Обложка редкого американского издания «Прозы» Э. По, где была опубликована новелла «Убийства на улице Морг»

Современный читатель с улыбкой понимания примет подобную космическую гордыню, приподымавшую поэта-романтика над толпой и вообще над всем человечеством, но современники Байрона или По, как это ни странно, весьма оскорблялись столь неумеренной в их глазах заносчивостью и, в свою очередь, мстили — завистью и хулой. Один из них, издатель Руфус Грисуолд — по иронии судьбы именно его По назначил своим литературным душеприказчиком, — злобно клеветал на «друга» и после его смерти, умудрившись влить каплю яда даже в некролог, появившийся в «Нью-Йоркской трибуне» 9 октября 1849 года: «Эдгар По мертв. Он умер позавчера в Балтиморе Это извещение многих удивит, но мало кого опечалит». Нашлись критики, называвшие произведения По едва ли не чепухой и всячески муссировавшие разговоры о его болезненно-нервных вспышках, мрачности и алкоголизме. Прочитав эти «комментарии», Бодлер горько и хлестко скажет: «И зачем в Америке собакам позволяют рыскать по кладбищам?» Но те, кто любил Эдгара По, — любил его преданно и верно. Они сразу и сочувственно откликнулись на сообщение о его смерти. Например, писатель Н. П. Уиллис и Грэм, издатель журнала, в котором По так усердно работал. Они, напротив, стремились воздать должное всем лучшим свойствам По, его «терпению и трудолюбию», его манере вести себя, которая вызывала «всеобщее и совершенное уважение», они вспоминали, как отзывчив он был на малейшее проявление доброты.

Американская поэтесса Сара Элен Уитмен. Портрет работы С. Дж. Томсона

Сара Уитмен в книге «Эдгар По и его критики» восторженно писала: «Я не помню равных ему в красноречии. Мы слышали, как старейшина поэтов Лэндор (которого высокие авторитеты считали лучшим в Англии собеседником) говорил с уничтожающим сарказмом о современных популярных писателях. Мы внимали блестящему словесному водопаду Джона Нила и Маргарет Фуллер, оживленному разговору Ореста Броунсона… ясной мудрости Олкотта, ловили, как драгоценность, памятные сентенции, слетавшие с уст Эмерсона. Но Эдгар По, с его вдохновенным красноречием, был не похож ни на одного из них. Как и его произведения, речь По сочетала в себе — а это редко встречается у одного и того же человека — холодную отстраненность суждения, совершенно не связанную условностями внимательность к собеседнику, природное изящество изложения и победоносную силу пафоса, которая подчиняла себе слушателя».

Другой современник отмечал «утонченность и сложность интеллекта, обладающего неистощимыми ресурсами…».

Однако эти свидетельства делают еще непостижимей так называемую психологическую «загадку По»: как его склонность к изображению ужасов и кошмаров могла сочетаться с ясным, упорядоченным, логическим мышлением дюпеновских рассказов? Ведь не секрет, что интерес По к пограничным психологическим состояниям человека привел к тому, что многие критики считают По «гениальным психопатом», описывающим в рассказах собственные «ненормальности». Даже великий американский поэт Уолт Уитмен считал, что По любил «ужас, мрак и распад», будучи одновременно их жертвой. И в то же время По — рационалист, ученый, литературный критик и критик общественных нравов.

Знатоки творчества По отвечают на это по-разному. Так, Джозеф Вуд Кратч считает гениальность По состоянием болезненным, а по мнению блестящего Ф. О. Маттисена, зловещие фантасмагории были «обычными побрякушками романтизма в сочетании с естественным продуктом измученных нервов: типично американское явление, идущее от примечательного стихотворения Филипа Френо «Дом ночи» через По к Эмброзу Бирсу и Уильяму Фолкнеру».

А вот вывод Винсента Буранелли, к которому тоже стоит прислушаться: «По был рассудителен, обладал здравым смыслом, надеялся на лучшее, был трудолюбив. Он страдал от перемежающихся приступов меланхолии, алкоголизма, семейных и прочих потрясений, истерии.

Но из всех уз, привязывающих его к миру реальности, не было сильнее его привязанности к разуму, его уверенности в способности разума познать истину».

