Пробный камень. Подкомиссия. Рождественский сюрприз

Аннотация

Предлагаемые читателю три рассказа известных зарубежных писателей-фантастов рассказывают о том, что понимание многих проблем современной жизни (расовой, этнической, военного противостояния) высвечивает нам пути их решения.

Эрик Фрэнк Рассел Пробный камень (Перевод Н. Евдокимовой) Сверкающий голубовато-зеленый шар с Землю величиной, да и по массе примерно равный Земле — новая планета точь-в-точь соответствовала описанию. Четвертая планета звезды класса С-7; бесспорно та, которую они ищут. Ничего не скажешь, безвестному, давным-давно умершему косморазведчику повезло: случайно он открыл мир, похожий на их родной. Пилот Гарри Бентон направил сверхскоростной астрокрейсер по орбите большого радиуса, а тем временем два его товарища обозревали планету перед посадкой. Заметили огромный город в северном полушарии, градусах в семи от экватора, на берегу моря. Город остался на том же месте, другие города не затмили его величием, а ведь триста лет прошло с тех пор, как был составлен отчет. — Шаксембендер, — объявил навигатор Стив Рэндл. — Ну и имечко же выбрали планете! — Он изучал официальный отчет косморазведчика давних времен, по следам которого они сюда прибыли. — Хуже того, солнце они называют Гвилп. — А я слыхал, что в секторе Боттса есть планета Плаб, — подхватил бортинженер Джо Гибберт. — Более того, произносить это надо — как будто сморкаешься. Нет уж, пусть лучше будет Шаксембендер — это хоть выговорить можно. — Попробуй-ка выговорить название столицы, — предложил Рэндл и медленно произнес: — Щфлодриташаксембендер. Он прыснул при виде растерянного лица Гибберта. — В буквальном переводе — «самый большой город планеты». Но успокойся, в отчете сказано, что туземцы не ломают себе язык, а называют столицу сокращенно: Тафло. — Держитесь, — вмешался Бентон. — Идем на посадку. Он яростно налег на рычаги управления, пытаясь в то же время следить за показаниями шести приборов сразу. Крейсер сорвался с орбиты, пошел по спирали на восток, врезался в атмосферу и прошил ее насквозь. Чуть погодя он с ревом описал последний круг совсем низко над столицей, а за ним на четыре мили тянулся шлейф пламени и сверхраскаленного воздуха. Посадка была затяжной и мучительной: крейсер, подпрыгивая, долго катился по лугам. Извиваясь в своем кресле. Бентон заявил с наглым самодовольством: — Вот видите, трупов нет. Разве я не молодец? — Идут, — перебил его Рэндл, приникший к боковому иллюминатору. — Человек десять, если не больше, и все бегом. К нему подошел Гибберт и тоже всмотрелся в бронированное стекло. — Как славно, когда тебя приветствуют дружественные гуманоиды. Особенно после всех подозрительных или враждебных существ, что нам попадались: те были похожи на плод воображения, распаленного венерианским ужином из десяти блюд. — Стоят у люка, — продолжал Рэндл. Он пересчитал туземцев. — Всего их двадцать. — И нажал на кнопку автоматического затвора. — Впустим? Он сделал это не колеблясь, вопреки опыту, накопленному во многих чужих мирах. После вековых поисков были открыты лишь три планеты с гуманоидным населением, и эта планета — одна их трех; а когда насмотришься на чудовищ, то при виде знакомых человеческих очертаний на душе теплеет. Появляется уверенность в себе. Встретить гуманоидов в дальнем космосе — все равно что попасть в колонию соотечественников за границей. Туземцы хлынули внутрь; поместилось человек двенадцать, а остальным пришлось ожидать снаружи. Приятно было на них смотреть: одна голова, два глаза, один нос, две руки, две ноги, десять пальцев — старый добрый комплект. От команды крейсера туземцы почти ничем не отличались, разве только были пониже ростом, поуже в кости да кожа у них была яркого, насыщенного цвета меди. Предводитель заговорил на древнем языке космолингва, старательно произнося слова, будто с трудом вызубрил их у учителей, передававших эти слова из поколения в поколение. — Вы земляне? — Ты прав как никогда, — радостно ответил Бентон. — Я пилот Бентон. На этих двух кретинов можешь не обращать внимания — просто бесполезный груз. Гость выслушал его тираду неуверенно и чуть смущенно. Он с сомнением оглядел «кретинов» и снова перенес свое внимание на Бентона. — Я филолог Дорка, один из тех, кому доверено было сохранить ваш язык до сего дня. Мы вас ждали. Фрэйзер заверил нас, что рано или поздно вы явитесь. Мы думали, что вы пожалуете к нам гораздо раньше. — Он не сводил черных глаз с Бентона — наблюдал за ним, рассматривал, силился проникнуть в душу. Его глаза не светились радостью встречи; скорее в них отражалось странное, тоскливое смятение, смесь надежды и страха, которые каким-то образом передавались остальным туземцам и постепенно усиливались. — Да, мы вас ждали много раньше. — Возможно, нам и следовало прибыть сюда гораздо раньше, — согласился Бентон, отрезвев от неожиданной холодности приема. Как бы случайно он нажал на кнопку в стене, прислушался к почти неразличимым сигналам скрытой аппаратуры. — Но мы, военные астролетчики, летим, куда прикажут и когда прикажут, а до недавнего времени нам не было команды насчет Шаксембендера. Кто такой Фрэйзер? Тот самый разведчик, что обнаружил вашу планету? — Конечно. — Гм! Наверное, его отчет затерялся в бюрократических архивах, где, возможно, до сих пор пылится масса других бесценных отчетов. Эти сорвиголовы старых времен, такие следопыты космоса, как Фрэйзер, попадали далеко за официально разрешенные границы, рисковали головами и шкурами, привозили пятиметровые списки погибших и пропавших без вести. Пожалуй, единственная форма жизни, которой они боялись, — это престарелый бюрократ в очках. Вот лучший способ охладить пыл каждого, кто страдает избытком энтузиазма: подшить его отчет в папку и тут же обо всем забыть. — Быть может, оно и к лучшему, — осмелился подать голос Дорка. Он бросил взгляд на кнопку в стене, но удержался от вопроса о ее назначении. — Фрэйзер говорил, что чем больше пройдет времени, тем больше надежды. — Вот как? — Озадаченный Бентон попытался прочитать что-нибудь на меднокожем лице туземца, но оно было непроницаемо. — А что он имел в виду? Дорка заерзал, облизнул губы и вообще всем своим видом дал понять, что сказать больше — значит сказать слишком много. Наконец он ответил: — Кто из нас может знать, что имел в виду землянин? Земляне сходны с нами и все же отличны от нас, ибо процессы нашего мышления не всегда одинаковы. Слишком уклончивый ответ никого не удовлетворил. Чтобы добиться взаимопонимания — а это единственно надежная основа, на которой можно строить союзничество, — необходимо докопаться до горькой сути дела. Но Бентон не стал себя затруднять. На это у него была особая причина. Ласковым голосом, с обезоруживающей улыбкой Бентон сказал Дорке: — Надо полагать, ваш Фрэйзер, рассчитывая на более близкие сроки, исходил из того, что появятся более крупные и быстроходные звездолеты, чем известные ему. Тут он чуть-чуть просчитался. Звездолеты действительно стали крупнее, но их скорость почти не изменилась. — Неужели? — Весь вид Дорки показывал, что скорость космических кораблей не имеет никакого отношения к тому, что его угнетает. В вежливом «Неужели?» отсутствовало удивление, отсутствовала заинтересованность. — Они могли бы двигаться гораздо быстрее, — продолжал Бентон, — если бы мы удовольствовались чрезвычайно низкими запасами прочности, принятыми во времена Фрэйзера. Но эпоха лозунга «Смерть или слава!» давно миновала. В наши дни уже не строят гробов для самоубийц. От светила к светилу мы добираемся в целом виде и в чистом белье. Всем троим стало ясно, что Дорке до этого нет дела. Он был поглощен чем-то совершенно другим. И его спутники тоже. Приязнь, скованная смутным страхом. Предчувствие дружбы, скрытое под черной пеленой сомнений. Туземцы напоминали детей, которым до смерти хочется погладить неведомого зверя, но страшно: вдруг укусит? Общее отношение к пришельцам было до того очевидно и до того противоречило ожидаемому, что Бентон невольно попытался найти логическое объяснение. Он ломал себе голову так и этак, пока его внезапно не осенила мысль: может быть, Фрэйзер — до сих пор единственный землянин, известный туземцам, — рассорился с хозяевами планеты, после того как переслал свой отчет? Наверно, были разногласия, резкие слова, угрозы и в конце концов вооруженный конфликт между этими меднокожими и закаленным во многих передрягах землянином. Наверняка Фрэйзер отчаянно сопротивлялся и на целых триста лет поразил воображение аборигенов удачной конструкцией и смертоносной силой земного оружия. По тому же или подобному пути шли, должно быть, мысли Стива Рэндла, ибо он вдруг выпалил, обращаясь к Дорке: — Как умер Фрэйзер? — Когда Сэмюэл Фрэйзер нашел нас, он был немолод. Он сказал, что мы будем его последним приключением, так как пора уже пускать корни. И вот он остался с нами и жил среди нас до старости, а потом стал немощен, и в нем угасла последняя искра жизни. Мы сожгли его тело, как он просил. — Ага! — сказал Рэндл обескураженно. Ему в голову не пришло спросить, отчего Фрэйзер не искал прибежища на своей родной планете — Земле. Всем известно, что давно распущенный Корпус Астроразведчиков состоял исключительно из убежденных одиночек. — Еще до смерти Фрэйзера мы расплавили и использовали металл корабля, — продолжал Дорка. — Когда он умер, мы перенесли все, что было на корабле, в храм; там же находится посмертная маска Фрэйзера, его бюст работы лучшего нашего скульптора и портрет в полный рост, написанный самым талантливым художником. Все эти реликвии целы, в Тафло их берегут и почитают. — Он обвел взглядом троих астронавтов и спокойно прибавил: — Не хотите ли пойти посмотреть? Нельзя было придумать более невинный вопрос и задать его более кротким тоном; тем не менее у Бентона появилось странное чувство, словно под ногами разверзлась вырытая для него яма. Это чувство усиливалось из-за того, что меднокожие ждали ответа с плохо скрытым нетерпением. — Не хотите ли пойти посмотреть? «Заходи, красотка, в гости, — мухе говорил паук». Инстинкт, чувство самосохранения, интуиция — как ни называй, нечто заставило Бентона зевнуть, потянуться и ответить утомленным голосом: — С огромным удовольствием, но мы проделали долгий-предолгий путь и здорово измотались. Ночь спокойного сна — и мы переродимся. Что, если завтра с утра? Дорка поспешил рассыпаться в извинениях: — Простите меня. Мы навязали вам свое общество, не успели вы появиться. Пожалуйста, извините нас. Мы так давно ждали, только поэтому и не подумали… — Совершенно не в чем извиняться, — заверил его Бентон, тщетно пытаясь примирить свою инстинктивную настороженность с искренним, трогательным огорчением Дорки. — Все равно мы бы не легли, пока не установили с вами контакт. Не могли бы глаз сомкнуть. Как видите, своим приходом вы избавили нас от многих хлопот. Чуть успокоенный, но все еще пристыженный тем, что он считал недостатком такта, Дорка вышел в шлюзовую камеру и увел за собою спутников. — Мы оставим вас, чтобы вы отдохнули и выспались, и я сам позабочусь, чтобы вам никто не досаждал. Утром мы вернемся и отведем вас в город. — Он опять обвел всех троих испытующим взглядом. — И покажем Храм Фрэйзера. Он удалился. Закрылась шлюзовая камера. А в голове у Бентона звонили колокола тревоги. Присев на край пульта управления, Джо Гибберт растирал себе уши и разглагольствовал: — Чего я терпеть не могу, так это торжественных приемов: громогласные приветствия и трубный рев массовых оркестров меня просто оглушают. Почему бы не вести себя сдержанно, не разговаривать тихим голосом и не пригласить нас в мавзолей или куда-нибудь в этом роде? Стив Рэндл нахмурился и серьезно ответил: — Тут что-то нечисто. У них был такой вид, точно они с надеждой приветствуют богатого дядюшку, больного оспой. Хотят, чтобы их упомянули в завещании, но не желают остаться рябыми. — Он посмотрел на Бентона. — А ты как думаешь, грязнуля небритый? — Я побреюсь, когда один нахальный ворюга вернет мне бритву. И я не намерен думать, пока не соберу нужных данных. — Открыв замаскированную нишу чуть пониже кнопки, Бентон вынул оттуда шлем из платиновой сетки, от которого отходил тонкий кабель. — Эти-то данные я сейчас и усвою. Он закрепил на себе шлем, тщательно поправил его, включил какие-то приборы в нише, откинулся на спинку кресла и, казалось, погрузился в транс. Остальные заинтересованно наблюдали. Бентон сидел молча, прикрыв глаза, и на его худощавом лице попеременно отражались самые разнообразные чувства. Наконец он снял шлем, уложил на место, в тайник. — Ну? — нетерпеливо сказал Рэндл. — Полоса частот его мозга совпадает с нашими, и приемник без труда уловил волны мыслей, — провозгласил Бентон. — Все воспроизведено в точности, но… прямо не знаю. — Вот это осведомленность, — съязвил Гибберт. — Он не знает! Не обратив внимания, Бентон продолжал: — Все сводится к тому, что туземцы еще не решили, любить ли нас или убить. — Что? — Стив Рэндл встал в воинственную позу. — А с какой стати нас убивать? Мы ведь не сделали им ничего плохого. — Мысли Дорки рассказали нам многое, но новее. В частности, рассказали, что с годами Фрэйзера почитали все больше и больше, и в конце концов это почитание переросло чуть ли не в религию. Чуть ли, но не совсем. Как единственный пришелец из другого мира, он стал выдающейся личностью в их истории, понимаете? — Это можно понять, — согласился Рэндл. — Но что с того? — Триста лет создали ореол святости вокруг всего, что говорил и делал Фрэйзер. Вся полученная от него информация сохраняется дословно, его советы лелеются в памяти, его предостережениями никто не смеет пренебречь. — На миг Бентон задумался. — А Фрэйзер предостерегал их: велел опасаться Земли, какой она была в его время. — Велел он им при первом же случае снять с нас живых кожу? — осведомился Гибберт. — Нет, этого он как раз не говорил. Он предупредил их, что земляне, те, которых он знал, сделают выводы не в их пользу, это принесет им страдания и горе, и может случиться так, что они будут вечно сожалеть о контакте между двумя планетами, если у них не хватит ума и воли насильно прервать вредный контакт. — Фрэйзер был стар, находился в последнем путешествии и собирался пустить корни, — заметил Рэндл. — Знаю я таких. Еле на ногах держатся, ходят вооруженные до зубов и считают себя молодцами, а на самом деле весь заряд давно вышел. Этот тип слишком много времени провел в космосе и свихнулся. Пари держу: ему нигде не было так хорошо, как в летящем звездолете. — Все может быть. — В голосе Бентона послышалось сомнение. — Но вряд ли. Жаль, что мы ничего не знаем об этом Фрэйзере. Для нас он только забытое имя, извлеченное на свет божий из письменного стола какого-то бюрократа. — В свое время и я стану тем же, — меланхолически вставил Гибберт. — Так или иначе, одним предупреждением он не ограничился; последовало второе — чтобы они не слишком-то спешили нас отвадить, ибо не исключено, что тогда они потеряют лучших своих друзей. Характеры людей меняются, поучал Фрэйзер туземцев. Любое изменение может послужить к лучшему, и настанет день, когда Шаксембендеру нечего будет бояться. Чем позднее мы установим с ним контакт, утверждал он, тем дальше продвинемся на пути к будущему, тем выше вероятность перемен. — Бентон принял озабоченный вид. — Учтите, что, как я уже говорил, эти взгляды стали равносильны священным заповедям. — Приятно слышать, — заворчал Гибберт. — Судя по тому, чти Дорка наивно считает своими затаенными мыслями — а может, то же самое думают и все его соотечественники, — нас либо вознесут, либо перебьют, в зависимости от того, усовершенствовались ли мы по их разумению и соответствуем ли критерию, завещанному чокнутым покойником. Кто он, собственно, такой, чтобы судить, дозрели мы до общения с туземцами или нет? По какому признаку намерены определить это сами туземцы? Откуда им знать, изменились ли мы и как изменились за последние триста лет? Не понимаю… Бентон перебил его: — Ты попал своим грязным пальцем как раз в больное место. Они считают, что могут судить. Даже уверены в этом. — Каким образом? — Если мы произнесем два определенных слова при определенных обстоятельствах, то мы пропали. Если не произнесем — все в порядке. Гибберт с облегчением рассмеялся. — Во времена Фрэйзера на звездолетах не устанавливались мыслефоны. Их тогда еще не изобрели. Он не мог их предвидеть, правда? — Безусловно. — Значит, — продолжал Гибберт, которого забавляла простота ситуации, — ты нам только скажи, какие обстоятельства представлял себе Дорка и что это за роковые слова, а мы уж придержим языки и докажем, что мы славные ребята. — Все, что зарегистрировано насчет обстоятельств, — это туманный мысленный образ, указывающий, что они имеют какое-то отношение к этому самому храму, — объявил Бентон. — Храм определенно будет испытательным участком. — А два слова? — Не зарегистрированы. — Отчего? Разве он их не знает? — чуть побледнев, спросил Гибберт. — Понятия не имею. — Бентон не скрывал уныния. — Разум оперирует образами, значением слов, а не их написанием. Значения облекаются звуками, когда человек разговаривает. Поэтому не исключено, что он вообще не знает этих слов, а может быть, его мысли о них не регистрируются, потому что ему неизвестно значение. — Да это ведь могут быть любые слова! Слов миллионы! — В таком случае вероятность работает на нас, — мрачно сказал Бентон. — Есть, правда, одна оговорка. — Какая? — Фрэйзер родился на Земле, он хорошо изучил землян. Естественно, в качестве контрольных он выбрал слова, которые, как он считал, землянин произнесет скорее всего, а потом уж надеялся, что ошибется. В отчаянии Гибберт хлопнул себя по лбу. — Значит, с утра пораньше мы двинемся в этот музей, как быки на бойню. Там я разину пасть — и не успею опомниться, как обрасту крылышками и в руках у меня очутится арфа. Все потому, что эти меднолицые свято верят в западню, поставленную каким-то космическим психом. — Он раздраженно уставился на Бентона. — Так как, удерем отсюда, пока не поздно, и доложим обстановку на Базе или рискнем остаться? — Когда это флот отступал? — вопросом же ответил Бентон. — Я знал, что ты так ответишь. Гибберт покорился тому неизбежному, что сулил им завтрашний день. Утро выдалось безоблачное и прохладное. Все трое были готовы, когда появился Дорка в сопровождении десятка туземцев — может быть, вчерашних, а может быть, и нет. Судить было трудно: все туземцы казались на одно лицо. Поднявшись на борт звездолета, Дорка спросил со сдержанной сердечностью: — Надеюсь, вы отдохнули? Мы вас не потревожим? — Не в том смысле, как ты считаешь, — вполголоса пробормотал Гибберт. Он не сводил глаз с туземцев, а обе руки его как бы случайно лежали у рукоятей двух тяжелых пистолетов. — Мы спали как убитые. — Ответ Бентона против его воли прозвучал зловеще. — Теперь мы готовы ко всему. — Это хорошо. Я рад за вас. — Взгляд темных глаз Дорки упал на пистолеты. — Оружие? — Он удивленно моргнул, но выражение его лица не изменилось. — Да ведь оно здесь не понадобится! Разве ваш Фрэйзер не уживался с нами в мире и согласии? Кроме того, мы, как видите, безоружны. Ни у кого из нас нет даже удочки. — Тут дело не в недоверии, — провозгласил Бентон. — В военно-космическом флоте мы всего лишь жалкие рабы многочисленных предписаний. Одно из требований устава — носить оружие во время установления всех первых официальных контактов. Вот мы и носим. — Он послал собеседнику очаровательную улыбку. — Если бы устав требовал, чтобы мы носили травяные юбки, соломенные шляпы и картонные носы, вы увидели бы забавное зрелище. Если Дорка и не поверил несообразной басне о том, как люди рабски повинуются уставу даже на таком расстоянии от Базы, он этого ничем не выказал. Примирился с тем, что земляне вооружены и останутся при оружии независимо от того, какое впечатление произведет это обстоятельство на коренных жителей планеты. В этом отношении у него было преимущество: он находился на своей земле, на своей территории. Личное оружие, даже в умелых руках, ничего не даст при неоспоримом численном превосходстве противника. В лучшем случае можно дорого продать свои жизни. Но бывают случаи, когда за ценой не стоят. — Вас там ждет Лиман — Хранитель храма, — сообщил Дорка. — Он тоже хорошо владеет космолингвой. Весьма ученый человек. Давайте сначала навестим его, а потом осмотрим город. Или у вас есть другие пожелания? Бонтон колебался. Жаль, что этого Лимана вчера не было среди гостей. Более чем вероятно, что он-то знает два заветных слова. Мыслефон извлек бы их из головы Лимана и подал бы на тарелочке после его ухода, а тогда ловушка стала бы безвредной. В храме нельзя будет покопаться в мозгу Лимана, так как карманных моделей мыслефона не существует и ни хозяева планеты, ни гости не наделены телепатическими способностями. В храме вокруг них будут толпиться туземцы — бесчисленное множество туземцев, одержимых страхом неведомых последствий, следящих за каждым движением пришельцев, впитывающих каждое слово, выжидающих, выжидающих… и так до тех пор, пока кто-то из космонавтов сам не подаст сигнала к бойне. Два слова, нечаянно произнесенных слова, удары, борьба, потные тела, проклятия, тяжелое дыхание, быть может, даже выстрел-другой. Два слова. И смерть! А потом примирение с совестью — заупокойная служба над трупами. Медные лица исполнены печали, но светятся верой, и по храму разносится молитва: — Их испытали согласно твоему завету, и с ними поступили согласно твоей мудрости. Их бросили на весы праведности, и их чаша не перетянула меру. Хвала тебе, Фрэйзер, за избавление от тех, кто нам не друг. Такая же участь постигнет команду следующего звездолета, и того, что придет за ним, и так до тех пор, пока Земля либо не отгородит этот мир от главного русла межгалактической цивилизации, либо жестоко не усмирит его. — Итак, чего вы желаете? — настаивал Дорка, с любопытством глядя ему в лицо. Вздрогнув, Бентон отвлекся от своих бессвязных мыслей; он сознавал, что на него устремлены все глаза. Гибберт и Рэндл нервничали. Лицо Дорки выражало лишь вежливую заботу, ни в коей мере не кровожадность и не воинственность. Конечно, это ничего не значило. Откуда-то донесся голос — Бентон не сразу понял, что это его собственный: «Когда это флот отступал?» Громко и твердо Бентон сказал: — Сначала пойдемте в храм. Ничем — ни внешностью, ни осанкой — Лиман не напоминал первосвященника чужой, инопланетной религии. Ростом выше среднего (по местным понятиям), спокойный, важный и очень старый, он был похож на безобидного дряхлого библиотекаря, давно укрывшегося от обыденной жизни в мире пыльных книг. — Вот это, — сказал он Бентону, — фотографии земной семьи, которую Фрэйзер знал только в детстве. Вот его мать, вот его отец, а вот это диковинное мохнатое существо он называл собакой. Бентон посмотрел, кивнул, ничего не ответил. Все это очень заурядно, очень банально. У каждого бывает семья. У каждого есть отец и мать, а у многих — своя собака. Он изобразил горячий интерес, которого не испытывал, и попробовал прикинуть на глаз, сколько в комнате туземцев. От шестидесяти до семидесяти, да и на улице толпа. Слишком много. С любопытством педанта Лиман продолжал: — У нас таких тварей нет, а в записках Фрэйзера они не упомянуты. Что такое собака? Вопрос! На него надо отвечать. Придется открыть рот и заговорить. Шестьдесят пар глаз, если не больше, прикованы к его губам. Шестьдесят пар ушей, если не больше прислушиваются и выжидают. Неужто настала роковая минута? Мышцы Бентона непроизвольно напряглись в ожидании удара ножом в спину, и он с деланной беспечностью разлепил губы: — Домашнее животное, преданное, смышленое. Ничего не случилось. Ослабло ли чуть-чуть напряжение — или оно с самого начала существовало лишь в обостренном воображении Бентона? Теперь не угадаешь. Лиман показал какой-то предмет и, держа его как драгоценнейшую реликвию, проговорил: — Эту вещь Фрэйзер называл своим неразлучным другом. Она приносила ему великое решение, хотя нам непонятно, каким образом. Это была старая, видавшая виды, покрытая трещинами трубка. Она наводила только на одну мысль: как жалки личные сокровища, когда их владелец мертв. Бентон понимал, что надо что-нибудь сказать, но не знал, что именно. Гибберт и Рэндл упорно притворялись немыми. К их облегчению, Лиман отложил трубку, не задавая уточняющих вопросов. Следующим экспонатом был лучевой передатчик покойного разведчика; корпус был с любовным тщанием надраен до блеска. Именно этот устаревший передатчик послал отчет Фрэйзера в ближайший населенный сектор, откуда, переходя с планеты на планету, он попал на Земную базу. Затем последовали пружинный нож, хронометр в родиевом корпусе, бумажник, автоматическая зажигалка — уйма мелкого старья. Четырнадцать раз Бентон холодел, вынужденный отвечать на вопросы или реагировать на замечания. Четырнадцать раз общее напряжение — действительное или воображаемое — достигало вершины, а затем постепенно спадало. — Что это такое? — осведомился Лиман и подал Бентону сложенный лист бумаги. Бентон осторожно развернул лист. Оказалось, что это типографский бланк завещания. На нем торопливым, но четким и решительным почерком были набросаны несколько слов: «Сэмюэлу Фрэйзеру, номеру 727 земного корпуса космических разведчиков, нечего оставить после себя, кроме доброго имени». Бентон вновь сложил документ, вернул его Лиману и перевел слова Фрэйзера на космолингву. — Он был прав, — заметил Лиман. — Но что в мире ценнее? Он обернулся к Дорке и коротко проговорил что-то на местном языке — земляне ничего не поняли. Потом сказал Бентону: — Мы покажем вам облик Фрэйзера. Сейчас вы увидите его таким, каким его знали мы. Гибберт подтолкнул Бентона локтем. — С чего это он перешел на чужую речь? — спросил он по-английски, следуя дурному примеру туземцев. — А я знаю: он не хотел, чтобы мы поняли, о чем они толкуют. Держись, друг, сейчас начнется. Я это нутром чую. Бентон пожал плечами, оглянулся: на него наседали туземцы, они окружали его со всех сторон и сжимали в слишком тесном кольце; с минуты на минуту им придется действовать молниеносно, а ведь в такой толчее это невозможно. Все присутствующие смотрели на дальнюю стену, и все лица приняли благоговейно-восторженное выражение, словно вот-вот их жизнь озарится неслыханным счастьем. Из всех уст вырвался единодушный вздох: престарелый Лиман раздвинул занавеси и открыл изображение Человека Извне. Бюст в натуральную величину на сверкающем постаменте и портрет, написанный масляными красками, высотою метра в два. Судя по всему, оба шедевра отлично передавали сходство. Долгое молчание. Все, казалось, ждали, что скажут земляне. Так ждут оглашения приговора в суде. Но сейчас, в этой нелепо запутанной и грозной ситуации, бремя вынесения приговора было возложено на самих подсудимых. Те, кого здесь негласно судят, должны сами признать себя виновными или невиновными в неведомом преступлении, совершенном неведомо когда и как. У всех троих не было никаких иллюзий: они знали, что наступил кризис. Чувствовали это интуитивно, читали на медных лицах окружающих. Бентон оставался серьезным. Рэндл переминался с ноги на ногу, будто не мог решить, в какую сторону кинуться, когда придет время. Воинственный фаталист Гибберт стоял, широко расставив ноги, держа руки у пистолетов, и всем своим видом показывал, что просто так жизнь не отдаст. — Итак, — внезапно посуровевшим голосом нарушил молчание Лиман, — что вы о нем думаете? Никакого ответа. Земляне сбились в кучку, настороженные, готовые к худшему, и разглядывали портрет разведчика, умершего триста лет назад. Никто не произнес ни слова. Лиман нахмурился. Голос его прозвучал резко: — Вы, надеюсь, не разучились говорить? Он форсировал решение вопроса, торопил с окончательным ответом. Для вспыльчивого Гибберта этого оказалось больше чем достаточно. Он выхватил из-за пояса пистолеты и заговорил неистово, с обидой: — Не знаю, что вы хотите услышать, да и нет мне до этого дела. Но вот что я скажу, нравится вам это или не нравится: Фрэйзер — никакой не бог. Всякому видно. Обыкновенный, простой косморазведчик эпохи первооткрывателей, а ближе и не дано человеку подойти к божескому званию. Если он ожидал взрыва ярости, его постигло разочарование. Все ловили каждое слово, но никто не считал, что он богохульствует. Напротив, два-три слушателя миролюбиво закивали в знак одобрения. — Космос порождает особые характеры, — вставил Бентон для ясности. — Это относится к землянам, марсианам и любым другим разумным существам, освоившим космос. При некотором навыке можно распознать космонавтов с первого взгляда. — Он облизнул пересохшие губы и докончил: — Поэтому Фрэйзер, типичный космопроходец, нам представляется заурядным человеком. Не так уж много можно о нем сказать. — Сегодня в космическом флоте таких, как он, дают десяток за пенни, — прибавил Гибберт. — И так всегда будет. Это всего лишь люди с неизлечимым зудом. Иной раз они вершат потрясающие дела, а иной раз нет. У всех у них храбрости хоть отбавляй, но не всем улыбается удача. Фрэйзеру просто неслыханно повезло. Он ведь мог разыскать полсотни бесплодных планет, а вот наткнулся на ту, где живут гуманоиды. Такие события делают историю. Гибберт замолчал. Он открыто наслаждался своим триумфом. Приятно, если высказывание в сложных обстоятельствах, когда собственный язык может навлечь на тебя внезапную насильственную смерть, сходит с рук. Два слова. Два привычных, часто употребляемых слова, а он каким-то чудом избежал их, не зная, что это за слова. — Больше вам нечего сказать? — спросил внимательно наблюдающий за ними Лиман. Бентон мирно ответил: — Да нет. Пожалуй, можно добавить, что нам было приятно увидеть изображения Фрэйзера. Жаль, его нет в живых. Он бы обрадовался, что Земля наконец-то откликнулась на его зов. На мрачном лице Лимана медленно проступила улыбка. Он подал туземцам какой-то неуловимый знак и задернул картину занавесями. — Теперь, когда вы тут все осмотрели, Дорка проведет вас в городской центр. Высокопоставленные особы из нашего правительства горят желанием побеседовать с вами. Разрешите сказать, как я рад нашему знакомству. Надеюсь, в скором времени к нам пожалуют и другие ваши соотечественники… — У нас есть еще одно дело, — поспешно прервал его Бентон. — Нам бы хотелось переговорить с тобой с глазу на глаз. Слегка удивленный Лиман указал на одну из дверей: — Хорошо. Пройдите сюда, пожалуйста. Бентон потянул Дорку за рукав. — И ты тоже. Это и тебя касается. В уединенной комнате Лиман усадил землян в кресла, сел сам. — Итак, друзья мои, в чем дело? — Среди новейшей аппаратуры на нашем звездолете, — начал Бентон, — есть такой робот-хранитель: он читает мысли любых разумных существ, у которых процессы мышления подобны нашим. Возможно, пользоваться таким аппаратом неэтично, зато это необходимая и весьма действенная мера предосторожности. Предупрежден — значит, вооружен, понимаете? — Он лукаво улыбнулся. — Мы прочитали мысли Дорки. — Что? — воскликнул Дорка, вскочив на ноги. — Из них мы узнали, что нам грозят туманная, но несомненная опасность, — продолжал Бентон. — По ним выходило, что вы нам друзья, что вы хотите и надеетесь стать нашими друзьями… Но какие-то два слова откроют вам нашу враждебную сущность и покажут, что нас надо встретить как врагов. Если мы произнесем эти слова, нам конец! Теперь мы, конечно, знаем, что не произнесли этих слов, иначе мы бы сейчас не беседовали так мирно. Мы выдержали испытание. Но все равно, я хочу спросить. — Он подался вперед, проникновенно глядя на Лимана. — Какие это слова? Задумчиво потирая подбородок, ничуть не огорченный услышанным, Лиман ответил: — Совет Фрэйзера был основан на знании, которым мы не владели и владеть не могли. Мы приняли этот совет, не задавая вопросов, не ведая, из чего исходил Фрэйзер и каков был ход его рассуждений, ибо сознавали, что он черпает из кладезя звездной мудрости, недоступной нашему разумению. Он просил, чтобы мы вам показали его храм, его вещи, его портрет. И если вы скажете два слова… — Какие два слова? — настаивал Бентон. Закрыв глаза, Лиман внятно и старательно произнес эти слова, будто совершил старинный обряд. Бентон снова откинулся на спинку кресла. Он ошеломленно уставился на Рэндла и Гибберта, те ответили таким же взглядом. Все трое были озадачены и разочарованы. Наконец Бентон спросил: — Это на каком же языке? — На одном из языков Земли, — заверил его Лиман. — На родном языке Фрэйзера. — А что это значит? — Вот уж не знаю. — Лиман был озадачен не меньше землян. — Понятия не имею, что это значит. Фрэйзер никому не объяснил смысла, и никто не просил у него объяснений. Мы заучили эти слова и упражнялись в их произношении, ибо то были завещанные нам слова предостережения, вот и все. — Ума не приложу, — сознался Бентон и почесал в затылке. — За всю свою многогрешную жизнь не слышал ничего похожего. — Если это земные слова, они, наверное, слишком устарели, и сейчас их помнит в лучшем случае какой-нибудь заумный профессор, специалист по мертвым языкам, — предположил Рэндл. На мгновение он задумался, потом прибавил: — Я где-то слыхал, что во времена Фрэйзера о космосе говорили «вакуум», хотя там полно различных форм материи и он похож на что угодно, только не на вакуум. — А может быть, это даже и не древний язык Земли, — вступил в дискуссию Гибберт. — Может быть, это слова старинного языка космонавтов или архаичной космолингвы… — Повтори их, — попросил Бентон. Лиман любезно повторил. Два простых слова — и никто их никогда не слыхал. Бентон покачал головой. — Триста лет — немыслимо долгий срок. Несомненно, во времена Фрэйзера эти слова были распространены. Но теперь они отмерли, похоронены, забыты — забыты так давно и так прочно, что я даже и гадать не берусь об их значении. — Я тоже, — поддержал его Гибберт. — Хорошо, что никого из нас не переутомляли образованием. Страшно подумать: ведь астролетчик может безвременно сойти в могилу только из-за того, что помнит три-четыре устаревших звука. Бентон встал. — Ладно, нечего думать о том, что навсегда исчезло. Пошли, сравним местных бюрократов с нашими. — Он посмотрел на Дорку. — Ты готов вести нас в город? После недолгого колебания Дорка смущенно спросил: — А приспособление, читающее мысли, у вас с собой? — Оно намертво закреплено в звездолете, — рассмеялся Бентон и одобряюще хлопнул Дорку по плечу. — Слишком громоздко, чтобы таскать за собой. Думай о чем угодно и веселись, потому что твои мысли останутся для нас тайной. Выходя, трое землян бросили взгляд на занавеси, скрывающие портрет седого чернокожего человека, косморазведчика Сэмюэла Фрэйзера. — «Поганый ниггер»! — повторил Бентон запретные слова. — Непонятно. Какая-то чепуха! — Просто бессмысленный набор звуков, — согласился Гибберт. — Набор звуков, — эхом откликнулся Рэндл. — Кстати, в старину это называли смешным словом. Я его вычитал в одной книге. Сейчас вспомню. — Задумался, просиял. — Есть! Это называлось «абракадабра». Зенна Хендерсон Подкомиссия (Перевод Н. Галь) Сначала явились глянцевито-черные корабли, в рассчитанном беспорядке падали они с неба, сея страх, и, точно семена, опустились на просторное летное поле. Следом, будто яркие бабочки, появились медлительные цветные корабли, некоторое время парили в нерешимости и наконец тоже сели вперемешку с грозными черными. — Красиво! — вздохнула Сирина, отходя от окна зала заседаний. — К этому бы еще музыку. — Похоронный марш, — сказал Торн. — Или реквием. Или унылые флейты. Скажу честно, Рина, мне страшно. Если переговоры кончатся провалом, опять начнется ад. Представляешь, пережить еще один такой же год. — Но провала не будет! — запротестовала Сирина. — Раз уж они согласились на переговоры, конечно, они захотят договориться о мире. — А кто продиктует условия мира? — Торн угрюмо глядел в окно. — Боюсь, нас очень легко провести. Слишком давно мы сумели наконец решить, что больше в войну не играем, и на том стояли. Мы разучились хитрить, когда-то это было необходимо в отношениях с чужими. Как знать, может быть, эта встреча просто уловка, чтобы собрать в одном месте все наше высшее командование и разом перебить. — Нет, нет! — Сирина припала к мужу, он обнял ее за плечи. — Не могут они нарушить… — Не могут? — Торн прижался щекой к ее макушке. — Мы не знаем, Рина. Ничего мы не знаем. У нас слишком мало сведений о них. Мы понятия не имеем об их обычаях, тем более — о том, каковы их нравственные ценности и из чего они исходили, когда приняли наше предложение о перемирии. — Ну конечно, у них нет никаких задних мыслей. Ведь они взяли с собой семьи. Ты же сам говорил, эти яркие корабли — не военные, а семейные, правда? — Да, они предложили, чтобы мы прибыли на переговоры со своими семьями, а они явятся со своими, но это не утешает. Они всюду берут с собой семью, даже в бой. — В бой?! — Да. Во время боя семейные корабли располагаются вне досягаемости огня, но каждый раз, как мы повредим или взорвем боевой корабль, один или несколько домашних теряют равновесие и падают или вспыхивают и сгорают без следа. Похоже, это что-то вроде разукрашенных прицепов, а энергией и всем необходимым их снабжают боевые корабли. — Складки меж бровей и у губ Торна прорезались глубже, лицо стало несчастное. — Они-то этого не знают, но, уже не говоря о том, что их оружие лучше нашего, они просто вынудили нас предложить перемирие. Не можем мы и дальше сбивать боевые корабли, когда с каждой черной ракетой падают и эти разноцветные летучие домики, черт их возьми, точно цветы осыпаются. И каждый лепесток уносит жизнь женщин и детей. Сирину пробрала дрожь, и она тесней прижалась к Торну. — Нужно прийти к соглашению. Больше воевать невозможно. Вы должны им как-то объяснить. Уж конечно, раз мы хотим мира и они тоже… — Мы не знаем, чего они хотят, — мрачно сказал Торн. — Это вторжение, агрессия, они пришельцы с враждебных миров, совершенно нам чуждые, — какая тут надежда найти общий язык? Молча оба вышли из зала заседаний и, нажав кнопку, чтобы автоматически защелкнулся замок, затворили за собой дверь. — Ой, мама, смотри! Тут стена! — Пятилетний Кроха растопырил пальцы, и его руки, точно чумазые морские звезды с закругленными лучами, распластались на зеленоватом волнистом стеклобетоне ограды десяти футов высотой; изгибаясь среди деревьев, она уходила вниз по отлогому склону холма. — Откуда стена? Зачем? Как же нам пойти на пруд играть с золотыми рыбками? Сирина тронула ограду. — Гостям, которые прилетели на красивых кораблях, тоже надо где-то гулять и играть. Вот инженерный батальон и огородил для них место. — А почему меня не пустят играть у пруда? — нахмурился Кроха. — Они не знают, что ты хочешь там играть. — Так я им скажу! — Кроха задрал голову. — Эй, вы! — закричал он изо всех сил, даже кулаки сжал и весь напрягся. — Эй! Я хочу играть у пруда! Сирина засмеялась. — Тише, Кроха. Даже если они тебя и услышат, так не поймут. Они прилетели очень издалека. Они не говорят по-нашему. — А может, мы бы с ними поиграли, — задумчиво сказал малыш. — Да, — вздохнула Сирина, — может быть, вы и могли бы поиграть. Если бы не ограда. Но понимаешь, Кроха, мы не знаем, что они за… народ. Не знаем, захотят ли они играть. Может быть, они… нехорошие. — А как узнать, если стенка? — Мы и не можем узнать, раз тут огорожено, — сказала Сирина. Они продолжали спускаться с холма, Кроха все вел ладонью по ограде. — Может, они плохие, — сказал он наконец. — Может, они совсем гадкие, вот женерный тальон и выстроил для них клетку… бо-оль-шую клетку! — Он вскинул руки по стене, насколько мог дотянуться. — По-твоему, у них хвосты? — Хвосты? — засмеялась Сирина. — С чего ты взял? — Не знаю. Они очень издалека. Вот бы мне хвост… длинный, мохнатый и чтоб загибался! И Кроха усердно завертел попкой. — Зачем тебе хвост? — Очень удобно, — с важностью сказал Кроха. — Лазать по деревьям… и закрывать шею, когда холодно! Они спустились к подножью холма. — Почему здесь нет других детей? — спросил Кроха. — Мне не с кем играть. — Ну, это трудно объяснить, — начала Сирина, ступая по узкой кромке вдоль русла давно пересохшего ручейка. — А ты не ясняй. Просто скажи. — Видишь ли, на больших черных кораблях сюда прилетели линженийские генералы совещаться с генералом Уоршемом и с другими нашими генералами. А на красивых круглых кораблях они привезли свои семьи. Вот и наши генералы взяли с собой семьи, но у всех наших генералов дети уже взрослые. Только ты один у нашего папы маленький. Поэтому тебе и не с кем играть. Если бы все и правда было так просто, подумала Сирина; опять нахлынула усталость, нелегко дались эти недели словопрений и ожидания. — А-а, — задумчиво протянул Кроха. — Значит, там, за стеной, тоже есть дети, да? — Да, наверно, там есть маленькие линженийцы. Пожалуй, можно их называть детьми. Кроха соскользнул на дно пересохшего ручейка, растянулся на животе. Прижался щекой к песку и попробовал заглянуть в щелку под оградой там, где она пересекала бывшее русло. — Никого не видно, — сказал он, разочарованный. И они стали подниматься обратно к дому; на ходу Кроха вел ладонью по стене, она отзывалась чуть слышным шорохом. Скоро уже и их двор. — Мамочка! — Что, Кроха? — Это стена, чтобы их не выпускать, да? — Да, — сказала Сирина. — А, по-моему, не так, — сказал Кроха. — По-моему, это она меня не впускает. Следующие несколько дней Сирина мучилась из-за Торна. Лежала рядом с ним в темноте и молилась, а он беспокойно метался, даже во сне искал выход из тупика. Плотно сжав губы, она уносила тарелки с едой, к которой он так и не притронулся, варила еще и еще кофе. С надеждой летела мыслью за ним, когда, полный надежд и решимости, он выходил из дому, и печально сникала, когда он, возвратись, приносил с собою дух все более глубокого, безысходного отчаяния. А в промежутках старалась развлечь сынишку, в долгие солнечные дни позволяла свободно бегать по жилому кварталу военного городка, а вечерами побольше с ним играла. Однажды вечером Сирина укладывала волосы в высокую прическу и при этом вполглаза следила, как сын плещется в ванночке. Он набрал пригоршни мыльной пены и облепил щеки и подбородок. — Бреюсь, как папа, — бормотал он. — Бреюсь, бреюсь, бреюсь. — Указательным пальцем смахнул пену. Опять набрал полные горсти и облепил все лицо. — А теперь я Дувик. Весь мохнатый, как Дувик. Смотри, мамочка, я весь… Он открыл глаза, хотел проверить, смотрит ли она. И пришлось повозиться с ним, пока глаза не перестало щипать. Наконец слезы смыли следы бедствия. Сирина села и начала растирать успокоенное маленькое тело мохнатым полотенцем. — Дувик бы тоже заплакал, если б мыло попало ему в глаза, — напоследок всхлипнул Кроха. — Правда, мамочка? — Дувик? Наверно заплакал бы, — согласилась Сирина. — Когда мыло ест глаза, всякий заплачет. А кто это — Дувик? Сын весь напрягся у нее на коленях. Отвел глаза. — Мамочка, а завтра папа будет со мной играть? — Может быть. — Она ухватила его мокрую ногу. — Кто такой Дувик? — А можно мне сегодня на сладкое розовое печенье? Я люблю розовое… — Кто такой Дувик? — спросила Сирина потверже. Кроха окинул критическим взором палец на ноге, потом искоса глянул на мать. — Дувик… Дувик — мальчик. — Вот как? Игрушечный мальчик? — Не игрушечный, — прошептал Кроха и потупился. — Настоящий мальчик, линженийский. Сирина изумленно ахнула, и Кроха заторопился, теперь он смотрел ей прямо в глаза. — Он хороший, мамочка, честное слово! Он не говорит плохие слова, и неправду не говорит, и не дерзит своей маме. Он бегает быстро, как я… а если я споткнусь, он меня обгонит. Он… он… — Кроха опять потупился. Губы его задрожали. — Он мне нравится… — Где же… как… ведь стена… — От ужаса Сирина растеряла все слова. — Я выкопал дырку, — признался Кроха. — Под стеной, где песок. Ты ведь не говорила, что нельзя! Дувик пришел играть. И его мама пришла. Она красивая. У нее шерстка розовая, а у Дувика такая славная, зеленая. Всюду-всюду шерстка! с восторгом продолжал Кроха. — И под одежкой тоже! Только нос без шерсти, и глаза, и уши, и еще ладошки! — Кроха, да как ты мог! Вдруг бы тебе сделали больно! Вдруг бы они… Сирина крепко прижала к себе сынишку, чтобы он не увидел ее лица. Кроха вывернулся из ее рук. — Дувик никому не сделает больно! И знаешь что, у него нос закрывается! Сам закрывается! Он умеет закрывать нос и складывать уши! Вот бы мне так! Очень удобно! Зато я больше, и я умею петь, а Дувик не умеет. Зато он умеет свистеть носом, а у меня не получилось, только высморкался. Дувик хороший! Сирина помогает малышу надеть пижаму, а в мыслях сумятица. И мороз по коже. Как теперь быть? Запретить Крохе лазить под ограду? Держать подальше от опасности, которая, быть может, только затаилась и ждет? Что скажет Торн? Рассказать ли ему? Вдруг это лишь ускорит столкновение, от которого… — Кроха, сколько раз ты играл с Дувиком? — Сколько? — Кроха напыжился. — Сейчас посчитаю, — важно сказал он и минуту-другую что-то бормотал и шептал, перебирая пальцами. И объявил с торжеством: — Четыре раза! Один, два, три, целых четыре раза. — И ты не боялся? — Не-е! — И поспешно прибавил: — Ну, только в первый раз, немножечко. Я думал, может, у них хвосты, и они хвостом возьмут за шею и задушат. А хвостов нет. — В голосе разочарование. — Просто они одетые, как мы, а под одежкой шерсть. — Значит, ты и маму Дувика тоже видел? — Конечно, — сказал Кроха. — В первый день она там была. Они все собрались вокруг меня, а она их прогнала. Они все большие. Детей нет, один Дувик. Они немножко толкались, хотели меня потрогать, а она им велела уйти, и они ушли, осталась только она с Дувиком. — Ох, Кроха! — вырвалось у Сирины, в страхе она представила эту картину: стоит маленький Кроха, а вокруг теснятся взрослые линженийцы и хотят его «потрогать». — Ты что, мамочка? — Ничего, милый. — Она провела языком по пересохшим губам. — Можно, когда ты опять пойдешь к Дувику, я тоже с тобой пойду? Я хочу познакомиться с его мамой. — Да, да! — закричал Кроха. — Давай пойдем! Давай сейчас пойдем! — Не сейчас. — Она еще не оправилась от страха, дрожали коленки. — Уже поздно. Мы пойдем к ним завтра. И вот что, Кроха, пока ничего не говори папе. Потом будет ему сюрприз. — Ладно, мамочка. Это хороший сюрприз, да? Я тебя очень-очень удивил, да? — Да, конечно, — сказала Сирина. — Очень-очень удивил. На другой день Кроха, присев на корточки, внимательно осмотрел дыру под оградой. — Она немножко маленькая, — сказал он. — Вдруг ты застрянешь. Сирина чувствовала, сердце вот-вот выскочит, однако засмеялась: — Не очень это будет красиво, правда? Пришла в гости и застряла в дверях. Засмеялся и Кроха. — Будет чудно, — сказал он. — Лучше пойдем поищем настоящую дверь. — Нет-нет, — поспешно возразила Сирина. — Мы сделаем эту пошире. — Ага. Я позову Дувика, он поможет копать. — Прекрасно. — У Сирины перехватило горло. Испугалась маленького, мелькнула насмешливая мысль. И тут же в оправдание: испугалась линженийца… агрессора… захватчика. Кроха распластался на песке и проскользнул под оградой. — Ты копай! — крикнул он. — Я сейчас! Сирина стала на колени, запустила руки в песок — сухой, он поддавался так легко, что она стала отгребать его уже не ладонями, а обеими руками во весь охват. А потом донесся отчаянный крик Крохи. На мгновенье Сирина оцепенела. Сын опять закричал, ближе, и она поспешно, лихорадочно отгребла кучу песка. И стала протискиваться в отверстие, песок набивался в ворот блузки, спину ободрало нижним краем ограды. Из кустов пулей вылетел Кроха. — Дувик! Дувик утонул! — кричал он, захлебываясь плачем. — Он в пруду! Под водой! Мне его не достать! Мама, мамочка! Сирина на бегу схватила руку сына и, спотыкаясь, таща его за собой, побежала к пруду с золотыми рыбками. Перегнулась через низенький бортик, во взбаламученной воде мелькнули густой зеленый мех и испуганные глаза. Не промешкав и секунды — лишь отбросила подальше Кроху, даже вдохнуть толком не успела, — Сирина нырнула. Вода ожгла ноздри, Сирина слепо шарила в мутной тьме, а маленькие руки и ноги трепыхались, выскальзывали и никак ей не давались. Наконец она вынырнула, задыхаясь и отплевываясь, толкая перед собою все еще отбивающегося Дувика. Кроха схватил его, потянул к себе, Сирина с трудом перевалилась через бортик и упала боком на Дувика. Тут раздался крик еще громче и отчаянней, Сирину яростно отшвырнули прочь, а Дувика подхватили чьи-то ярко-розовые руки. Сирина отвела пряди намокших волос, подняла глаза — на нее враждебно, в упор ярко-розовыми глазами смотрела мать Дувика. Сирина отодвинулась поближе к Крохе, прижала его к себе, не отрывая взгляда от линженийки. Розовая мать тревожно ощупывала зеленого ребенка с ног до головы, и Сирина как-то отрешенно отметила — а ведь Кроха ни разу не упомянул, что у Дувика глаза одного цвета с шерсткой и между пальцами ног перепонки. Перепончатые лапки! Ее разобрал почти истерический смех. О господи! Не удивительно, что мать Дувика не поняла и перепугалась. — Ты умеешь говорить с Дувиком? — спросила она плачущего Кроху. — Не умею! — сквозь рыдания ответил сын. — Играть и так можно. — Перестань плакать, Кроха. Помоги мне, подумаем вместе. Мама Дувика думает, что мы хотели сделать ему больно. В пруду он бы не утонул. Помнишь, нос у него сам закрывается, и он умеет складывать уши. Как нам объяснить его маме, что мы не хотели ему сделать ничего плохого? — Ну… — Кроха провел кулачком по щекам, размазывая слезы, — давай мы его обнимем… — Это не годится, Кроха. — Сирина похолодела от страха, за кустами мелькали новые ярко-окрашенные фигуры, они приближались… — Боюсь, она не позволит нам его тронуть. На минуту подумалось — не попробовать ли сбежать через ту дыру под оградой, но Сирина перевела дух и постаралась овладеть собой. — Давай сделаем понарошку, Кроха, — сказала она. — Покажем Дувикиной маме, как мы подумали, что он тонет. Ты упади в пруд, а я тебя вытащу. Ты понарошку утони, а я… я стану плакать. — Ты уже и так плачешь, — сказал Кроха, и его рожица покривилась. — Просто я упражняюсь. — Сирина постаралась сдержать дрожь в голосе. — Ну, давай. Кроха замешкался, вода всегда так влекла его, а тут решимость ему изменила. Сирина вдруг вскрикнула, испуганный Кроха потерял равновесие и свалился с бортика. Сирина ухватила его еще прежде, чем он с головой ушел под воду, и вытащила, изо всех сил изображая ужас и отчаяние. — Замри, — яростно прошептала она. — Не шевелись, ты умер! И Кроха так убедительно обмяк у нее на руках, что ее стоны и горестные возгласы оказались притворством лишь наполовину. Она склонилась над недвижимым телом сынишки и раскачивалась взад и вперед — воплощение скорби. Чья-то рука опустилась ей на плечо, она подняла голову и встретилась взглядом с линженийкой. Они долго смотрели в глаза друг другу, потом линженийка улыбнулась, показав белые ровные зубы, и мохнатая розовая рука погладила Кроху по плечу. Он тотчас раскрыл глаза и сел. Из-за спины матери выглядывал Дувик, миг — и малыши уже катятся в обнимку по земле, весело борются и кувыркаются под ногами нерешительно застывших матерей. Среди всех тревог и страхов Сирина нашла в себе силы засмеяться дрожащим смешком, и мать Дувика тихонько засвистела носом. В ту ночь Торн закричал во сне, и его крик разбудил Сирину. Она лежала в темноте, а в мыслях, будто огонек свечи, трепетала все та же неизменная мольба. Тихонько соскользнула она с постели и пошла в полутемную детскую взглянуть, как спит Кроха. Потом опустилась на колени, выдвинула нижний ящик комода. Погладила чуть отсвечивающие складки спрятанной здесь линженийской ткани — линженийка дала ей это полотнище завернуться, пока не высохла намокшая в пруду одежда. Сирина отдала взамен свою кружевную сорочку. Сейчас она ощущала под пальцами выпуклый узор и вспоминала, какой он был красивый при свете солнца. А потом солнце погасло, и ей привиделось: взорвался черный боевой корабль — и тотчас же рухнул, объятый огненной смертью, жилой корабль, с треском обугливаются розовые, зеленые, желтые яркие шкурки, съеживаются узорчатые ткани перед последней вспышкой пламени. Сирина уронила голову в ладони, ее затрясло. А потом перед глазами сверкнул серебристый корабль — он чернеет, плавится, зловещие капли уносятся в пустоту космоса. И так явственно послышался плач осиротевшего Крохи, что она рывком захлопнула ящик и опять подошла взглянуть на мирную спящую рожицу, безо всякой необходимости подоткнула одеяло. Когда она вернулась в спальню, Торн лежал на спине, закинув руки за голову, локти торчали углами. — Не спишь? — Сирина присела на край кровати. — Нет. — Голос такой, будто задели туго натянутую проволоку. — Мы в тупике. Каждая сторона предлагает кое-какие мысли — держит этакий аккуратненький обруч, а другая нипочем не хочет через него прыгать. Мы хотим мира, но, видно, никак не можем им это внушить. Они хотят чего-то от нас, но не говорят толком чего — видно, боятся непоправимо выдать себя и оказаться в нашей власти, а если не получат, что им надо, и мира не будет. Ну как распутать этот узел? — Если бы они просто улетели… Сирина села на постели, подобрав ноги, обхватила руками тоненькие щиколотки. — Вот это как раз мы выяснили, — с горечью сказал Торн. — Улетать они не желают. По вкусу это нам или нет, но они здесь останутся. — Торн, — внезапно прервала Сирина сумрачное молчание. — А почему бы нам просто не принять их по-доброму? Почему просто не сказать: приходите к нам! Они странники, пришли издалека. Разве мы не можем оказать гостеприимство… Тори нетерпеливо дернулся на подушке. — Звучит так, будто издалека — это просто из соседнего штата… или из соседней страны. — Не говори мне, пожалуйста, что мы вернулись к старой формуле «чужой — значит враг». — От волнения голос Сирины прозвучал резко. — Неужели нельзя допустить, что они настроены дружелюбно? Навестить их… побеседовать попросту… — Дружелюбно! — Торн порывисто сел, отбросил сбившееся одеяло. Навестить! Побеседовать! — Он задохнулся, умолк. Потом продолжал с грозным спокойствием: — Может быть, тебе угодно навестить вдов наших людей, которые навещали дружелюбных линженийцев? Людей, чьи корабли сбиты без предупреждения… — Их корабли тоже сбиты без предупреждения, — с тихим упрямством возразила Сирина. — Так же, как наши. Кто стрелял первым? Скажи по совести, ведь этого никто не знает наверняка. Короткое напряженное молчание, потом Торн медленно лег, повернулся к жене спиной и не вымолвил больше ни слова. Теперь я уже ничего не могу ему сказать, пожаловалась Сирина своей смятой подушке. Узнай он про ту дыру под оградой, он умрет. После этого несколько дней Сирина уходила из дому вместе с Крохой, и дыра под оградой становилась все шире. Мать Дувика (Кроха называл ее миссис Рози) учила Сирину вышивать по великолепным тканям вроде той, которую дала ей после купанья в пруду. В ответ Сирина учила миссис Рози вязать. По крайней мере начала учить. Показала, как вывязывать лицевые и изнаночные петли, прибавлять и убавлять, и тут миссис Рози взяла у нее вязанье — и Сирина только рот раскрыла, глядя, как молниеносно заработали поросшие розовой шерсткой пальцы. Вот глупая, с чего она вообразила, будто миссис Рози ничего этого не умеет! Однако их тесным кружком обступили другие линженийки, щупали вязанье, что-то восклицали мягкими флейтовыми голосами — похоже, никогда раньше они ничего такого не видели. Клубок шерсти, который принесла с собой Сирина, скоро кончился, но миссис Рози принесла мотки плотной крученой нити, какую линженийки расплетали для своего вышивания, и, взглянув бегло на образцы в Сиринином альбоме, принялась вязать из этой блестящей линженийской нитки. Скоро улыбок и жестов, смеха и посвистывании уже не хватало. Сирина раздобыла записи линженийской речи — скудные обрывки — и стала их изучать. Помогали они мало, этот словарь не очень-то подходил для вопросов, которые ей хотелось обсудить с миссис Рози и другими линженийками. Но в тот день, когда она выговорила и высвистала для миссис Рози свои первые слова по-линженийски, миссис Рози, запинаясь, сказала первую фразу на языке люден. Они наперебой смеялись и свистели и принялись показывать знаками и называть и догадками перекидывать мостки через провалы непонимания. К концу недели Сирина чувствовала себя преступницей. Им с Крохой жилось так интересно и весело, а Торн с каждого заседания приходил все более замученный и усталый. — Они невыносимы, — ожесточенно сказал он однажды вечером и подался вперед в кресле, пригнулся, будто готовый к прыжку. — Мы ничего не можем от них добиться. — А чего они хотят? — спросила Сирина. — Они до сих пор не сказали? — Я не должен бы рассказывать… — Торн устало откинулся на спинку кресла. — А, да какая разница. Все идет прахом! — Ох, нет, Торн! Они же разумные, человечные… — Под изумленным взглядом мужа Сирина спохватилась, докончила запинаясь: — Разве нет? Разве не так? — Человечные? Это скрытные, враждебные чужаки. Мы им объясняем, объясняем до хрипоты, а они пересвистываются друг с другом и отвечают только да или нет. И точка. — А понимают ли они… — У нас имеются переводчики, уж какие ни на есть. Не слишком хорошие, но лучших взять неоткуда. — А все-таки, чего линженийцы от нас хотят? Торн коротко засмеялся. — Насколько мы могли понять, они просто-напросто хотят получить наши океаны и прибрежные земли. — Да нет же, Торн, неужели они так безрассудны! — Ну, сказать по совести, мы не уверены, что они именно этого добиваются, но они опять и опять заговаривают про океаны, а когда мы спрашиваем напрямик вам наши океаны нужны? — они высвистывают отказ. Невозможно нам понять друг друга. — Торн тяжело вздохнул. — Ты ведь не знаешь их так, как мы, Рина. — Нет, — горестно сказала Сирина, — так, как вы, не знаю. Назавтра, со своей тревогой, с Крохой и с корзинкой снеди, она снова отправилась к лазейке у подножия холма. Накануне миссис Рози угощала их полдником, сегодня очередь Сирины. Они уселись в кружок на траве, и Сирина, скрывая беспокойство, так же дружески посмеялась над миссис Рози, впервые отведавшей маслину, как смеялась над ней накануне миссис Рози, когда Сирина впервые откусила пирвит , наверно, забавно она выглядела: и проглотить боязно, и выплюнуть совестно. Кроха и Дувик дружно потянулись к лимонному торту со взбитыми сливками, предназначенному на сладкое. — Не трогай торт, Кроха, — сказала Сирина, — он будет после всего. — Мы только пробуем мягкое сверху, — сказал Кроха, на верхней губе у него при каждом слове подрагивал белый комочек. — Пробовать будешь потом. Достань-ка яйца. Наверно, Дувик их тоже никогда не ел. Кроха стал рыться в корзинке, а Сирина достала большую дорожную солонку с дырчатой крышкой. — Вот они, яйца! — закричал Кроха, — Дувик, смотри, сперва надо разбить скорлупу… Сирина стала посвящать миссис Рози в тайну крутых яиц, все шло легко и просто, пока она не посыпала облупленное яйцо солью. Миссис Рози подставила руку, и Сирина насыпала ей в горсть несколько крупинок. Миссис Рози попробовала их на вкус. Она тихо, изумленно засвистала, попробовала опять. Робко потянулась к солонке. Сирина улыбнулась и отдала солонку. Миссис Рози насыпала в ладонь еще немножко, попыталась заглянуть в