Нет возможности пересказывать сложные закулисные перипетии отношений между императрицей, Распутиным, Вырубовой, Хвостовым, Белецким и Волжиным. Скажем лишь, что, убедившись в том, что подчинить Григория своим интересам не удается, министр внутренних дел начинает вынашивать план убийства «грязного Гришки». Но С. П. Белецкий предал своего «патрона», и намерения министра стали известны царице. Хвостова сразу же убрали с должности. Потрясенная императрица восклицала в письме царю 2 марта 1916 года: «Я в отчаянии, что мы через Гр. рекомендовали тебе Хв. Мысль об этом не дает мне покоя, ты был против этого, а я сделала по их настоянию, хотя с самого начала сказала А., что мне нравится его большая энергия, но он слишком самоуверен и что это мне в нем антипатично, им овладел сам дьявол, нельзя его иначе назвать».

Влияние Распутина на императора всегда оставалось опосредованным и довольно условным и в силу этого не могло стать фатальным. В этой связи весьма примечателен один эпизод, относящийся к 1915 году.

В начале лета царица сообщила супругу, что из Покровского пришла телеграмма, в которой Распутин уведомлял, что собираются призвать в армию его сына Дмитрия. «Любимый мой, — писала Александра, — что можно для него сделать. Кого это касается? Нельзя брать его единственного сына». Письмо с этим призывом датировано 20 июня. В написанных затем нескольких посланиях Николая II просьба «дорогого Григория» обойдена молчанием. Никаких попыток помочь ему сделано не было, но не от жестокосердия, а потому что уклонение от защиты Отечества, по мнению императора, противоречило долгу, святой обязанности каждого взрослого мужчины.

В конце августа Распутин прислал телеграмму «своей Аннушке», и Вырубова через царицу довела ее до сведения императора: «Первое объявление ратников вести, узнайте тщательно, когда губерния пойдет наша. Воля Божия это последние крохи всего мира, многомилостивец Никола творящий чудеса». Еще раньше им было передано прошение на имя царя, содержащее ходатайство об отстрочке призыва сына. Императрица считала, что «эту просьбу вполне можно удовлетворить».

Однако на все эти обращения император не реагировал. Через несколько дней Александра Федоровна опять обратилась к этой теме: «Наш Друг в отчаянии, что его сына призывают — это его единственный сын, который в отсутствии отца ведет хозяйство». Реакции на это жалостливое обращение опять не последовало. Было над чем призадуматься Распутину. Вот она, царская милость! Другом называют, совета спрашивают, он за их благополучие денно и нощно молится, а они? Единственного сына от солдатчины защитить не могут. Да скажи государь хоть одно слово за него, и никто бы не посмел тронуть! Но царь не вмешивался.

В середине сентября тема помощи «нашему другу» опять всплывает в переписке, и императрица довольно меланхолично по этому поводу замечает: «Гр. (Григорий. — А. Б.) прислал отчаянные телеграммы о своем сыне, просит принять его в Сводный полк (военное подразделение, составленное из представителей всех полков гвардии и предназначенное для охраны царя. — А. Б.). Мы сказали, что это невозможно. А. (Вырубова. — А. Б.) просила Воейкова (дворцовый комендант. — А. Б.) что-нибудь для него сделать, как он уже прежде обещал, а он ответил, что не может. Я понимаю, что мальчик должен быть призван, но он мог бы устроить его санитаром в поезде, или чем-нибудь вроде этого. Он всегда ходил за лошадьми в деревне; он единственный сын, конечно, это ужасно тяжело. Хочется помочь и отцу и сыну. Какие чудные телеграммы Он опять прислал».

В конце концов распутинского отпрыска все-таки призвали, и единственное монаршее благодеяние для него состояло в том, что его определили в санитарный поезд императрицы, доставлявший с передовой раненых в царскосельские госпитали. И все это происходило тогда, когда в обществе уже уверенно говорили «о всемогуществе этого временщика».

Когда в середине 1915 года император осуществил перестановки должностных лиц и согласился на открытие сессии Государственной Думы, он понимал, что эти шаги мало кого удовлетворят. Думская трибуна давно стала местом поношения высших сановников и почти всех аспектов государственной политики. А уж сколько оттуда неслось на всю страну нападок на Распутина и прозрачных оскорбительных намеков на его связи с царской семьей! Император все это понимал, но хотел сделать примирительный шаг. Однако принять требование создания ответственного не перед монархом министерства не мог, чувствуя, что подобная мера будет началом конца порядка и государственности.

Лето 1915 года — время многих окончательных решений Николая II, время бесповоротного избрания им своей судьбы. Груз проблем нарастал, а изменений к лучшему не происходило. Страну все явственней охватывала волна общественного недовольства. Критические оценки и суждения о положении дел в стране делались общепринятыми. Антивоенная и антиправительственная пропаганда в России пресекалась вяло и непоследовательно, в то время как в других воюющих странах, например во Франции или Германии, за такую пропаганду наказывали жесточайшим образом, вплоть до расстрела. В империи же двуглавого орла, в газетах и на общественных собраниях можно было прочитать и услышать резкие выпады против военного и государственного руководства, немыслимые ни в одной из других стран.

Безнаказанность подогревала эти разговоры и настроения. Их множили не только собственные военные неудачи, слухи о «засилье темных сил», но и усугублявшиеся экономические трудности; нехватка сырья и энергии, застой в ряде отраслей промышленности, инфляция, рост дороговизны, расстройство транспорта.

Николай II не сомневался, что серьезные реформы начатые за десять лет до того, надо продолжать и углублять. Но в то же время он был уверен, что проводить их во время войны — безумие! Он видел, что война обострила все старые проблемы и постоянно рождала новые, а срок ее окончания все отодвигался, и с лета 1915 года стал вообще неразличим.

Император постоянно думал о том, что же предпринять, чтобы переломить ход событий и добиться победоносного мира. В конце концов он пришел к решению возглавить руководство армией. Смысл этого поступка был довольно простым и объяснялся традиционными представлениями о безграничной любви народа к царю. Казалось, если во главе войск встанет Помазанник Божий, простые солдаты, воодушевленные его предводительством, воспрянут духом и сокрушат врага. Сам факт принятия командования в столь сложное время говорит о большом личном мужестве Николая II, подтверждает его преданность монаршему долгу.