Шрифт:
Однако в таких пунктах может ведь все-таки оказаться, что то, в чем мы видим проблески шекспировского остроумия или искры шекспировского гения, есть лишь подражание шекспировской манере.
Совсем иначе, плоско и неуклюже, подделывается под заключение комедии «Сон в летнюю ночь» пролог Гауэра к третьему действию:
Уснул, утих весь шумный дом.Лишь слышен храп гостей кругом:Так брачный пир их утомил,Пресытил их и тягчил.Кот мышку в норке сторожит,И глаз его во тьме горит,Как уголек; сверчки поют,Найдя за печкою приют.Сравните песню Пока:
Теперь огонь в печах погас,Совы зловещей крикиНапоминают смерти часСтрадальцу-горемыке.За этим введением еще следует неумело составленная немая сцена, за нею продолжение тяжеловесного, эпически растянутого пролога и вдруг – как если бы голос из иного мира, золотой голос, звучный и богатый, прервал бесцветную чепуху, как если бы полились волны небесной музыки, по которой давно томился наш слух – вдруг раздается голос самого Шекспира во всей его несомненнейшей неподдельности и с чисто царственною мощью. Пусть читатель отыщет в английском тексте эти дивные стихи:
Перикл (на палубе)Ты, грозный бог пустыни водяной,Уйми ты гневным словом эти волны,От ада хлещущие к небу!Ты, Властитель ветра, скуй его железомИ призови обратно в глубь морей!Могучий! Оглушительные громыТы усмири, и серные огниПроворных молний потуши рукоюСпокойною. – О Лихорида, чтоС царицею моей? – Шумишь ты, буря!Ты хлещешь, точно ты сама себяСтремишься выхлестнуть! Свисток матросаНе слышен, точно шепот в ухо смерти. —Эй, Лихорида!и т. д.Кормилица приносит новорожденного младенца. Она говорит:
…Вот вещица вам,Для этих мест уж слишком молодая.Когда б она с понятием была,То умерла б, как я, едва живая.Возьмите ж на руки кусочек этотЦарицы вашей мертвой!ПериклЛихорида!ЛихоридаТерпенье, господин; не помогайтеСвирепству бури. Все, что вам осталосьОт королевы – это ваша дочь.Для ней старайтесь мужественно гореСносить, чтобы ее спасти.Входят матросы, и после нескольких прямо мастерских реплик, дающих полное представление о неистовстве бури и усилиях матросов спасти корабль, они в своем суеверии требуют от Перикла, чтобы он выбросил за борт бедную, едва только испустившую дух царицу. Царь вынужден уступить им и, обращаясь к умершей, говорит мелодическими стихами:
Ужасную родильную постельТебе судьба послала, друг мой бедный!Ни света, ни огня; тебя забылиВраждебные стихии. Не имеюЯ времени, в гробнице освященнойЧтоб схоронить тебя, но бросить должен,Едва прикрыв, в глубокий ил морской.Не памятник над бедными костями.Не вечная стоять лампада будет,Но воду мечущий громадный кит.И волны шумные над хладным трупом,Лежащим между раковин простых,Носиться будут.И он отдает приказ, чтобы корабль с новорожденным младенцем, который не вынесет морского плаванья, переменил курс и направился в Таре.
В этих сценах такое могучее веяние бури и пенящихся вод, в них так грохочет гром, так искрится молния, что выше этого нет ничего во всей английской поэзии, даже у самого Шекспира в «Лире», даже у Байрона и Шелли в их описаниях природы. Этот шторм на море и гудит, и ревет, и хлещет, и воет, так что свисток боцмана теряется с шипеньем в разъяренных голосах непогоды. Оттого эти сцены и знамениты, оттого они и дороги морякам, для которых писались. В этой области Англия имеет достаточно знатоков.
Впечатление оказывается тем сильнее, что к чисто внешней страсти стихий примешивается человеческая страсть, столь же нежная, как и великая, страсть, прорывающаяся наружу в сдержанном вопле Перикла над Таисой. Она не заглушается шумом непогоды, она раздается, как контраст бешенству ветра и моря, в звуках, идущих от одухотворенной и тонкой натуры. Восхитительны также слова, которыми Перикл приветствует новорожденную малютку:
…Будь жеТиха вся жизнь твоя, мое дитяНесчастное! От века не рождалосьДитя в такой тревоге шумной. МирИ радости тебе на долю! ГрубоТы встречено на этом свете, точноНе дочь ты князя. Будь же то, что послеСудьба сулит тебе приветно! Буря,Огонь, вода, земля и небо громкоТебя из чрева матери воззвали…Хотя новелла Вилкинса весьма точно придерживается хода пьесы, все же лишь в двух только местах ее встречается совпадение, простирающееся до буквального употребления одних и тех же слов. Одно из этих мест находится во втором действии, следовательно, в собственном тексте Вилкинса, другое здесь. У Шекспира это место выражено так:
For thou art the ruddiest welcome to this worldThat ever was prince’s child. Happy what follows!Thou hast as chiding a nativityAs fire, air, water, earth and heaven can make…