«Хвалу и клевету приемли равнодушно…» Легко сказать! Тем не менее реальный Зюганов «под прицелом наветов и лжи» ведет себя достойно. Ко многому просто привык со временем. Но трудно избавиться от чувства омерзения, которое оставили в душе наиболее гнусные вымыслы и провокации, особенно связанные с близкими людьми, с самым светлым периодом в его жизни — детством и юностью. Ни одному нормальному человеку не придет в голову опровергать их очевидную нелепость только по одной причине: слишком сильно смердят их сочинители. Но ведь до сих пор тянутся грязные руки к малой родине Зюганова, а больное воображение толкает их обладателей на поступки, не укладывающиеся в здоровое сознание. Нечто подобное произошло в 2003 году, когда провокаторы местом очередного своего неблаговидного деяния выбрали Мымрино, объявив там об открытии «памятника» Зюганову и «музея» в его бывшем доме. Не выдержал тогда Геннадий Андреевич, ответил: «Мерзко. Именно это чувство поселилось у меня в душе, когда узнал о той подлости и хамстве, которые творятся в моем родном селе, в моем отчем доме, под внешне вроде бы благовидной вывеской создания некоего музея, якобы мне посвященного. На деле же готовится все то же действо, грязное и вызывающее, которое вот уже больше десяти лет выдается в „реформируемой“ России то ли за остроумие, то ли за политическую полемику, то ли за общественную борьбу.

Дом этот мы с отцом строили когда-то, еще давным-давно, сложили собственными руками… И вот теперь некто, ничего общего не имеющий ни с моей землей, ни с моей деревней, ни с моим краем, перекупил наш дом и пытается превратить его в этакое позорище для меня, для того дела, которому я служу, для моей партии и моих товарищей. Все изгадить и поиздеваться всласть — вот практически нескрываемое стремление господ-зачинщиков этого непотребства.

Срубить голову памятнику Ленину и водрузить на ее место отрезанную голову Зюганова — такова одна из идей, реализуемых в этом, с позволения сказать, музее. Остальное — в том же духе. Как это назвать? То ли патологическая безвкусица, то ли неприкрытая угроза, то ли некий колдовской ритуал сродни тем, что не раз творились у нас на Руси за последние сто лет, — не разберешь. Однако в любом случае все это мерзко, бесчеловечно и грязно. Тут даже не политика, проблема глубже. Здесь торжествуют бездушие и бесчеловечность, что-то грязное, темное, бесноватое…»

Возмутила эта грязная провокация и земляков Зюганова. Наиболее уважаемые в крае люди — почетные граждане Орла и депутаты местных органов власти выступили с заявлением, в котором подчеркнули: «Устраивать посмешище на земле предков, на месте отчего дома могут лишь те, кому Россия чужда. Вот почему мы расцениваем это как мерзость и глумление над патриотами, над нашей русской землей и русским народом».

Вроде бы и добавить к этому нечего, за исключением того, что хорошо известны имена этих некто,перекупивших родной дом Зюганова и затеявших всю эту вакханалию. Но вот есть у Геннадия Андреевича черта, сродни той, которую мы наблюдаем во многих русских характерах: терпимость к людям, которые тебе неприятны. Тем более, считает он, что публичное сведение счетов — дело неблаговидное. Поэтому скажем вслед за ним: «Бог им судья» — и посмотрим, как дальше складывалась его судьба.

И все же удивительное это было время. Время, когда в стране не было секса, а была любовь, и на свидание ходили с книжками. Больше всего студенческим парам из Орловского пединститута нравилось уединяться в тени старых развесистых ракит под высоким берегом реки Орлик. Делились мнениями о прочитанном, спорили и конечно же читали вслух стихи. Подолгу обсуждали вопрос: кто нужнее стране — физики или лирики и кому из них будет отдано предпочтение в будущем? Интересно, что уже тогда в молодежной среде был в ходу термин «металлисты». Вполне вероятно, что нынешние поклонники heavy metalтоже полагают, что их увлечение не лишено определенной доли мужественности. Но в то время к «металлистам» относили только тех, кто действительно олицетворял собой образ настоящего мужчины, — физиков-атомщиков, летчиков, моряков, геологов, гидростроителей.

Говорят, что зачинателем возникшего еще в конце пятидесятых годов спора между физиками и лириками стал один из пионеров отечественной кибернетики, ученый Игорь Полетаев. Ему ответил поэт Борис Слуцкий: «Что-то физики в почете, что-то лирики в загоне…» И пошло… Любопытно читать, как тогда разъяснял суть этих дискуссий в своей публицистической книге для юношества «Дело вкуса» Лев Кассиль: «Некоторая часть молодежи, да и не только молодежи, стала доказывать, что в наше „сугубо деловое время“, „в век атома“, когда победы нашей науки так прославили на весь мир Советскую страну, искусство уже не может играть той роли, какую оно играло в прежние времена. „Ах, Бах! Ох, Блок! — иронически восклицали те, кто отдавал предпочтение физикам. — Кому теперь это нужно?“ Естественно, что это вызвало решительные возражения большей части нашей молодежи, которая почти единодушно присоединилась к тому мнению, что „в межпланетном полете космонавту будет нужна и ветка сирени“».

Будем снисходительны к этой трогательной наивности. Лучше вспомним свою юность, если, конечно, она не пришлась на годы повсеместного возведения коммерческих палаток, триумфального шествия «пепси» и «попсы». Тем более что лирика, покорявшая сердца молодых физиков в начале шестидесятых, была отнюдь не столь простой и наивной. Даже тот, кто особенно и не увлекался литературой, считал необходимым (хотя бы для того, чтобы не прослыть ретроградом) иметь собственное мнение о поэзии Ахмадулиной, Вознесенского, Евтушенко, Рождественского. Вслед за Москвой, где в забитой до отказа Большой аудитории Политехнического музея декламировали свои творения витии новой волны, поэтический бум достиг и удаленных от столичной жизни городов и весей. Не лишенные дерзости и страстности, стихи находили горячий отзвук в молодых душах:

В период «поздней оттепели» власть относилась к своим молодым поэтам как к расшалившимся детям. Однажды Хрущев с присущей ему хамоватостью прилюдно и довольно грубо одернул Вознесенского, но тут же премировал его поездкой во Францию, а для публикации написанной по итогам этой творческой командировки поэмы о Ленине «Лонжюмо» газета «Правда» предоставила целую полосу.

Захваченный головокружительным водоворотом студенческой жизни, жадно впитывая в себя новые, яркие впечатления, Геннадий Зюганов и не подозревал, с каким трудом — не через парадные Политехнического, Театра на Таганке и лучших столичных издательств — пробивает себе дорогу к читателю творчество иных литераторов. Только спустя несколько лет он прочтет «Видения на холме» Николая Рубцова (тогда это стихотворение было известно лишь немногим — по рукописному «самиздату» Литературного института) и будет поражен пророческим предупреждением поэта: