маринкой. Потом разговор зашел об Иванове.

– Да какой он испанец, елки-палки, - сказал Сашка Серегин и плюнул через трубочку жеваной промокашкой.
– Бахвал он, вот кто.

Саша втайне завидовал Витькиной популярности.

– А почему он не пришел?
– снова спросила Лена Зайчикова.

Тома сдула пылинку с фартука.

– Как почему? Его папа на дипломатической машине увез.

– Ага, на дипломатической машине, ага!
– оживленно блеснула антрацитовыми глазками Ната.

– На какой еще машине, елки-палки?
– промямлил Серегин, жуя промокашку.

Тома фыркнула:

– Тебе он еще не рассказывал, как папочка катал его на черном лимузине марки "ДА" по Мадриду?

– Чего-о? У-у, палки, кхе-кхе... – подавился промокашкой Серегин.

Ната стрельнула глазами в сторону Марины, которая все стояла у окна в конце коридора. Она жалела, что Маринка не слышит этот разговор. Интересно было бы заглянуть ей в лицо, если бы слышала. Хотя лицо у Маринки всегда одинаковое: презрительно-высокомерное. Во всяком случае, так казалось Натке.

А рядом шумели ребята: