У меня что — галлюцинации? Как только эта женщина появилась в дверях, мне вспомнилась фотография, которую Йоун Гвюдйоунссон показал мне однажды зимним вечером сорокового года, когда пришел в редакцию «Светоча» просить меня предать гласности поведение его соперника, пьяницы и грубияна Торвальдюра Рюноульфссона, или Досси Рунки. Правда, женщина в дверях не производила впечатления обрюзгшей, как Йоуханна с фотографии сорокового года; глаза у нее были покрупнее, да и нос поменьше, но копна волос была такая же пышная, и лоб такой же низкий. Не успела женщина переступить порог, как сильный запах духов наполнил редакцию — или по крайней мере мои ноздри. Ликующая улыбка поползла с ее красных губ и белых фарфоровых зубов на полные щеки, точь-в-точь как на фотографии, и во мне еще сильнее окрепло подозрение, что передо мной бывшая супруга Йоуна Гвюдйоунссона и любовница пьяницы Досси Рунки.

— Добрый день, — сказала она весьма приятным, слегка хрипловатым голосом. — Это редакция «Светоча»?

Я услышал свой собственный утвердительный ответ.

— Добрый день, — еще раз сказала она, с улыбкой входя в комнату. — Я Ханна Эйлифс. Жена поэта Арона Эйлифса.

— Так вы жена Арона Эйлифса, — повторил я с весьма глупым видом, вспоминая слова Бьярдни Магнуссона о том, что хоть у Эйлифса и призвание, но он невменяем и попал во власть женщины.

— Да, я жена поэта Арона Эйлифса, — сказала она несколько тверже. — И пришла получить гонорар за все его стихи, опубликованные в «Светоче». Это вы — редактор?

— Нет. — Я вскочил со стула. Постучав в дверь шефа, я просунул в его кабинет голову и доложил о фру Эйлифс.

— Фру Эйлифс? Фру Ханна Эйлифс? — Вальтоур не растерялся, а принял жену поэта как истый джентльмен. Он поклонился и был сама учтивость. — Мы как раз недавно читали в газетах, что наш дорогой поэт вступил в законный брак. Поздравляю! Желаю счастья! Очень рад познакомиться! Может быть, вы тоже пишете стихи?

От такого приема фарфоровая улыбка гостьи стала еще шире. Нет, она не поэт, хи-хи, не совсем, но…

— Paa en maade! [131] — перебил Вальтоур и пригласил ее в свой кабинет. — Прошу вас, садитесь!

В дверях он оглянулся и подмигнул мне, затем солидно откашлялся и исчез, оставив, однако, дверь приоткрытой.

— Разрешите предложить вам сигарету? — услышал я. Женщина наверняка кивнула в знак согласия, так как вслед за этим чиркнули спичкой. — Чем могу быть полезен, фру Эйлифс?

— Заплатите мне, — ответила женщина мягким, почти вкрадчивым тоном. — Я пришла потребовать у вас долг.

— Долг? — В голосе Вальтоура звучало искреннее изумление. — Какой долг, сударыня, какой долг?

— Я пришла получить то, что причитается моему мужу, — сказала женщина. — Ему не оплатили ни одного стихотворения, включая и напечатанные у вас в журнале. Мы вчера подсчитали, их всего сто семь. Кроме того, вы должны заплатить ему за статьи, а их тридцать четыре. Мы с мужем обратились к сведущему человеку, и он сказал, что по самым низким расценкам автору причитается по пятьдесят крон за стихотворение и по двадцать пять крон за статью, не меньше. Стало быть, мужу полагается шесть тысяч двести крон, хотя, разумеется, он заслужил за этот огромный труд гораздо большую сумму.

Вальтоур долго молчал, словно онемев.

— Счет у вас с собой? — спросил он затем.

— Нет, счет мы не составляли, но это ничего не меняет, ведь я могу расписаться на квитанции.

— Вы пришли сюда требовать гонорар с согласия мужа?

— Что вы имеете в виду? — Гостья слегка повысила голос. — Или вы думаете, что я делаю это за спиной у мужа?

— Нет, голубушка, такое мне и в голову не приходило. Но… почему же он сам не пришел?

— Потому что ему нужен покой, чтобы заниматься творчеством! — отрезала женщина. — Нельзя допустить, чтобы знаменитый поэт, получающий стипендию по самой солидной статье бюджета, ходил и собирал причитающиеся ему деньги!

— Совершенно верно! Вы прекрасно изучили своего мужа, — сказал Вальтоур учтиво. — Тем не менее здесь речь идет о досадном недоразумении. Никогда не было уговора о том, чтобы выплачивать вашему мужу гонорар за стихи или статьи о вегетарианстве и чесноке. Опубликование их в нашем журнале вместе с фотографиями автора было не более чем дружеской услугой, нам хотелось порадовать поэта и обратить на него внимание читателей. Но о гонораре ни разу не было сказано ни слова…

— Не может быть! Ни слова о гонораре? — возмутилась фру Эйлифс.

— Ни слова, — повторил Вальтоур и призвал меня в свидетели — Ты слышал когда-нибудь, чтобы Арон Эйлифс хоть словом обмолвился о гонораре, когда заходил сюда и просил что-нибудь напечатать?

— Нет, — пробормотал я.

— Разве у тебя не сложилось впечатления, что он признателен и благодарен нам?

— А как же, — буркнул я.

— Говорил он тебе когда-нибудь, что «Светоч» должен оплачивать его досужее самовыражение?