— Я могу к вам прийти?

— Сейчас не надо, — словно извиняясь, попросила Клавдия Евгеньевна, — позже, — и снова разрыдалась.

Через месяц Максим Иванович поехал в Ленинград. В этом городе он был впервые, но, как это ни странно, его не оставляло ощущение узнавания: Литейного проспекта, Казанского собора, изящного рисунка ограды Летнего сада. Даже когда на Аничковом мосту он, спрыгнув на ходу с трамвая, угодил в объятия милиционера, незамедлительно оштрафовавшего провинциала, Максиму казалось, что вот такое же когда-то уже было с ним и именно здесь.

Он почему-то знал этот город и в дальние времена, и до войны, и во время блокады, знал его дома с надписями: «Здесь жил Чернышевский», «Здесь жил Гоголь», прежде ходил по священным камням Сенатской площади, видел горящие факелы «рогатых», с выступающими носами, судов, ростральные колонны у Биржи.

Только немного насытившись «узнаванием», Максим Иванович пошел на Васильевский остров разыскивать Костромина.

Он обнаружил его в старом особняке, поврежденном снарядом, с гулким двором-колодцем, заполненным черными штабелями впрок заготовленных дров.

Дверь ему открыл человек, лицом очень похожий на Константина Прокопьевича, но располневшего. «Брат», — подумал Васильцов. Так и оказалось.

Константин Прокопьевич обрадовался Васильцову. Из писем Макара Костромин знал о делах Максима Ивановича, но расспрашивать стал лишь о том, как идет работа над диссертацией, и ответом остался доволен:

— Да и я, коллега, тоже не бездельничаю, — таинственно сообщил он, — обдумал кое-что весьма любопытное…

Достал из ящика письменного стола лист, заполненный формулами:

— Вот, извольте полюбопытствовать…

Возвратившись в Ростов, Максим Иванович институт оставил — не мог же он признать Борщева своим руководителем — и стал работать в вечерней рабочей школе при Ростсельмаше, дабы иметь «прожиточный минимум». Да и мучила мысль, что не помогает материально дочери.

Он нашел комнату на Амбулаторной улице, с которой они выбивали немцев в 1941 году.

Затем зашел к Макару Подгорному — у него перед отъездом в Ленинград оставил свое имущество, в основном книги.

Макар познакомил его с женой Фаей — болезненного вида женщиной, вероятно, старше его.

— Ну, друже, — густым — голосом говорил Макар, — и с меня взыскание сняли, а гражданину Рукасову его передали — «за недобросовестную подготовку справки». Ничего, мне для него не жаль… И партбюро указали на непродуманное решения. Так что, курилка, мы еще увидим небо в алмазах. Как тебе работается в школе взрослых?

— Все в порядке, — ответил он Макару.

Учениками Васильцова оказались и немолодые, уже семейные мастера, и заводские ребята, кому война не дала окончить среднюю школу. Учебная нагрузка была небольшой, но все же Максим смог ежемесячно переводить деньги для Юленьки.

Да и свободного времени теперь у Максима — для продолжения работы над диссертацией — оставалось предостаточно.

После всех вызовов и проработок Лиля с Тарасом довольно долго не виделись. Когда же Тарас наконец вышел из шокового состояния, то стал просить ее «хотя бы раз» встретиться — на квартире у Инны.

Лиле противна была трусливость, проявленная им, но и жаль его — таким потерянным, несчастным предстал Тарас перед ней и так, видно, нуждался в поддержке именно сейчас.

Они встречались у Инны и раз, и другой, и Горбанев клялся, что ни в чем перед Лилей не виноват, просто роковым образом сложились обстоятельства, но он разрубит этот узел, разведется, только не надо отказываться от него.

Их параллельные группы ездили на практику в Жданов восстанавливать металлургический завод, и там они снова встречались.

Наконец защитили дипломы и прошли комиссию по распределению выпускников. Лилю направили в Подмосковье, и она согласилась с назначением, решив позже взять к себе маму, а Тарасу предложили место в Нижнем Тагиле.

— Туда и семью перевезете, — строго напутствовала Горбачева член комиссии Жигулина.

Он промолчал, но вечером сказал Лиле:

— Я, как только получу диплом, разведусь с Елизаветой, а ты ко мне приедешь в Тагил.

В Москве Новожилова зашла в отдел кадров министерства и очутилась в кабинете начальника — респектабельного, надушенного, еще молодого человека — в ту минуту, когда он отчитывал унылого юнца в мохнатом светло-сиреневом свитере.

— Что у вас? — с неприязнью посмотрел на Новожилову начальник, ожидая для себя новых неприятностей.