дырочки. Сирина сняла крышку и показала соль внутри. Долгую минуту миссис Рози смотрела на белые крупинки, потом громко, пронзительно засвистела. Сирина растерянно отшатнулась — из всех кустов будто ветром вынесло линжениек. Они теснились вокруг миссис Рози, во все глаза смотрели на солонку, подталкивали друг друга, тихонько посвистывали. Одна помчалась прочь и тотчас принесла высокий сосуд с водой. Медленно, осторожно миссис Рози высыпала соль с ладони в воду, перевернула вверх дном солонку. Помешала воду веткой, которую кто-то сорвал с куста. Едва соль растворилась, линженийки выстроились в очередь. Каждая подставляла сложенные чашкой ладони и, словно причастие, получала полные пригоршни соленой воды. И каждая поскорей, чтобы не выронить ни капли, подносила этот дар к лицу и глубоко вдыхала, втягивала соленую воду. Миссис Рози причастилась последней, и, когда подняла мокрое лицо, глаза ее сияли так благодарно, что Сирина едва удержалась от слез. Десятки линжениек окружили ее и наперебой спешили коснуться мягким указательным пальцем ее щеки — Сирина уже знала, это означает «спасибо». Когда толпа опять растаяла в тени кустов, миссис Рози села, с нежностью погладила солонку. — Соль, — сказала Сирина и показала на солонку. — Шриприл , — сказала миссис Рози. — Шриприл ? — повторила Сирина, ей не удалось выговорить непривычное слово так мягко и плавно. Миссис Рози кивнула. — Шриприл хорошо? — спросила Сирина, пытаясь понять, что же произошло. — Шриприл хорошо, — подтвердила миссис Рози. — Нету шриприл — нету ребенок линжени. Дуви… Дуви… — Она замешкалась в поисках нужного слова. — Один Дуви… ребенок нету. — И покачала головой, бессильная перед этим провалом в познаниях. Сирина тоже подыскивала слова, ей казалось, она почти уловила мысль. Она вырвала пучок травы. — Трава, — сказала она. И подбавила еще пучок. — Больше травы. Больше. Больше. Трава ложилась холмиком. Миссис Рози посмотрела на траву, потом на Сирину. — Не больше маленький линжени. Дуви… — Она разделила сорванную траву на совсем маленькие дольки. — Ребенок, ребенок, ребенок… — досчитала до последней кучки, с нежностью помедлила. — Дуви. — О-о, — протянула Сирина. — Дуви последний линженийский ребенок? Больше нету? Миссис Рози мысленно перебрала каждое услышанное слово и кивнула: — Да, да! Больше нету. Нету шриприл — нету ребенок. Сирина встрепенулась, пораженная догадкой. Быть может… быть может, из-за этого и война. Быть может, им просто нужна соль. Для них она бесценное сокровище. Быть может… — Соль, шриприл , — заговорила она. — Больше, больше, больше шриприл — линжени уйдут домой? — Больше, больше, больше шриприл — да, — сказала миссис Рози. — Уйдут домой — нет. Дом нет. Дом нехорошо. Нет вода, нет шриприл . — Вот оно что… — Сирина призадумалась. — Больше линжени? Больше, больше, больше? Миссис Рози посмотрела на нее, внезапно обе умолкли, каждую молнией поразила та же мысль — другая из вражеского лагеря! Сирина попыталась улыбнуться. Миссис Рози оглянулась на Дувика и Кроху, те с упоением пробовали подряд всю снедь из корзинки. И ей стало спокойнее. Чуть помедлив, она сказала: — Нету больше линжени. — И показала на летное поле, заполненное черными и разноцветными кораблями. — Линжени. — Сжала руки, ладонь к ладони, и сникла, устало опустились плечи. — Нету больше линжени. Сирина застыла, ошеломленная. Знало бы наше верховное командование! Нету больше линженийцев с их грозным, сокрушительным оружием. Только и есть те, что приземлились, — нигде не выжидает чуждый мир, готовый прислать новые силы, когда не станет вот этих кораблей. Их не станет — и совсем не станет линженийцев. Только и нужно стереть с лица Земли вот эти корабли, пусть ценою тяжких, неизбежных потерь, — и генералы выиграют войну… и уничтожат целый народ. Должно быть, линженийцы явились искать — или потребовать — прибежища. Соседи, которые побоялись просить, а может, им не дали времени попросить. С чего началась война? Кто в кого стрелял первый? Знает ли кто-нибудь наверняка? Неуверенность эту Сирина принесла домой вместе с пустой корзинкой. Рассказать, рассказать, рассказать, шептала под ногами трава, пока она поднималась на холм. Расскажи — и кончится война. Но чем кончится, как? мысленно вскрикнула Сирина. Уничтожим мы их или приютим? Как? Как? Убить, убить, убить, скрипело под ногами, когда она ступила на усыпанный гравием внутренний двор. Убить чужаков… ничего с ними общего… не люди… сколько наших пало смертью храбрых. А сколько их пало смертью храбрых? В сбитых, объятых пламенем кораблях… бесприютные… обездоленные… лишенные детей? Сирина дала Крохе новую игру-головоломку и книжку с картинками и ушла в спальню. Села на кровать, остановившимся взглядом встретила свое отражение в зеркале. Но дай им соленой воды, и их станет больше… и отдать все наши океаны, хоть они и говорят, что океаны не годятся. Их станет больше, больше, и они захватят наш мир… оттеснят нас… вытеснят… подавят. А их мужчины… и наши. Вторую неделю совещаются и никак не сговорятся. Где же им сговориться! Они боятся выдать себя друг другу. В сущности, ничего они друг о друге не знают. Они и не пробовали узнать хоть что-то по-настоящему важное. Ручаюсь, никто из наших мужчин понятия не имеет, что линжениец умеет сомкнуть ноздри и сложить уши. И ни один линжениец понятия не имеет, что мы посыпаем нашу еду тем, без чего они вымирают. Сирина не представляла себе, сколько времени она так просидела: наконец ее разыскал Кроха и потребовал ужина, а потом она потребовала, чтобы он лег спать. Она чуть с ума не сошла от сомнении, пока не вернулся домой Торн. — Ну вот, — сказал он, устало опускаясь в кресло. — Почти уже кончено. — Кончено! — В Сирине вспыхнула надежда. — Значит, вы достигли… — Тупика мы достигли, мертвой точки, — угрюмо сказал Торн. — Завтра встречаемся в последний раз. Еще одно окончательное «нет» с обеих сторон — и крышка. Опять начнется кровопролитие. — Ох, нет, Торн, нет! — На миг Сирина зажала рот стиснутым кулаком. Нельзя нам больше их убивать! Это бесчеловечно! Это… — Это самозащита, — резко, с возмущением оборвал ее Торн. — Пожалуйста, Рина, на сегодня хватит. Избавь меня от твоего прекраснодушия. Мы и так слишком неопытны в переговорах с противником, это наши враги, а не милые домашние кошечки и собачки. Идет война, и мы должны победить. Только впусти к нам линженийцев, и они захватят всю Землю, станут кишеть как мухи! — Нет, нет, — прошептала Сирина, в ней всколыхнулись все тайные страхи, слезы так и хлынули. — Ничего они не захватят! Не захватят! Неужели?.. Давно уже ровно дышал рядом спящий Торн, а Сирина все лежала без сна, глядя в невидимый во тьме потолок. И на грифельной доске темноты старательно выводила слово за словом. Рассказать — и война кончится. Либо мы поможем линженийцам… либо их уничтожим. Промолчать. Переговоры прервутся. Опять будет война. Мы понесем тяжкие потери — а линженийцев уничтожим. Миссис Рози мне верит. Кроха любит Дувика. И Дувик его любит. Потом слабый огонек-мольба, который едва не погасили мучительные сомнения, вновь ярко вспыхнул, и Сирина уснула. Наутро она отослала Кроху поиграть с Дувиком. — Играйте у пруда с золотыми рыбками, — сказала она. — Я скоро приду. — Ладно, мамочка. А ты принесешь пирожных? — лукаво спросил Кроха. — Дувик с у-до-воль-ствием ест пирожные. Сирина рассмеялась. — Один мой знакомый Кроха тоже с у-до-вольствием ест пирожные. Беги, лакомка! — И она шлепком вытолкнула его из дверей. — До свиданья, мамочка! — крикнул он на бегу. — До свиданья. Будь умницей. — Буду. Сирина следила за сынишкой, пока он не скрылся под холмом, потом пригладила волосы, облизнула пересохшие губы. Шагнула было к спальне, круто повернулась и пошла к парадной двери. Встреться она взглядом хотя бы только со своим отражением в зеркале, решимость ей изменит. Она постояла, держась за ручку двери, — смотрела, как ползет стрелка, отмеряя нескончаемые пятнадцать минут… теперь Кроха наверняка за оградой… Сирина распахнула дверь и вышла из дому. Улыбка послужила ей пропуском из жилого квартала к зданию штаба. Изобразив на лице деловитую уверенность, она прошагала к крылу, где шли переговоры, и тут мужество ей изменило. Она медлила вне поля зрения часовых, сжимала руки, собираясь с духом. Потом расправила складки платья, провела рукой по волосам, из каких-то потаенных источников силы извлекла подобие улыбки и тихонько, на цыпочках ступила в вестибюль. И вмиг ощутила колючие взгляды часовых, будто бабочку накололи на булавку. Прижала палец к губам, призывая к молчанию, и на цыпочках подошла. — Здравствуйте, Тернер. Привет, Франивери, — прошептала она. Стражи переглянулись, и Тернер негромко прохрипел: — Вам сюда не положено, мэм. Пожалуйста, уходите. — Я знаю, что не положено. — Сделать виноватое лицо было совсем нетрудно. — Но, Тернер, я… мне так хочется посмотреть на линженийцев! — Тернер уже открыл рот, но она не дала ему вымолвить ни слова: — Да, конечно, фотографии я видела, но мне ужасно хочется увидать живого, настоящего. Я только одним глазком, можно? — Она скользнула поближе к двери. — Только загляну в щелку, тут ведь приоткрыто! — Приоткрыто, верно. Такой приказ, — отрубил Тернер. — Но, мэм, нам не велено… — Одним глазком? — упрашивала Сирина, сунув палец в щель. — Я тихо, как мышка. Она осторожно, чуть-чуть расширила щелку, рука ее прокралась внутрь, нащупала ручку, кнопку автоматического замка. — Но, мэм, отсюда вам все равно их не увидеть. Сирина рванула дверь, молнией метнулась внутрь, нажала кнопку и захлопнула дверь, почудилось — позади прокатился гром, потрясший все здание. Не дыша, боясь думать, она промчалась через приемную в зал заседаний. И в испуге, споткнувшись, замерла, обеими руками ухватилась за спинку подвернувшегося на дороге стула, ощутила на себе взгляды всех, кто тут был. Торн порывисто встал — суровый, властный, словно закованный в броню, не узнать его. — Сирина! — крикнул, будто не поверил глазам. И снова поспешно сел. Сирина шла, огибая стол, упорно отводя взгляд от чужих пронизывающих взглядов — в нее впивались глаза голубые и карие, черные и желтые, зеленые и лиловые. Дошла до конца, повернулась, пугливо оглядела блестящую пустыню огромного стола. — Господа… — Голос был еле слышен. Сирина откашлялась. — Господа. И увидела: генерал Уоршем сейчас заговорит, лицо у него жесткое, незнакомое, слишком тяжко бремя ответственности. Сирина оперлась ладонями на полированную поверхность стола. — Вы собираетесь прекратить переговоры, да? Вы сдаетесь! — Переводчики направили в ее сторону микрофоны, их губы зашевелились в такт ее словам: — О чем вы тут все время говорили? О пушках? О сражениях? Подсчитывали потери? Дескать, если вы с нами поступите вот так, мы вам ответим эдак? Не знаю! — Она помотала головой, ее передернуло. — Не знаю я, как совещаются на высшем уровне. Знаю только, что я учила миссис Рози вязать и показала, как резать лимонный торт… — Она видела, переводчики в недоумении листают свои справочники. — И я уже знаю, зачем они прилетели и что им нужно! Сирина сморщила губы и с грехом пополам то ли просвистала, то ли выдохнула по-линженийски: — Дуви ребенок линжени. Только Дуви, больше нету! При имени Дуви один из линженийцев вздрогнул и медленно поднялся, вырос над столом — большой, весь лиловый. Переводчики опять лихорадочно рылись в словарях. Сирина понимала, они ищут, что значит линженийское «ребенок». На совещаниях генералов о детях не говорится. Лиловый линжениец медленно заговорил, но Сирина покачала головой: — Я мало знаю линженийский. Рядом кто-то прошептал: — Что вы знаете о Дуви? Ей сунули наушники. Трясущимися руками Сирина их надела. Почему ей позволяют говорить? Почему генерал Уоршем позволил ей вот так прервать совещание? — Я знакома с Дуви, — заторопилась она. — И с матерью Дуви знакома. Дуви играет с Крохой… с моим сыном, с маленьким сынишкой. За столом поднялся негромкий говор, и Сирина стиснула руки, опустила голову. Тот линжениец опять заговорил, и наушники пробормотали жестяным голосом: — Какого цвета мать Дуви? — Розовая. Опять торопливо листаются словари в поисках: розовая… розовая. Наконец Сирина приподняла подол платья, показался краешек ярко-розовой комбинации. Линжениец кивнул и сел. — Сирина, — голос генерала Уоршема так спокоен, как будто они просто беседуют, сидя вечером во дворе. — Чего вы, собственно, хотите? Мгновенье Сирина не решалась посмотреть на него, потом вскинула голову. — Торн сказал, что сегодня последний день переговоров. Что обе стороны скажут «нет». Что у нас с линженийцами нет ничего общего и мы никогда не сможем понять друг друга и прийти к соглашению. — А по-вашему, сможем? — мягко спросил генерал Уоршем и этим оборвал движение в зале, где все всколыхнулось, когда так внезапно обнажены были общие тщательно скрываемые мысли. — Сможем, я знаю. Между нами гораздо больше сходства, чем различий, и это просто глупо — столько времени сидеть тут и попрекать друг друга тем, в чем мы расходимся, и даже не попробовать найти хоть какое-то сходство. А по самой сути мы такие же… мы одинаковые… — Она запнулась. — Перед богом мы все одинаковы. (Ну конечно же, переводчикам не найти слова «бог»!) И я думаю, мы должны уделить им хлеба и соли и оказать гостеприимство. — Сирина слабо улыбнулась. — На их языке соль — шриприл . Среди линженийцев волной прошло приглушенное пересвистывание, а тот, лиловый, привстал было, но снова сел. Генерал Уоршем бросил на лилового оценивающий взгляд, поджал губы. — Но существуют различия… — Различия! — вскипела Сирина. — Нет таких различий, которые не сгладятся, если два народа по-настоящему узнают друг друга. Она окинула взглядом сидящих за столом и с безмерным облегчением увидела, что лицо Торна смягчилось. — Идемте со мной, — настойчиво сказала она. — Идем, посмотрите на Дувика с Крохой, на двух малышей — линженийца и нашего, на тех, кто еще не выучился подозрительности и страхам, ненависти и предрассудкам. Объявите… перерыв, или перемирие, или как там полагается и пойдемте со мной. Вот увидите детей, увидите миссис Рози за вязаньем, обсудим все в семейном кругу, тогда… Ну, если вы и после этого решите, что вам надо воевать, тогда уж… Она развела руками. Начали спускаться с холма, у Сирины подкашивались ноги, и Торну пришлось ее поддерживать. — Ох, Торн, — зашептала она чуть не со слезами, — я ведь не думала, что они пойдут. Думала, меня расстреляют, или арестуют, или… — Мы не хотим войны. Я же тебе говорил, — пробормотал муж. — Мы готовы ухватиться за соломинку, даже в образе дерзкой особы женского пола, которая врывается на важное заседание и задирает подол! — Мимолетная улыбка сбежала с его лица. — Долго тянется это знакомство? — Кроха там бывает уже недели две. Я чуть побольше недели. — Почему ты мне не