– Ладно тебе, Мишан, – отозвался первый. – Интересно же, кого тут похоронили. Может, когда-нибудь и нас с тобой тут так же зароют, под номером... – после небольших доз алкоголя Кешу всегда разбирало любопытство, в нем просыпались болтливость и мрачное философское настроение. Получалась такая смесь, что все его приятели волком выли.

– Зароют так зароют, – уже совсем злобно ответил второй мужик. – Это еще не сегодня будет! Пойдем, что ли, холодно же!

Любопытный могильщик наконец согласился со своим более благоразумным товарищем, и они с удвоенной скоростью двинулись к остановке, стараясь на ходу согреться. Скоро показалась ограда кладбища и бетонный куб остановки за ней. Рядом со входом стояло недостроенное здание – здесь начали строить церковь, но за лето не успели, и теперь строительство откладывалось до поздней весны, когда станет немного потеплее.

Через минуту мужики стояли на остановке, укрывшись от ветра в бетонной будке и пританцовывая на месте, чтобы совсем не замерзнуть. Магаданская поздняя осень, мало отличавшаяся от зимы в более умеренных климатических поясах, заканчивалась, и начиналась настоящая северная зима – тяжелое испытание даже для магаданских аборигенов, проживших здесь всю жизнь, каковыми и были оба могильщика.

– Слышь, Мишан, а ты не в курсе, Сашку Степанова все еще ищут? – спросил товарища любопытный Кеша. – Я помню, неделю назад блатные какие-то приезжали, потом менты, все о нем расспрашивали... Не видел ли его кто, не знает ли, где он мог затариться. Бабки не хреновые обещали тому, кто о нем сообщит, если он появится. Интересно, что он такое замутил, что на него конкретная охота началась?

– Хрен его знает, – лаконично отозвался второй могильщик. Он несколько секунд помолчал, а потом все же продолжил: – Мало ли... Может, спер что, а может, мочканул кого не надо. Сашка-то сам был парень крутой. Знаешь ведь, он к нам попал только что с зоны. Да с какой – со штрафняка в Сусумане! Слыхал про такой?

– А то! – горячо отозвался первый мужик. – Мне, помню, Костя Щука рассказывал...

– Ну, Костян-то трындит больше, чем весит, – веско ответил второй могильщик. Вообще-то он был не болтлив, но ждать автобус, который придет то ли через пять минут, то ли через пятьдесят пять, было очень скучно. – А Сашка, правда, парень серьезный... Был.

– Почему был-то? – спросил первый. – Думаешь, он уже того? – Могильщик красноречиво чиркнул себе пальцем по шее.

– Конечно, – кивнул второй мужик. – Сам подумай: если его столько народу искало, то уж не для того, чтобы пряниками накормить. А если и не нашли, тогда тем более конец уже Сашке. Они ведь только от мертвого отвяжутся, да и то не наверняка...

– Да... – протянул Кеша. – Интересно, куда же он делся все-таки? Как сквозь землю провалился. Или правда мочканули его уже? Эх, – мысли Кеши приобрели несколько иное направление, – хоть бы он расчет в конторе получил, а то ведь у него там зарплата уже почти за месяц набежала. Так теперь этим крысам и достанется...

– Погодь-ка, кажется, автобус идет, – перебил его второй могильщик, вглядываясь в темноту. – Ну точно, едет, падла... Ништяк, через полчаса дома будем.

Через минуту работяги сидели в теплом автобусе и совершенно забыли и о кладбище, и о новой номерной могиле, и о своем бывшем коллеге – неизвестно куда пропавшем Сашке Степанове.

Эта маленькая бухточка совершенно ничем не выделялась из сотен других, находившихся на побережье Охотского моря, в Тауйском заливе. Серое море, серые камни, постоянный шум обрушивающихся на берег волн... Даже лежавший у самой линии воды брошенный рыбацкий сейнер не был чем-то необычным – таких заброшенных судов на побережье сотни. С 1991 года Дальневосточный рыболовный флот России уменьшился на девяносто процентов, и большая часть списанных судов так и оставалась ржаветь, где бросили. Утилизировать их было слишком дорого и нерентабельно – все более-менее ценное с них снимали, а сам корабль был уже никому не нужен. Конечно, в какой-нибудь более благополучной стране бывших владельцев кораблей начали бы за это живьем есть экологи и «зеленые», но такая цивилизация еще и до европейской-то части РФ не докатилась, что уж говорить о дальнем севере.

Ржавеющее на берегу судно выглядело жалко. Краска с бортов давно облезла, открыв изъеденное соленой водой железо, половина стекол в рубке были выбиты, антенна покосилась, высокая труба была черно-рыжей от глубоко въевшейся ржавчины. Однако, присмотревшись к судну внимательно, все же можно было заметить одну необычную деталь. Правда, для этого нужно было бы глядеть на него со стороны моря – именно в эту сторону смотрела торчавшая из одного из иллюминаторов длинная дымовая труба, как в печках-»буржуйках». Из трубы шел дым, но со стороны берега ни дым, ни сама труба заметны не были – тот, кто устроил себе в заброшенном корабле берлогу, явно не хотел, чтобы ее было легко найти.

Конечно, заметь это кто-нибудь из исконных жителей Магаданской области, он бы подумал, что не иначе какой-то находчивый бич отыскал печку и приспособил одну из кают брошенного сейнера под жилье. А что – бичи и не до такого додумываются, когда зима настает, а жить негде. Не в Магаданской, правда, – в одной из соседних областей был зафиксирован случай, когда два бича умудрились медведя из его берлоги выселить и сами ее занять. Мишка себе там нашел отличное место – рядом с одним из теплых источников, в здоровенной яме, прикрытой сверху выворотнем. И от какого-то поселка совсем недалеко. Вот и поплатился, бедняга, за свое везенье – остался на зиму шатуном. Так что брошенный сейнер – это еще ничего, бывает и круче.

Однако на самом деле в этом сейнере жил не бич. Хотя трудно сказать. Может быть, и можно было Колю Колыму сейчас бичом назвать: жить негде, ночевать негде, работы нет. А из-за чего, почему – какая разница? Впрочем, самому Колыме это было глубоко безразлично. Он сидел на корточках возле маленькой печки, в которой горел плавник, и внимательным оценивающим взглядом смотрел на секретаря Туманова, сидевшего на привинченном к полу стуле и крепко привязанного к нему.

Секретарь только что пришел в себя и сейчас лихорадочно осматривался по сторонам, явно пытаясь сообразить, куда это он попал. Постепенно в его глазах удивление и недоумение сменились страхом. Лицо его побледнело, а по лбу, несмотря на то что в каюте было совсем не жарко, покатились крупные капли пота. Во рту у него был кляп – Коле Колыме было совершенно не нужно, чтобы его пленник начал орать прежде времени. Конечно, место дикое, ори не ори – все равно никто не услышит, но ведь и у самого голова не казенная. Убедившись, что пленник полностью пришел в себя, Колыма привстал, взял из кучи плавника, лежавшего у стенки, несколько кусков дерева, подбросил их в печку и шагнул к привязанному. Несколько секунд он возился, вынимая у него изо рта кляп: вставил очень качественно и сейчас сам вынул с трудом. Ну да ничего – зато пленник бы от него без посторонней помощи точно не избавился.