Шахматная партия тут не синоним детективной игры, затеянной автором в очередном романе. Нет у Сименона (и Мегрэ) победоносного, триумфального настроения. Как нет уверенности в том, что добро обязательно восторжествует. Не воскресить Луизу Лабуан, как и сотни других незаметных, страдавших, прошедших по земле как тени, трагически погибших падчериц и пасынков жизни. И Луиза, и Лоньон оба неприспособлены к борьбе и жестким условиям существования.

А значит — смиренно и в то же время весьма прозаически размышляет Сименон (и Мегрэ), — счастье человеческое надо искать в самом себе и полагаться только на себя в жизненной борьбе, как это свойственно подруге Луизы, Жанине Арменье, смело и расчетливо вступившей в борьбу и выгодно распорядившейся своей красотой: теперь у нее богатый муж. Ну, а если уж очень повезет, то человек находит спутника, которого достоин и которого любит. Вот так нашли друг друга Жюль и Луиза Мегрэ. Эти двое живут в своем раю для двоих: висячая лампа над круглым столом, накрытым свежей скатертью, суповая миска, два графина: один с вином, другой — с водой, две салфетки в серебряных кольцах, а из кухни вкусно пахнет мясом, тушенным с приправами. И, закончив дело, Мегрэ всегда возвращается в этот домашний мирок, неизменный, как вечность.

Однако работа Мегрэ начинает все более напоминать нескончаемую игру, где люди — фигурки, которые он терпеливо расставляет по местам, вновь и вновь раскуривая свою знаменитую трубку.

И хотя детективный роман, предложенный читателю Сименоном, Фейар тут был прав, — не обычная шахматная игра, но философ Мегрэ, шахматист Мегрэ, адвокат, штопальщик Мегрэ все больше проникается неким гипнозом этой вечной игры и, кажется, просто обязан разделить с Сименоном. его конечную жизненную мудрость: «Моим девизом, как и девизом моего друга Мегрэ, всегда было попытаться понять и не судить».

Вот бродяга, бывший врач, наставляет Мегрэ: «судить никому не дано» («Мегрэ и бродяга»). Вот к Мегрэ приходит Жильбер Пигу. Он убийца, но Мегрэ, в «уютной домашней обстановке, со стаканом грога в руках, трубкой в зубах… походил на доброжелательного старшего брата, которому можно все рассказать». И Пигу рассказывает. А в ответ слышит, что «…устанавливать меру ответственности не мое дело» («Мегрэ и виноторговец»).

И однако, несмотря на нежелание судить и страх проиграть «игру», Мегрэ прежде всего озабочен установлением истины, поисками верного «хода» в борьбе за справедливость, и вряд ли он мог бы согласиться с другим сименоновским принципом: «Меня не трогают и я никого не трогаю». Тут Мегрэ мог бы возразить писателю Жоржу Сименону: хочет человек, чтобы его трогали или нет, жизнь его трогает постоянно, и как правило болезненно. Можно не хотеть борьбы, можно утверждать, как утверждал Сименон, что прогресс — это гармонические отношения с другими людьми и окружающим миром. В этом утверждении есть безусловная истина, но куда же деваться от мучительного сознания, что до гармонических отношений с окружающими Луизе Лабуан, например, так же далеко, как до луны? А что вообще делать со злом обездоленности, приниженности, бедности? Мегрэ не знает ответа на этот вопрос. Но, похоже, не знал и Сименон: «Где и в чем демократия для человека с улицы?» — размышлял он. В чем его свобода? В том, что «он волен опустить в избирательную урну бюллетень за ретрограда и консерватора?» Ведь «наверху», как правило, оказываются они. И какое в том утешение, что лично он, Жорж Сименон, ни разу не принимал участия в выборах? — Да, — признавался писатель, он «…всю жизнь молчал…», но он всегда также был бунтарем против условностей, общепринятых в среднем классе, поэтому некоторые перемены к лучшему в положении маленького, несчастного человека позволяли ему чувствовать себя бунтарем и впоследствии заявлять: «Я всегда радовался любым успехам народа». Он надеялся, что придет время, когда «не будет ни земного рая для власть имущих, ни ада для рабов». И еще: «Я не могу удержаться от радости, видя, куда движется мир; тот, кто производит, предъявляет счет». И он готов был приветствовать общество будущего.

Да, Сименон все-таки прав: он — другой, он — не Мегрэ. Таких радикальных заявлений от комиссара полиции мы не услышим. Тут опять развилка, где постоянно пересекающиеся «я» автора и его героя вновь отдаляются, хотя у них общее желание познать истину. Мы оставляем Мегрэ в душевном равновесии, которое автору, чувствуется, трудно нарушить, почему он отправил его в отставку, хотя сначала колебался, не убить ли его в схватке с уголовниками? Все же на такую жестокость он не решился, как это было с Дойлом. Удержали Сименона читатели, вернее, их письма, адресованные Мегрэ, а в них — столько просьб о совете и помощи! Мегрэ остался жить, но — в отставке, а его создатель с торжеством заявил корреспонденту лозаннской газеты: «Я стал свободным человеком и более не завишу от своих героев. Они больше полувека терзали меня. Я жил в их «шкуре», они командовали мной, моим мозгом, нервами, забирали все силы. Теперь я сбросил их «шкуру», живу своей жизнью». В конце жизни Сименону Мегрэ только снился: «Он был выше, шире в плечах и массивнее, чем я, и, хотя я видел его со спины, в нем чувствовалась умиротворенность, и я позавидовал ему… потребовалось некоторое время, чтобы я в полусне понял, что это вовсе не реально существующий человек, а персонаж, рожденный моим воображением. То был Мегрэ в своем садике в Мен-сюр-Луар… Он не скучает. Во всякое время дня у него есть занятие, а бывает, они с женой, взявшись под руку, совершают долгие прогулки пешком. Картины эти сохранились у меня в мозгу, и это стало для меня как бы окончательной отставкой Мегрэ».