говорила? — Я пыталась… два раза. Ты и слышать ничего не хотел. И потом, сам знаешь, как бы ты к этому отнесся. Торн не находил слов: лишь почти уже у подножия холма он спросил: — Каким образом ты столько всего узнала? Почему ты думаешь, что сумела разобраться… Сирина подавила истерический смешок: — Я угощала их яйцами! И вот все они стоят и смотрят на дыру под оградой. — Эту лазейку нашел Кроха, — оправдываясь, сказала Сирина. — Я сделала ее пошире, но тут приходится… ползком. Она легла на песок и, извиваясь ужом, пролезла в отверстие. Съежилась по другую сторону стены, подобрала коленки к подбородку, зажала рот руками и ждет. Долгая минута тишины, потом треск, кряхтенье, и, пластаясь по песку, из-под ограды выползает генерал Уоршем, на полпути застрял, дергается, пытаясь высвободиться. Забавное зрелище, но еще миг, и Сирина смотрит уже с восхищением: хоть он и в пыли, неуклюже поднимается, отряхивает измятую одежду, однако и сейчас в нем чувствуется достоинство и сила, какое счастье, что это он должен говорить от имени землян! Следом по одному появляются остальные, люди и линженийцы вперемешку, процессию замыкает Торн. Сделав знак молчать, Сирина ведет их к кустам, закрывающим сбоку пруд с золотыми рыбками. Дуви и Кроха наклонились над бортиком. — Вот он! — кричит Кроха, перегнулся, едва не падая, показывает пальцем. Вон там, на дне, это мой самый лучший шарик! Достань мне шарик! Твоя мама не рассердится? Дуви всматривается. — Шарик пошел в воду. — Ну да, я же говорю! — нетерпеливо кричит Кроха. — А у тебя закрывается нос, — он прижимает палец к блестящей среди зеленой шерсти черной кнопке, — и уши складываются, — он треплет их указательным пальцем, и Дуви складывает уши гармошкой. — Ух ты! — восторженно вздыхает Кроха. — Вот бы мне так уметь! — Дуви пошел в воду? — спрашивает Дуви. — Ага, — кивает Кроха. — Это мой самый лучший шарик. А тебе и купальных трусиков не надо, на тебе шерстка. Дуви сбросил свою нехитрую одежку, скользнул в пруд. И вынырнул, зажав что-то в кулаке. — Ух, спасибо! Кроха протянул руку, Дуви осторожно вложил в нее что-то, Кроха сжал руку. И тотчас взвизгнул, отшвырнул подношение. — Ты гадкий! — закричал он. — Отдай шарик! Это скользкая противная рыба! Он нагнулся, затеребил Дуви, потянулся к другой его руке. Короткая схватка, всплеск — оба малыша скатились с берега и скрылись под водой. У Сирины пресеклось дыхание, она подалась вперед, но тут из воды возникла озабоченная рожица Дуви. Он рывками тащил Кроху, Кроха отчаянно отфыркивался, кашлял; Дуви выволок его на траву. Опустился рядом на корточки, гладит Кроху по спине, то горестно посвистывает носом, то виновато лепечет по-линженийски. Кроха кашляет, трет глаза кулаками. — Ой-ой! — Он похлопал ладонями по мокрой насквозь майке. — Мама-то как рассердится. Надел все чистое, и все промокло. Дувик, а где мой шарик? Дуви поднялся и опять пошел к воде. Кроха двинулся следом и вдруг закричал. — Ой, Дувик, а где рыбка? Бедная, она без воды умрет. У меня одна рыбка гуппи умерла. — Рыбка? — переспросил Дуви. — Ну да. — Кроха показал раскрытую ладонь, он пытливо вглядывался в траву. — Скользкая, маленькая, ты мне дал вместо шарика. Оба принялись шарить в траве, потом Дуви свистнул, с торжеством выкрикнул: — Рыбка! И, подхватив находку в сложенные горсти, бросил ее в пруд. — Вот! — сказал Кроха. — Теперь она не умрет. Смотри, поплыла! Дуви снова полез в воду и извлек потерянный мраморный шарик. — А теперь смотри, — сказал Кроха, — я тебя научу их кидать. Кусты позади поглощенных игрой мальчуганов раздвинулись, и появилась миссис Рози. Улыбнулась детям и вдруг увидела по другую сторону лужайки молчаливую группу взрослых. Широко раскрыла глаза, изумленно засвистала. Мальчики подняли головы, обернулись. — Папка! — закричал Кроха. — Ты пришел с нами играть? Раскинув руки, он помчался к Торну, но лишь на каких-нибудь два шага опередил Дувика — тот, радостно свистя, со всех ног бежал к рослому лиловому линженийцу. Сирина едва не расхохоталась, так похожи в эту минуту были Торн и линжениец — оба старались по-отечески встретить своих отпрысков и притом сохранить подобающее достоинство. Миссис Рози нерешительно подошла и остановилась подле Сирины. Сирина ее обняла. Кроха повис на шее Торна, изо всех силенок стиснул в объятиях и опять соскользнул наземь. — Привет, генерал Уоршем! — сказал он, с некоторым опозданием вспомнив о правилах приличия, и протянул чумазую лапку. — Знаешь, пап, я учил Дувика кидать шарики, но у тебя получается лучше. Ты ему покажи, как надо играть. — Н-ну… — Торн смущенно покосился на генерала Уоршема. Дуви насвистывал и лепетал переливчато, будто флейта, над кучкой ярких, блестящих шариков, а генерал Уоршем приглядывался к лиловому линженийцу. Вздернув бровь, подмигнул Торну, потом всем остальным. — Предлагаю объявить перерыв, — сказал он. — Следует обдумать новые обстоятельства, предъявленные нам для рассмотрения. Сирину разом отпустило, ушло долгое, мучительное напряжение; она отвернулась — незачем миссис Рози видеть, как она плачет. Но миссис Рози с интересом глядела на яркие шарики и не заметила ее слез, слез надежды. Джеймс Уайт Рождественский сюрприз (Перевод Н. Евдокимовой) Развалясь на пушистом ковре возле кроватки младшего брата, Ричард наблюдал, как собираемся поодиночке вся компания. Первым прибыл Лайам в толстом свитере поверх тесноватой пижамы: в доме его родителей нет центрального отопления. Вслед за Лайамом появилась в ночной рубашонке Маб: ее родителям центральное отопление вообще без надобности. Грег, едва попав в детскую, тут же споткнулся о грузовик Бутуза — ведь на родине Грега сейчас день, а проникающие в детскую лунные лучи светят тускло, ничего толком не разглядишь. Невольно поднятый Грегом шум не разбудил взрослых, но взбудоражил Бутуза, который азартно затряс решетку своей кроватки и лишь с трудом угомонился. Последней материализовалась Лоо, как обычно в потешном длинном платьице; она постояла, поморгала глазами и примостилась на кровати Ричарда вместе с остальными. Теперь можно открывать собрание. Расследование шло как нельзя лучше, но Ричард неизвестно почему волновался, хоть и утешал себя тем, что волнение — признак возмужания. Ведь папа и другие взрослые волнуются чуть ли не на каждом шагу. А Ричарду целых шесть лет. — Прежде чем заслушивать отчеты, — начал он официальным тоном, подумаем про токол последнего собрания. — Может, без токола обойдемся? — сердито буркнул Лайам. Его сосед Грег внятно пробормотал несколько бессмысленных слов, которые, по сути, сводились к той же идее. Маб, Лоо и трехлетний братишка Ричарда Бутуз просто-напросто излучали нетерпение. — Тихо! — прикрикнул Ричард явственным шепотом и уже беззвучно продолжил: — Надо непременно думать про токол, взрослые про этот самый токол даже пишут, мне сам папа говорил. И не шумите, когда разговариваете, я и так услышу… Это у меня единственный талант, не без зависти подумал Ричард. По сравнению с тем, что умеют другие, не густо. Я вот не могу прийти в гости к Лоо, не могу своими глазами увидеть смешную хижину, где стен вовсе нет, есть лишь покатый навес; не могу поиграть вместе с Лайамом в пираты, а жаль: мы бы так лихо пустились по морю на взаправдашней лодке, которую подарил Лайаму его папа. Пусть с лодки снят мотор и в днище здоровенная пробоина, зато остались снасти, сети и всякие металлические штуковины, да и волны иной раз подкатывают до того близко, что кажется, будто и впрямь плывешь. Кое-кто из нашей компании пугается, когда по песку набегают высоченные волны с белыми гребнями пены, но я-то, попади только на те берега, ну ни капельки бы не струсил. Да и у Маб в доме я ни разу не бывал, и вовсе не потому, что там шумно, тесно и не так уж приятно; и по деревьям возле Грегова хозяйства ни разочка не лазил. Никуда-то Ричард не может попасть, разве что отвезут взрослые — в поезде, на машине или ещё как-нибудь. А вот остальные, если им куда-нибудь надо, отправляются запросто — даже Бутуз так умеет. Ричарду остается только внимательно слушать да следить за игрой (когда идет игра) чужими глазами; зато, если кто-нибудь из компании хочет сказать другому что-то важное или сложное, Ричард подхватывает чужую мысль и повторяет ее во всеуслышание. Но проникать ему удается только в мысли сверстников; эх, вот бы узнать, о чем думает папа! Правда, Ричард — самый старший и вдобавок заводила в компании, но много ли от этого радости? — Хочу электропоезд! — нетерпеливо перебил Грег. Сознание Ричарда заполнила красочная, хоть и несколько расплывчатая картина — игрушечная железная дорога, обещанная Грегу родителями; дорогу стремительно вытесняли другие картинки — кукла для Маб, грифельная доска для Лоо, ковбойский костюмчик для Лайама и пулемет для Бутуза. У Ричарда чуть голова не лопнула. — Слишком громко думаете! — пожаловался он. — Получат, все всё получат. Нам ведь обещали. — Знаю, но… — начал было Грег. — …каким образом? — хором подхватили остальные. — Для того-то мы и ведем расследование, чтобы выяснить, — проворчал Ричард. — А кто упорно торопит события и забегает вперед, тот никогда ничего не выяснит. Тише, ребята, и слушайте! В комнате давно воцарилась тишина, но теперь замерли даже мыслительные шумы. Ричард заговорил шепотом: он давно заметил, что, если думать вслух, мысли не разбегаются во все стороны. К тому же он нахватался новых взрослых слов и теперь хотел поразить всю компанию. — На позапрошлой неделе, — сказал Ричард, — папа спросил нас с Бутузом, чего бы нам хотелось к рождеству, и рассказал про Санта-Клауса. Санта-Клаус любит детей и принесет все, чего бы мы ни захотели. Любой подарок. Или два подарка, или даже три… только в разумных пределах, как выражается папа. Бутуз не помнит прошлого рождества, но ведь остальные-то помнят: ведь в самом деле, так оно и бывает. С вечера подвешиваешь чулок, и наутро, глядишь, он битком набит конфетами, яблоками, орехами, а на кровати лежит главный подарок, который ты заказывал. Но взрослые, похоже, сами не знают, каким образом к нам попадают подарки… — С-сани и северный олень — возбужденно прошептал Грег. Ричард покачал головой. — Ни один взрослый не может толком ничего объяснить, просто говорят, что Санта-Клаус обязательно придет, что игрушки мы получим вовремя и нечего зря беспокоиться. Но мы волей-неволей беспокоимся. Потому-то и проводим расследование. Надо же выяснить, что происходит на самом деле, Ведь и впрямь непонятно, каким образом один-единственный человек, пускай даже у него есть летучие сани и волшебный. северный олень, — каким образом за одну-единственную ночь этот человек успевает в одиночку разнести подарки по всему свету… — Ричард набрал в легкие побольше воздуху и приготовился выпалить новые, взрослые слова. — С точки зрения логики поставки в таком количестве, да еще в такой сжатый срок, немыслимы. На Бутуза, Маб и Грега эти слова произвели впечатление. Лоо, неодобрительно поджав губы, подумала: — Опять Ричард выпендривается. А Лайам сказал: — По-моему, у него собственный реактивный самолет. Раздосадованный столь разноголосым откликом на серьезные слова, Ричард чуть было не шепнул Лоо: «Ну да, Косоглазик, и что с того?», но вовремя спохватился и сказал другое: — Реактивные самолеты поднимают жуткий грохот, а ведь, если бы прошлым рождеством было шумно, мы бы запомнили. Но когда ведешь расследование, положено сперва собрать факты, а уж после искать ответ, — тут он сверкнул глазами на Лоо, — методом дедукции. Лоо ни словечка не возразила, даже ничегошеньки не подумала. — Итак, — бодро продолжал Ричард, — вот что нам известно… Имя — Санта-Клаус. Приметы: мужчина, рост очень высокий даже для взрослого дяденьки, румянец во всю щеку, глаза синие, волосы и борода белые. Одет в красные штаны и куртку, на голове носит красную шапку; и штаны, и куртка, и шапка оторочены белым мехом; подпоясан черным сверкающим ремнем, обут в до блеска начищенные высокие сапоги из черной кожи. В описании наружности Санта-Клауса все родители были единодушны, хотя никто из них не брался утверждать, что видел его. Лайам с пристрастием допросил на этот предмет своего отца, и тот сказал, что ему это доподлинно известно от Лайамова дедушки. Кроме того, все в один голос твердят, будто Санта-Клаус обитает где-то на Северном полюсе в тайной ледяной пещере. Говорят, там же запрятаны фабрика игрушек и склады, где игрушки хранятся. Известно о Санта-Клаусе многое. Главный пробел в знаниях — каким образом осуществляются поставки. Неужели в канун рождества Санта-Клаус без конца шастает на Северный полюс и обратно, едва только опустеют сани? Если да, то дело поставлено крайне ненадежно, и у компании есть серьезные основания тревожиться. Ведь на рождество нежелательны всякие накладки, вроде игрушек, прибывших с опозданием или не по адресу! А если уж без накладок никак нельзя, то лучше пусть игрушки появятся на денек-другой раньше, чем на денёк-другой позже. На позапрошлой неделе Ричард видел, как мама укладывала его старые игрушки в пустой ящик. Мама объяснила, что игрушки предназначены для сироток: ведь к сироткам Санта-Клаус никогда не приходит. Компании необходима твердая уверенность в том, что все будет хорошо. Не хватало только, проснувшись рождественским утром, вдруг обнаружить, что ты — сиротка ! — …тут мы больше никаких сведений не соберем, — продолжал Ричард, — а поэтому надо во что бы то ни стало отыскать тайную пещеру и подглядеть, каким способом Санта-Клаус развозит подарки. Именно это и было у вас последним заданием, ребята, а теперь я заслушаю отчеты. Начинай ты, Маб. Маб мотнула головой: отчитываться было не в чем. Но в сознании у неё (а стало быть, и у Ричарда) промелькнула отцовская физиономия — злая, лоснящаяся, какая-то рыхлая — и шлепок отцовской руки, большой руки с розовой ладонью; шлепок больнее отозвался на самолюбии, чем на попке. Бывает, папа Маб часами возится с дочкой, играет с ней во всякие игры, а заодно его можно о чем угодно расспросить, но бывает и совсем иначе: папа возвращается домой, бормоча себе под нос что-то невразумительное, и все время натыкается на мебель, как натыкался Бутуз, пока учился ходить, и, если в такие минуты Маб сунется с расспросами, отец ее отшлепает. Порой Маб совершенно не понимает родного отца. По-прежнему не говоря ни слова, она взмыла с кровати в воздух, подплыла к окну и уставилась на холодную, залитую лунным светом пустыню и на строения вдали: там работает папа Ричарда. — Лоо! — окликнул Ричард. Лоо тоже нечем было похвастать. — Лайам. — Я скажу после всех, — самодовольно заявил мальчик. Ясно, он что-то выведал, но теперь упорно думает только о чайках, чтобы до поры до времени помешать Ричарду подглядеть серьезные мысли. — Ладно, тогда ты, Грег. — Я узнал, где хранится часть игрушек, — начал Грег. И пошел