Вторая половина 1913 — начало 1914 года прошли и в империи, и в царской семье тихо, никаких чрезвычайных происшествий не случалось. В феврале 1914 года в императорской фамилии произошло приметное событие. Первая внучка императрицы Марии Федоровны (дочь Ксении) и племянница Николая II Ирина Александровна вышла замуж за единственного наследника одного из десяти самых крупных состояний в России князя Феликса Феликсовича Юсупова, графа Сумарокова-Эльстона. Это была последняя пышная свадьба в истории царской фамилии. Действо, происходившее в Аничковом дворце, обставили красочно. Дворец утопал в цветах, парадные одеяния приглашенных слепили глаза.

Молодая пара подобралась на редкость удачно. Он, высокий, изящный, слывший первым теннисистом России. Она же была просто красавица. Мало походила на мать (не блиставшую красотой), но напоминала красавца-отца, великого князя Александра Михайловича: темно-каштановые, почти черные и густые волосы, большие карие глаза сочетались с удивительной, бело-матовой кожей лица. Молодые получили великолепные подарки от царя, царицы, бабушки невесты, членов императорской фамилии. Десятки уникальных ювелирных изделий: кольца, броши, диадемы, браслеты, колье, столовые приборы, заколки для галстука и многое другое. Их выставили на обозрение, и некоторые присутствовавшие не могли отвести глаз от сказочного блеска камней, умиляясь изысканности работы. Большинство вещей сделано было в мастерских петербургских ювелиров Фаберже. Оказавшись в эмиграции, Феликс Юсупов, которому удалось вывезти из России эти царские дары, будет несколько лет распродавать их на аукционах в Европе и в США.

В начале 1914 года на некоторых фабриках и заводах возникли забастовки с требованием повышения зарплаты. Они протекали мирно, особого беспокойства властям не доставили и не изменили общей картины умиротворения и уверенности. Но в этот период обозначилось неблагополучие на мировой политической арене. Во многих странах и газеты, и различные политические деятели начали предсказывать грядущую большую европейскую войну. Как эта тема появилась, почему подобная уверенность приняла фаталистический характер, сказать трудно. Но никто не сомневался, что в предстоящей схватке два старых соседа — Россия и Германия — непременно станут врагами. Причем о неизбежности такого развития событий говорили в обеих странах.

Николай II об этом никогда не говорил. Опыт русско-японской войны не пропал даром. Понимал, что военное столкновение с Германией будет жестоким, таким, какого еще не случалось в истории. В Берлине были настроены более агрессивно. Когда в ноябре 1913 года туда приехала русская правительственная делегация во главе с премьером В. Н. Коковцовым, кайзер откровенничал с ней сверх всякой меры. В беседах с русскими сановниками сетовал на «враждебный тон русской печати», говоря, что это ведет к катастрофе, что он видит «надвигающийся конфликт двух рас: славянской и германской», утверждал, что война может сделаться просто неизбежной, и тогда будет «совершенно безразлично, кто начнет ее».

По возвращении в Россию 20 ноября премьер сделал обстоятельный доклад государю, приведя все высказывания Вильгельма II. Дело происходило в Ливадии, где уже несколько недель находилась царская семья. Выслушав сообщение, Николай II надолго погрузился в раздумья. Царь в оцепенении молча смотрел в окно на море, которое было необычно спокойным для такой поры года. В конце концов он обернулся к главе кабинета и сказал: «На все — воля Божия!»

Потом уже, когда отгремят залпы первой мировой войны, когда политическая карта мира радикально изменится, во многих странах будут анализировать это страшное бедствие, выяснять причины, искать виновных. Некоторые станут утверждать, что важным импульсом конфликта стала личная вражда между кайзером и царем, питаемая антигерманскими настроениями, широко распространенными в России. Подобные утверждения исторически недостоверны. В правящих кругах России антигерманские чувства существовали, но на самом верху, в среде императорской фамилии, они носили несколько иной характер. Даже вдовствующая императрица Мария Федоровна, которую традиционно считали главной в России германофобкой, на самом деле питала антипатию не к Германии вообще, а исключительно к Пруссии и к династии Гогенцоллернов. Для людей того мира и того круга Германия и Пруссия воспринимались по-разному. Сходным было восприятие и Александры Федоровны.

Николай II искренне стремился поддерживать дружеские отношения с Берлином. Во имя этой цели он готов был мириться с сумасбродством Вильгельма, молча вынося его выходки и бестактности. Правитель Германии внешне тоже выказывал расположение и порой нарочито подчеркивал близкие отношения между ним и царем, что всегда болезненно воспринималось в Париже и Лондоне.

Кайзер последовательно отстаивал близкую и сердцу русского царя идею о необходимости тесных, дружественных отношений между Германией и Россией. Николая II не надо было в этом убеждать. Но то, что конкретно предлагал «дорогой Вилли» для достижения этой «жизненно важной цели», в большинстве случаев не соответствовало геополитическим приоритетам, интересам России. Для «истинного сближения», по замыслу кайзера, Россия должна была дезавуировать союз с Францией, отказаться от всякого сближения с Англией и обратить свое главное внимание на Восток, в Азию, откуда Европе якобы угрожала «желтая опасность». Это был излюбленный мотив Вильгельма II, звучавший из его уст постоянно. Правда, оставался «балканский узел», где у России имелись давние интересы, старые привязанности, исконные исторические цели. Но эту тему кайзер почти всегда оставлял в стороне, прекрасно понимая, что здесь России он ничего предложить не мог.

На Балканах усилению позиций России противодействовала не только Турция (Оттоманская империя), но в неменьшей степени и Австро-Венгрия, ближайший партнер и союзник Германии. Но поступиться здесь ничем кайзер не желал. Для Берлина теснейший альянс с Веной являлся краеугольным камнем всей внешнеполитической деятельности. Балканскую тему германский император старался не развивать в своих переговорах и переписке с царем, прекрасно зная, что она для России является чрезвычайно острой и больной.

Ухищрения германского императора не оказывали существенного влияния на русский внешнеполитический курс, одним из важнейших постулатов которого было поддержание добрососедских отношений с Германией. Но это было возможно лишь при совместных усилиях обеих стран. В Берлине же твердо стояли на том, что при сохранении союзнического договора с Францией Россия не может рассчитывать на дружбу Германии. Противоречия же между Германией и Францией были непреодолимы, так как касались территориального спора о районах Эльзаса и Лотарингии, отторгнутых от Франции во время франко-прусской войны. В Берлине считали, что принадлежность этих территорий рейху не может быть темой никаких обсуждений, а Париж в самой категорической форме требовал возврата того, что было добыто в результате «военного насилия». В этом были солидарны все политические партии и все общественные силы Французской республики.