На открытии памятника Мегрэ в Делфзейле, 1966 г. Ж. Сименон (второй слева) в обществе телевизионных «Мегрэ». Слева направо: Руперт Дэвис (Англия), Хейнц Рюманн (ФРГ), Ян Тейлинг (Голландия), Джино Черви (Италия)

Для него, Сименона, но не для читателя, не для теле- и кинозрителя, для которых Мегрэ не литературный персонаж, а живой и действующий человек, недаром многие иностранные туристы, приезжая в Париж, устремляются на бульвар Ришар Ленуар: а вдруг повезет и они встретят комиссара полиции, который направляется на работу в свое ведомство на Набережной Орфевр?

Мегрэ часто воспринимается как действительно существующий человек и нашим читателем. Вообще, что касается прусского» Мегрэ, то это особая история необыкновенно теплой привязанности к популярному герою Сименона. Вот, например, перечень некоторых статей, рецензий, заметок, интервью: по их названиям можно судить, во-первых, о достаточно высоком и почетном (при всех оговорках) статусе Жоржа Сименона в нашем литературоведческом мире; во-вторых, — о том, что главное место в наших размышлениях принадлежит Мегрэ, который часто невольно или вполне сознательно отождествляется с самим писателем; в третьих, — о том, что Сименон воспринимается нами как писатель-реалист и демократ. Вот эти названия: «Любимый писатель механика Орлова», «Сименон во весь рост», «Сименон: верю в человека», «Жорж Сименон: двойная ответственность писателя», «Детектив — всерьез», «Горькая правда», «Пишу о незащищенном в нашем обществе маленьком человеке», «Интервью с комиссаром Мегрэ», «Не только Мегрэ», «Самый поразительный рассказчик», «Сименон и другие», «Адвокат человека», «Проблемы прав человека в творчестве Сименона», «Миф, именуемый комиссар Мегрэ», «Век Мегрэ», «Пиррова победа комиссара Мегрэ», «Сименон, придуманный и подлинный», «Трудный путь к добру», «Сименон продолжает поиск» и так далее, и так далее.

Что рецензии! Существуют книги, посвященные жизни и творчеству Сименона — монографии Э. Шрайбер и Н. Модестовой. Обеим исследовательницам свойственно глубокое знание произведений писателя. Они причисляют его к самым выдающимся мастерам прозы XX века. Но восприятие творчества Сименона все же неоднозначно, и за три с половиной десятилетия, прошедшие со времени первого с ним знакомства, не раз звучали и весьма критические отзывы, о чем свидетельствуют опять-таки названия рецензий «Виски, секс и фантазия» и «Сименон у конвейера». Перед нами встает писатель отнюдь не одномерный: это человеколюбец, талантливый художник и в то же время невероятно плодовитый, работоспособный и удачливый создатель литературы для массового читателя.

Первое упоминание о Сименоне появилось у нас в конце 50-х годов, когда видный представитель академической науки И. И. Анисимов в статье «Всемирная литература и социалистическая революция» [24] упомянул о французском авторе Сименоне, известном своими уголовно-сыщицкими произведениями. Упоминание было довольно снисходительным, в нем звучало удивление, что романы автора детективов не лишены философской подкладки, или, как было сказано в статье, писатель «пользуется мутными источниками бергсонианства». Ровно через тридцать лет, за которые произведения Сименона успели разойтись у нас в стране тиражом свыше девяти миллионов экземпляров, в том же самом журнале была опубликована статья известного исследователя современной французской словесности «Литература у порога грядущего века», в которой автор, доктор филологических наук Л. Г. Андреев писал: «Сименон — автор нескольких хороших произведений, удачливый организатор поточного производства множества сочинений средних и даже весьма средних, которых не в состоянии спасти всеми нами горячо любимый комиссар Мегрэ; благодаря энергичным действиям издателей, переводчиков и комментаторов, он занял незаслуженно большое место в наших читательских интересах. И практика эта отнюдь не невинная: тем самым читательское внимание ориентируется на «массовую культуру», отвлекается от истинного искусства, знание и понимание которого так необходимо для установления духовных контактов…» И еще: «Надо, наконец, честно признать: и в нашей стране «массовая культура» с помощью каналов массовой информации, с помощью издательств превратилась в эффективное средство оглупления сознания» [25] . Мысль эта высказывалась и ранее и даже более категорично, например, Л. Зониной: «Детектив, взятый в XX веке на вооружение «массовой культурой», выполняет… воспитательную функцию, но… с обратным знаком» [26] . Все же исследовательница как раз детектив Сименона считала достойным внимания серьезных людей благодаря присущей ему человечности и определенной духовности, явно давая нам понять, что есть разная массовая литература. Вот этого обстоятельства, на мой взгляд, не учел Л. Андреев, который, конечно, прав, отказываясь видеть во всех без исключения романах Сименона выражение высокой художественности, как это свойственно авторам монографий о творчестве писателя. Впрочем, и об этом уже справедливо было сказано Н. Сафоновым: «Было бы, пожалуй, больше пользы, если бы исследователи творчества писателя более трезво определяли место и роль Жоржа Сименона в современной литературе, не умалчивая, разумеется, о его бесспорных достоинствах» [27] .