расписывать, как ездил с отцом и матерью в город, а в городе есть такие места, магазины, где игрушек полным полно. После, уже дома, папаша задал Грегу хорошую трепку и отправил спать без ужина. — О-о-о! — сочувственно протянули Лоо и Маб. Грег пояснил: это оттого, что в магазине ему приглянулся малюсенький трактор на резиновых гусеницах, который мог взобраться на стопку книг и на всякие другие препятствия. Дома Грег всё время думал о тракторе и наконец надумал: дай-ка достану его издалека, ведь мы всегда так делаем, когда хотим поиграть вместе в какую-нибудь игрушку или настольную игру, но забыли ее дома. Однако отец заметил, как Грег развлекается с трактором, снял с сына штанишки и четырежды наподдал по мягкому месту, да еще сказал, что чужое брать нельзя и что трактор надо вернуть в магазин. Но больно было недолго, и Грег уже почти заснул, когда в детскую вошла мать, приласкала его и угостила тремя большущими шоколадными конфетами с вкусной-превкусной начинкой. Только Грег их доел, как пришел папаша, тоже с конфетами… — Ух ты-ы! — завистливо протянули Лоо и Маб. — И мине касетки? — вслух спросил Бутуз. В минуты волнения он частенько сбивался на младенческий лепет. — Мрак, — шепнул Грег (такое уж было у него бессмысленное словечко вместо обыкновенного «нет») и молча прибавил: — Я один всё слопал. — Вернемся к расследованию, — твердо сказал Ричард. — Позавчера папа возил нас с Бутузом в магазин. Мне-то и раньше приходилось бывать в городе, но на этот раз я задавал всякие вопросы и вот что выведал. Не всегда и не все ребята точно знают, чего бы им хотелось к рождеству, а поэтому в магазинах показывают, какие игрушки есть у Санта-Клауса, и, посмотрев их, каждый знает, чего просить. Но к магазинным игрушкам до рождества нельзя и пальцем притронуться, точно так же как к тем игрушкам, которые хранятся на Северном полюсе. Это сказал папа, да и Санта-Клаус подтвердил, когда мы с ним разговорились… — Санта-Клаус?! — Он самый, — не без заминки продолжал Ричард. — Мы с Бутузом потолковали с Санта-Клаусом. Мы… то есть я спросил насчет саней и оленя, а после насчет логически неразрешимой задачи о поставках и доставках. Пока мы его расспрашивали, он все поглядывал на нашего папу, а папа все поглядывал в сторону, и тут мы заметили, что борода у Санта-Клауса держится на резинке. Мы ему про это сказали, а он ответил, что мы очень и очень смышленые мальцы и что он, так и быть, признается: он всего лишь один из многих ряженых помощников Санта-Клауса, Санта-Клаус поручил ему пожелать веселого рождества всем мальчикам и девочкам, ведь самому-то недосуг — у него с изготовлением игрушек хлопот по горло. Уверял, что Санта-Клаус даже ему не объяснил, каким образом проделывает свой фокус, мол, эти сведения совершенно секретны, но он, помощник, знает, у Санта-Клауса навалом компьютеров и всякой прочей электроники, старикан-то норовит шагать в ногу со временем, по науке работает. Поэтому нечего, мол, беспокоиться насчет игрушек, Санта-Клаус обо всем позаботится. На редкость славный дяденька, этот помощник, — закончил Ричард, — нисколечки не обозлился, когда мы заметили, что борода у него накладная, и что мы донимали его вопросами. Даже сделал нам маленькие подарочки. Завершив свой рассказ, Ричард невольно призадумался: а выложил ли помощник все, что знает? Уж больно не по себе ему становилось от кое-каких вопросов. До чего ж обидно, подумал Ричард, что он не умеет подслушивать все ихние мысли, а вынужден довольствоваться только мыслями ребят из компании. Эх, узнать хотя бы, где находится секретная пещера! — А я знаю, — объявил вдруг Лайам. — Я нашел. Тут на него градом посыпались вопросы, ребята уже не только думали, но и вслух говорили. Да где ж она, да видел ли ты Санта-Клауса, да был ли там мой поезд, да какие же там игрушки?.. Мысленно Ричард прогремел: — Тихо! Папу моего разбудите! Спрашивать буду лично я. — А Лайаму, тоже мысленно, сказал: — Вот здорово! Как же это ты ухитрился? Среди многочисленных талантов Лайама не последнее место занимает умение (впрочем, оно свойственно также Грегу и Бутузу, а в меньшей степени девочкам, Лоо и Маб) задумать, где бы ему сейчас хотелось очутиться, и тотчас же перенестись именно туда. Вернее, перенесется он в такой пункт, который наиболее похож на желанный. Обычно Лайам думает не столько о том, где находится желанная точка, сколько о том, что ему желательно, то есть его интересует не география, а сущность. Лайам прикидывает, как там все должно быть — ночь ли там, день ли, дождь, солнце, снег, деревья, трава или песок, — затем продумывает мельчайшие детали. Когда в мозгу складывается подробная картина, Лайам отправляется в придуманную местность — иногда в одиночку, иногда прихватывая с собой всю компанию, кроме Ричарда. Таким способом Лайам и Грег обнаружили множество занятнейших уголков, куда неизменно забиралась вся компания, как только ей надоедало играть друг у дружки во дворах: ведь, как бы далеко ни занесло ребят, они всегда умеют найти обратную дорогу. На этот раз Лайам пожелал очутиться в ледяной пещере, где есть конюшня для оленей и где хранятся детские игрушки, — но никуда не попал. Очевидно, такой пещеры на свете нет. Тогда он задался вопросом: как должно выглядеть место, где изготовляются и хранятся игрушки и откуда их даже, быть может, срочно рассылают по разным адресам? В ответе получилось скопище всяких там машин. Пусть не такие шумные и не такие грязные, как на заводе в Лондондерри, куда летом водил Лайама папа, но все равно машины. А игрушек там вполне может и не оказаться: вдруг еще не смастерили или не привезли. И если, как утверждает Ричард, олень с санями устарел и вышел из обихода, то ни того, ни другого в пещере не сыщешь. Далее, наверняка в ледяной пещере Санта-Клаусу зябко работать, если же включить отопление, то стены растают; стало быть, пещера вряд ли ледяная. Остаётся искать большой подземный завод или склад либо на самом северном полюсе, либо где-нибудь поблизости. Не слишком точное описание желанного места, но всё равно — Лайам нашёл. В мозгу Лайама запечатлелся широкий гулкий коридор, длинный, прямо как улица. В коридоре чисто, светло от ярких ламп и пустынно. Вдоль кровли скользит взад-вперед что-то вроде подъемного крана, кран свесил вниз стальные челюсти наподобие тех, какими захватывают уголь в порту, только в секретном коридоре они выкрашены в красный и желтый цвета, а вдоль стен по обе стороны шеренгами выстроились высокие, великолепные, донельзя знакомые с виду штуковины. Ракеты. Ракеты! — взбудораженно подумал Ричард. Вот она, разгадка! Ракеты летят быстрее всего и всех на свете, правда, не очень понятно, как они будут доставлять игрушки. Ну да это несложно выяснить, раз уж известно, где находится секретное подземелье. — Внутрь-то заглядывал? Есть там игрушки? — перебил Грег, опередив остальных: у всех на языке вертелся тот же вопрос. Внутрь Лайам, конечно, заглядывал. Там всякая аппаратура, а в головной части какое-то искристое вещество. Все ракеты (по крайней мере все обследованные) оказались одинаковыми, и Лайам, перепархивая от одной ракеты к другой, быстро выбился из сил и сменил занятие — стал обследовать саму пещеру. В противоположном конце коридора был громадный плакат с какими-то чудными надписями. Только Лайам собрался прочесть те надписи, как к нему, выкрикивая бессмысленные слова, бегом устремились двое дяденек с винтовками. Лайам испугался и удрал. Едва Лайам умолк, девочки принялись горячо его поздравлять и так затормошили, что дырка на свитере разлезлась еще больше. Грег попробовал поставить Лайама на место, поправил: — Вовсе они не бессмысленные. Те слова, которые выкрикивали часовые. Запомнил бы, как они звучали, и я бы тебе все растолковал… Только события приняли занятный оборот, нетерпеливо подумал Ричард, как сразу же надо затеять спор: какие слова бессмысленные, какие — нет. Бутуз, Лайам и сам Ричард всегда понимают друг друга, что на словах, что в мыслях; но, когда вслух начинают разговаривать остальные, получается непонятица. И ведь то же самое говорят они про слова, которые произносят вслух Ричард, Лайам и Бутуз. А самое смешное — что Лоо, Маб и Грег друг дружку тоже не понимают. Ричард подозревает, что объясняется это проще простого: все живут по разным странам, вроде как на картинках в папином журнале «Нэшнл джиогрефик». На нескольких картинках Ричард видел родину Лайама: Лайам живет в рыбацкой деревушке на побережье Северной Ирландии. С какой стати там говорят на чудном, но все же понятном американском языке, Ричард постигнуть не может. Определить родину Лоо и Маб потруднее: мало ли где у людей раскосые глаза, темно-коричневая кожа и черные курчавые волосы? Труднее всего угадать родину Грега: кожа у него как кожа, волосы как волосы, глаза как глаза. Зимой его земляки надевают меховые шапки, но ведь от всех этих подробностей толку чуть. — Чего теперь делать, Ричард? — прервал ход его мыслей Лайам. — Не думай про отцовские книжки, ладно? Думай про пещеру. Секунду Ричард размышлял только сам с собой, потом настроился на передачу мыслей и спросил: — Как у вас с временем? Маб сказала, что ей вот-вот пора обедать. Грег недавно позавтракал и теперь, как считают его родители, часа три-четыре проторчит в сарае, играть там будет. Примерно столько же свободного времени у Лоо. По прикидкам Лайама, для него время близится к завтраку, но в такие холода мама не против, чтобы он подольше понежился в кроватке. А у Бутуза, как и у Ричарда, для забав чуть ли не целая ночь впереди. — Порядок, — бодро подытожил Ричард, выслушав друзей. — Сдается мне, Лайам нашел не ту пещеру: ведь игрушек в ракетах нет. Может, из той пещеры игрушки и рассылаются, но ведь они еще не поступили с фабрики Санта-Клауса. Искать надо именно фабрику или мастерскую, а найти ее будет нетрудно: теперь нам известно, что искать — подземелье с ракетами. В мыслях Ричарда послышались повелительные нотки. — Надо разыскать похожие пещеры и посмотреть, что там творится. Не стоит слепо верить всяким россказням, вдруг тайное подземелье на свете не одно, вдруг их много? Когда найдёте тайное подземелье, никому не попадайтесь на глаза, хорошенько поищите игрушки да разузнайте, нельзя ли заглянуть в кабинет к начальнику подземелья. Если за начальника сам Санта-Клаус или другой дяденька, но добрый, то расспросите его хорошенько. И не забывайте почаще говорить «спасибо» и «пожалуйста». А если дяденька плохой или же там вовсе никакого начальства, постарайтесь навести справки у кого угодно, как получится. Все понятно? — Да, — подумали остальные. — Вот и хорошо. Грег отправится в ту пещеру, где побывал Лайам: он поймет тамошнюю речь. Лайам и Бутуз — на поиски других пещер. Запомните: как увидите, что в подземелье нет игрушек, сразу уходите, принимайтесь за поиски где-нибудь еще. Понапрасну время не теряйте. Маб и Лоо останутся здесь, если надо — придут вам на помощь; они ведь не очень умеют попадать туда, где раньше не бывали, не то что вы, мужчины. — Неожиданно у Ричарда пересохло во рту. Ладно, приступайте, — докончил он. Бутуза как ветром сдуло, он даже не дотянул радостного вопля «ура-а!». Лайам на секунду задержался, подумал: — Но зачем же в пещерах охрана? На это Грег ответил: — Может, чтобы стеречь игрушки от хулиганов? Я, правда, толком не знаю, что за типы эти хулиганы, но отец говорил, они крадут и зазря ломают добро, и, если бы я себе оставил тот магазинный трактор, из меня бы тоже вырос хулиган и бандит. После этого Грег с Лайамом тихо исчезли. Лоо и Маб подобрали с полу Бутузова плюшевого мишку и остальные игрушки. Взмыв в воздух вместе с игрушками, девочки опустились на кроватку Бутуза и принялись играть в дочки-матери. Ричард прилег у себя на постели, опершись на локти. Из всей компании, скорее всего, набедокурить станется именно с Бутуза, поэтому Ричард первым делом прислушался к братишке. Однако там, где сейчас находится Бутуз, ни одна ракета не стояла вертикально: все лежали плашмя, причем каждую удерживал в лежачем положении маленький подъемный краник. В подземелье гулко отдавались голоса и шаги, наводя на страшные мысли о привидениях и прочей чертовщине, однако братишку никто не приметил. Бутуз доложил, что заглядывал ракетам в головки, что там внутри всякая дребедень, а еще что-то искристое — это загадочное вещество отпугнуло малыша. На самом-то деле, конечно, снаружи ничего не искрилось, но ведь у Бутуза талант: он явственно видит сквозь кирпичные стены и сквозь металлическую обшивку корпуса. Заглянул Бутуз своим всевидящим оком в головку ракеты — глядь, там внутри что-то искрит. Вроде электропроводки у нас дома, подумал он, и даже хуже. Ни игрушек, ни следов Санта-Клауса, поэтому Бутуз решил попытать счастья в других местах. Ричард переключился на Грега. Грег был в той пещере, где до него побывал Лайам. Двое часовых все еще судачили о внезапном наваждении — о мальчике в пижаме. Грег хотел сперва осмотреться, а потом уж пуститься в дальнейшие поиски. Лайам доложил примерно то же самое, что и Бутуз, вплоть до вещества в головках ракет: от этого вещества Лайаму стало страшновато, и он не решился подойти поближе. Ричард прекратил слушать друзей и принялся размышлять в одиночку. Зачем в подземельях стража? Чтоб никто не ломал и не воровал игрушек, как рассудил Грег? Но где же сами игрушки? Допустим, часть находится в магазинах… В памяти вдруг всплыл обрывок разговора между отцом и матерью; этот разговор Ричард подслушал вчера, когда они всей семьей ходили в универсальный магазин. Толком Ричард не знает, что именно там произошло, поскольку был занят: следил, как бы Бутуз не напроказил. Но вот папа спросил маму, подарить ли ей к рождеству бусы, сверкающую брошь или еще какое-нибудь украшение. Мама сказала: «Ах, Джон, чудесно бы, но…» Тут из-за прилавка вылез дяденька, подошел к папе, шепнул ему что-то и опять отошел. Папа сказал: «Ладно». Тут мама сказала: «Джон, а ты уверен, что мы можем позволить себе такую роскошь? Ведь это же грабеж, форменный грабеж средь бела дня! Перед рождеством торгаши превращаются в разбойников с большой дороги!» На каждом шагу часовые, теория Грега, торгаши, которые перед рождеством превращаются в разбойников… Одно к одному сходится, но картина вырисовывалась довольно неприглядная, и Ричарда это удручало. Лоо и Маб подвесили в воздухе подушку и плюшевого медвежонка, а сломанный грузовик Бутуза заставили выписывать между подушкой и медвежонком восьмерку. Однако при этом девочки трогательно старались не шуметь, и Ричард не стал делать им замечаний. Он вновь прислушался к прочим членам компании. Бутуз нашел еще одно подземелье, Лайам — тоже. В трех других побывал Грег, но все три оказались маленькими — типичное не то. Ребята как один сообщили о ракетах с таким же загадочным грузом