А как воспринимались особенности творческого склада По за рубежом? Какой стране принадлежит честь первого с ним знакомства? Ведь в Европе восторженное отношение к его творчеству достигло чрезвычайных масштабов. Можно, например, говорить о культе По во Франции начиная с середины прошлого века, в России и испаноязычных странах в конце столетия. Безусловно, По оказал заметное воздействие и на развитие отечественной литературы — недаром Маттисен упоминает, в связи с ним, об Эмброзе Бирсе и Фолкнере, но, скажем, во Франции без влияния Эдгара По немыслимо развитие целого литературного направления — поэтического символизма, или, например, в России — творчества символистов Бальмонта или А. Белого. Значение По было определяющим и для великого никарагуанца Рубена Дарио. Так что знаменитый англо-американский поэт XX века, он же требовательный и суровый литературный критик Т. С. Элиот имел основание сказать, что без По невозможно представить себе цивилизацию XIX и XX веков.

Известность По в Европе началась еще при жизни поэта. Он сам не раз упоминает о том, что его переводят в Англии и Франции. Выходили, — конечно, пиратские издания, и По за них не платили, но при всей его отчаянной бедности он как бы не замечал этого обстоятельства — так лестно было ему внимание европейцев.

Но вообще-то сведения его отрывочны, случайны и не очень точны. Он утверждал, например, что рассказ «Убийства на улице Морг» был сначала напечатан во французской газете «Шаривари», но поиски исследователей не подтвердили этого. Конечно, рассказ мог появиться не в переводе, а в так называемой переделке, что было в большой моде по обе стороны Атлантического океана, когда то или иное произведение переделывалось, иногда до полной неузнаваемости, и нередко печаталось без ссылки на оригинал или вообще выдавалось автором переделки за собственное сочинение. (Однако По не мог бы тогда с такой уверенностью утверждать, будто переведен именно рассказ «Убийства на улице Морг»). А главное, эта склонность журналов и газет к литературным переделкам некоторое время оставляла открытым вопрос, кто же первый, Франция или Россия, узнал о По и познакомил с ним читателя, пусть даже в искаженном и анонимном виде. Тот же Маттисен в «Литературной истории США» (этот трехтомник переведен и издан у нас) [1] утверждал, что первенство принадлежит России. Он основывался на статье «Русский взгляд на американскую словесность», напечатанной в 1916 году в журнале «Букмен» американским русистом А. Ярмолинским, где тот замечал: «Случайные переводы из По начали появляться в ведущих русских журналах еще в конце тридцатых годов прошлого века». Позднее Ярмолинский разъяснил, что сведения о первых публикациях По в России он почерпнул энциклопедии Брокгауза и Ефрона, где говорилось, что впервые переводы рассказов По были напечатаны в журнале «Современник» за 1838 и 1839 годы.

Дорожный сундук Э. По

Было бы, конечно, очень приятно, окажись данное сообщение достоверно, но это, к сожалению, не так. Дело в том, что первое собрание рассказов По «Гротески и арабески» вышло в 1840 году, а до этого По печатался в провинциальных журналах, том же «Южном литературном вестнике» или журнале «Субботний гость», и очень сомнительно, чтобы эти журналы доходили до тогдашней России. Конечно, можно предположить, что тогда появились переводы с переводов, — в русских журналах нередко печатались произведения английских и американских писателей в переводе с французского. Однако публикация в «Современнике» все же кажется очень маловероятной, тем более что советское литературоведение установило: один из рассказов, приписывавшихся По, «Мертвец», опубликованный в «Современнике», принадлежит украинскому писателю Квитке-Основьяненко и теперь входит в собрание его сочинений.

Правда, остается еще утверждение французского исследователя и знатока творчества По Эмиля Ловриера: «По сути дела, Россия в 1842 или даже в 1840 годах уже несомненно переводила Эдгара По», и почему бы не предположить, что «Гротески и арабески» с оказией попали в Россию и кое-что, без указания авторства, было «переделано» применительно ко вкусам читающей публики? Такая версия имеет под собой основания, чего нельзя, и тоже к сожалению, сказать, о легендарном пребывании По в Петербурге. Кстати говоря, в Петербурге мог быть брат По, моряк, и потом рассказать об этом Эдгару, а его романтическое воображение «освоило» и этот рассказ так же, как предание о дедушке-генерале. Однако столь заманчива сама мысль о возможности пребывания По в Петербурге, что писательское воображение не смогло остаться к нему безучастным, и так появился, уже в наше время, рассказ о том, как По очутился на берегах Невы. Рассказывает об этом замечательном «событии» один из персонажей романа В. Катаева «Время, вперед!», утверждая, что По встречался с Пушкиным и подарил ему сюжет «Медного всадника» [2] . Вот так же, очевидно, и Александр Дюма-отец в свое время измыслил, что По бывал в Париже, а именно в 1832 году, и в самом деле: если По посетил Европу, как он сам утверждал, так отчего бы ему не побывать и в Париже?