в головках, а еще о том, что игрушками вокруг не пахнет и Санта-Клауса в помине нет. Все трое продолжили поиски, но безуспешно. Веки у Ричарда словно свинцом налились, он вынужден был передвинуться на край постели, чтобы ненароком не заснуть. Маб развалилась у Бутуза на кроватке, изображая больную маму, а Лоо стояла возле нее на коленях, изображая медицинскую сестру. Одновременно девочки ухитрились разобрать грузовик на части, и теперь по орбите вокруг подушки и медвежонка обращалась длинная вереница деталей. Ричард знал: перед тем как разойтись по домам, девочки вновь соберут грузовик, а заодно, наверное, починят. Он огорчился оттого, что сам не в состоянии делать ничего полезного, и задумался: интересно, умеет ли Лоо передвигать людей на расстоянии? Когда он поделился новой идеей с Лоо, та отвлеклась от роли медсестры — ровно на столько времени, сколько требовалось для постановки серии опытов. Ричард прилагал все силы к тому, чтобы удержаться в сидячей позе на краю постели, но Лоо насильно опрокинула его навзничь. Такое впечатление, словно на плечи и грудь навалилась большая мягкая подушка и толкается, толкается… Опрокинув Ричарда три раза подряд, Лоо объявила, что хочет опять поиграть в медсестру. Новая затея ей не понравилась: от неё разбаливается голова. Ричард вновь прислушался к «поисковикам». Бутуз обследовал четвертое подземелье, Лайам — седьмое, Грег — девятое. Резкий скачок темпов поиска объяснялся тем, что, попадая внутрь очередного подземелья, ребята уже не топали пешком с места на место, а попросту перелетали . Как установил Ричард, на это остроумное решение, позволяющее заметно экономить время, ребят натолкнули гудящие от усталости ноги. Зато новаторская идея перебудоражила всю охрану. Куда бы ребята ни сунулись, всюду стояли часовые, которыми овладевала тревога (ведь, когда кругом такая уйма людей, ужасно трудно оставаться незамеченным), но ребята нигде не задерживались, и никого из них не поймали. Ракет было множество, однако ни мастерской игрушек, ни самого Санта-Клауса никто не обнаружил. Ричард пришел к выводу, что охрана там понаставлена не простая, а военная. В некоторых подземельях часовые носили темно-зеленую форму с черными ремнями и такими красными штучками на плечах; бессмысленные слова тех охранников разбирал один только Грег. В пещере, которую обшарил Лайам (там, где слышно, как поднимаются в воздух самолеты), форма была иссиня-серая, с блестящими пуговицами и с кольцами на рукавах; Лайам понимал тамошнюю речь. А во многих других подземельях солдаты одеты точь-в-точь как папа на большом портрете в гостиной. Но где же Санта-Клаус? Последующие три часа поисков тоже не дали сведений о том, где он обретается. Маб отправилась домой завтракать, Лоо — обедать; обеим было приказано вернуться назавтра вечером, а если Ричард позовет, то и раньше. У Лайама оставались еще часа два свободных — раньше мама не ждет его из кровати. Грег вынужден был сделать перерыв на обед. Через полчаса Грег возобновил поиск подземелий, и вот тут-то Ричард уловил в поступающих сообщениях некую странность. Похоже, кое-какие подземелья он, Ричард, видел по второму разу: те же выкрашенные желтой краской подъемные краны, та же расстановка ракет, даже лица часовых те же. Напрашивалось единственное объяснение: сейчас обследуются подземелья, уже обследованные раньше. Торопливо поделившись своим подозрением с ребятами, Ричард настроился на прием и ретрансляцию. Это означало следующее: Бутуз, Грег и Лайам будут знать о поиске абсолютно все, в частности общее количество подземелий, найденных на данную минуту, и отличительные особенности каждого подземелья. Располагая такими сведениями, ни один не станет искать там, где успел побывать другой. Затем Ричард велел продолжать поиски, Ребята старались вовсю, но ни одного нового подземелья не нашли. В общей сложности обнаружили сорок семь подземелий, от необозримых подземных городов с сотнями ракет до маленьких закоулочков, где ракет раз, два и обчелся. Теперь, похоже, необследованных подземелий в мире не осталось, а о Санта-Клаусе по-прежнему ни слуху, ни духу. — Что-то мы упустили, друзья, — озабоченно сказал Ричард. — Надо вернуться в самые большие подземелья и там еще разок все толком поглядеть. На сей раз расспрашивайте… — Но ведь там сразу прибегают охранники, вопят что есть мочи, — перебил Грег. — Нехорошие такие дяденьки. — Да, — поддержал Лайам, — бяки. — Есть хочу, — брякнул Бутуз. Пропустив это заявление мимо ушей, Ричард продолжал: — Еще разок обшарьте крупнейшие подземелья. Ищите самые важные места, такие, где много-много часовых. Найдите там главного начальника и хорошенько его расспросите. Да не забывайте говорить «спасибо» и «пожалуйста». Взрослые что хочешь сделают, если им вовремя скажешь «пожалуйста»… После этого очень долго ничего не происходило. Ричард сосредоточил свое внимание на Бутузе, ведь братишка склонен моментально забывать о том, что ищет, едва подвернется что-нибудь интересное. Бутуз страшно проголодался и немножко заскучал. При очередном сеансе связи с Лайамом выяснилось, что он, прячась за большим металлическим шкафом, обозревает просторную комнату. Три стены в этой комнате сплошь заняты такими же шкафами, часть шкафов пощелкивает и погромыхивает, на них мигают разноцветные огоньки. Сейчас в комнате пусто, если не считать часового у двери, но так бывает не всегда. В сознании Лайама Ричард подглядел воспоминание о том, как в комнату заходили двое, поговорили между собой и опять ушли, прежде чем Лайам успел подступиться к ним с расспросами. Оба носят иссиня-серую форму, у одного на фуражке какая-то золотая штуковина. Лайам запомнил все до единого слова, произнесенные теми двумя, даже самые длинные, хоть они и остались непонятными. Шкафы с мигающими огоньками называются «центральный компьютер управления огнем», они рассчитывают скорости и какие-то краектории, чтоб каждая ракета из этого подземелья и еще из двадцати таких же полетела именно туда, куда ее послали, и поразила цель «в яблочко». Центральный компьютер подскажет многим сотням ракет, куда надо лететь, и отправит их в полет, как только на экране появится радиолокационная отметка. Жаль только, Лайам не знает, что такое радиолокационная отметка. А Ричард знает? — Нет, — нетерпеливо ответил Ричард. — Почему у часового не спросил? Да потому, что дяденька с золотой штуковиной на фуражке сказал часовому: мол, положение угрожающее, мол, судя по поступающим донесениям, на всех базах происходит ин-фин-тра-ция, мол, враг применил галю-цено-генное оружие, поскольку охрана в один голос утверждает, что диверсанты не взрослые, а дети. Еще дяденька говорил: «Как это на них похоже — подложить нам такую свинью перед самым рождеством», и велел часовому стрелять без предупреждения в каждого, кто попытается неправомочно пройти в вычислительный центр. Лайам не знает, что такое «неправомочно пройти», но думает, что. это и к нему относится. И вообще, он проголодался, и мама ждет, что сын с минуты на минуту проснется, и вообще, ему охота домой. — Ладно, так и быть, — смилостивился Ричард. Может, Санта-Клаус и разъезжал в санях, запряженных северным оленем, когда папа был маленький, взволнованно подумал он, но теперь-то старик перешел на ракеты. А компьютер подсказывает им, куда лететь, — ведь точь-в-точь так и объяснял помощник Санта-Клауса! Но зачем часовому велено стрелять и убивать? Пусть даже в таких людей, которые пытаются неправомочно пройти, — это, наверное, противные людишки, вроде хулиганов с бандитами! Кто и какую свинью подкладывает перед рождеством? И где же все-таки игрушки? Словом, кто портит рождество себе и всем людям? В мозгу начинал проясняться ответ, и от этого Ричард так разозлился, что впору было кое-кого стукнуть. Он хотел связаться с Грегом, но передумал: нет, чем докапываться до подробностей, лучше уж попытаться все исправить. Поэтому Ричард вызвал на связь Лоо и Маб, через собственное сознание подсоединил одну к другой и заговорил: — Лоо, помнишь рогатку, которую Грег прячет под матрасом? Можешь перенести ее сюда, не заходя к Грегу? На кровати у Ричарда появилось захватанное, видавшее виды оружие. — Хорошо, — похвалил он. — А теперь отправь её наз… Рогатки не стало. Лоо не прочь была продолжить новую игру, но для Ричарда это была не игра, а проверка сил. — Маб, а ты так можешь? У Маб папа ушел на работу, мама пекла торт. Сама девочка терпеливо ждала, когда ей позволят облизнуть ложку из под крема. — Могу, Ричард, — чуточку рассеянно ответила она. — Девочки, а голова у вас от этого не устает? — забеспокоился Ричард. — Да нет, вроде не устает. Девочки объяснили, что трудно передвигать человека, или киску, или рыбку из аквариума, так как живое наделено разумом и потому упирается, будто сопротивляется, а неживому предмету упираться нечем, его легко передвинуть с места на место. Ричард дал отбой и связался с Грегом. Глазами Грега, его восприятием Ричард увидел массивный письменный стол и двоих дяденек в темно-зеленой форме, один стоял, а другой, постарше и ростом повыше, сидел за столом. По другую сторону стола, всего в каком-нибудь метре от старшего дяденьки, сидел Грег. — Стало быть, ты Кречинский Григорий Иванович, — улыбнулся высоченный дяденька. Симпатичный был великан, вроде Грегова папаши — такие же темные седеющие волосы, такие же лучики в уголках глаз. Вид у дяденьки такой, словно он Грега побаивается, но все равно старается сохранять вежливость. Грег — а вместе с ним подглядывающий Ричард — недоумевали, с чего бы это дяденьке трусить? — И ты утверждаешь, будто твои родители работают в колхозе неподалеку от города, — ласково продолжал высоченный дяденька. — Но ведь здесь в радиусе трехсот километров нет ни колхоза, ни города. Что ты на это скажешь, маленький Григорий? Может, хоть теперь объяснишь, как ты здесь очутился, а? Трудный вопрос. Грег, как и вся остальная компания, понятия не имел, каким образом попадал в то или иное место. Отправлялся, и дело с концом. — Да я сюда просто… попал, дяденька, — сказал Грег. Другой дяденька тот, что стоял, — сдвинул фуражку на затылок и вытер потный лоб. Он вполголоса доложил великану насчет других ракетных баз, куда тоже проникли вражеские агенты в детском обличье. Отметил, что за последний год отношения с противоположным лагерем наладились, стали чуть ли не дружескими, но теперь-то ясно, они попросту усыпляли бдительность лживыми заверениями. По мнению дяденьки, в ход пущено новейшее психологическое оружие, и теперь всем операторам надлежит быть в боевой готовности, держать палец на красной кнопке и нажать на нее при первом же появлении радиолокационной отметки. Великан сдвинул брови, и другой дяденька осекся. — Что ж, — великан вновь обратился к Грегу, — раз не можешь объяснить, каким образом ты здесь появился, так объясни хотя бы цель своего появления. — Хотел отыскать Деда Мороза, — признался Грег. Другой дяденька — тот, что пониже ростом, — зашелся смехом и как-то чудно смеялся, пока великан на него не цыкнул и не велел позвонить полковнику, растолковав, что именно надо доложить. По мнению великана, сам по себе мальчик не таит угрозы, однако обстоятельства его появления серьезнейшим образом настораживают. Поэтому великан предлагает подготовить базу к боевой тревоге, к экстренному запуску всех ракет, а полковник пусть употребит все свое влияние, чтобы точно так же подготовились и другие базы. Дяденька пока не знает, какую именно тактику применил противник, но, возможно, сумеет выспросить. — Послушай-ка, сынок, — сказал великан, поворачиваясь к Грегу, — я в точности не уверен, где именно надо искать Деда Мороза, но давай-ка мы с тобой обменяемся сведениями. Ты расскажешь, что известно тебе, а я расскажу, что известно мне. Ричард решил, что великан очень славный, и, посоветовав Грегу выведать побольше, прервал связь. Пора было навестить Бутуза. Братишка только-только собрался объявиться перед каким-то дяденькой. Тот сидел в клетушке, где на стенах поминутно вспыхивали разноцветные огоньки. Одну стену целиком занимал большой стеклянный экран, по экрану сновала туда-сюда загадочная белая линия, сам же дяденька, обхватив руками колени, подался вперед в своем кресле. Он что-то жевал. — Касетки? — с надеждой в голосе произнес Бутуз. Дяденька порывисто обернулся. Одна его рука легла на пистолет у пояса, другая метнулась к красной кнопке, но не нажала ее. Дяденька вытаращился на Бутуза, лицо у него побелело и залоснилось от пота, челюсть отвисла. На зубах налип кусочек жевательной резинки. Бутуз был разочарован: он-то считал, что дяденька жует пирожок или на худой конец ириску. А от жевательной резинки много ли проку, когда человек голоден? Но все-таки надо быть повежливее: может, тогда дяденька хоть чем-нибудь его угостит и даже расскажет, где сейчас Санта-Клаус. — Здравствуйте, как поживаете? — старательно выговорил Бутуз. — С-спасибо, хорошо, — выдавил из себя дяденька и тряхнул головой, точно отгоняя муху. Убрал палец с красной кнопки, нажал какую-то другую и с кем-то заговорил: — Неправомочное появление на командном пункте… Нет-нет, на кнопку не надо… Да, знаю я приказ, черт побери, но ведь ребенок же!.. Лет трех, в пижаме. Спустя несколько минут в клетушку ворвались двое. Один — молодой, худощавый — велел дяденьке за пультом не пялиться на малыша, а повнимательнее следить за экраном, чтоб не прозевать радиолокационную отметку. Другой — высоченный, широкоплечий — здорово смахивал на того, что расспрашивал Грега, но только был при галстуке и без высокого тесного воротника-стойки. Этот другой долго разглядывал Бутуза, потом присел перед ним на корточки. — Что ты здесь делаешь, сынок? — спросил он сдавленным голосом. — Санта-Клауса ищу, — ответил Бутуз, косясь на его карманы. Похоже, пустые, даже носового платочка не видать. После подсказки Ричарда Бутуз прибавил: — А что такое радиолокационная отметка? Тот, который помоложе, быстро-быстро залопотал что-то невразумительное. Сказал, что тут отвлекающий маневр, что со всех баз от охраны поступают сообщения о нашествии детишек, что противоположный лагерь явно затевает внезапный удар. А ведь всеми признано, будто отношения улучшаются. Может, это и не ребенок вовсе, может, это взрослый ребенком прикидывается. — Трехлетним карапузом прикидывается? — возмутился другой, распрямляясь во весь свой немалый рост. От такого разговора Ричарду легче не стало, терпение его понемногу истощалось. С минуту поразмыслив, он заставил Бутуза повторить: — А что такое радиолокационная отметка? Объясните, пожалуйста! Высокий дяденька подошел к тому, который сидел перед экраном. Они о чем-то пошептались, затем высокий вернулся к Бутузу. — Может, стоило бы ему руки связать? — предложил тощий. — Снеситесь с генералом. Доложите, что впредь до особого распоряжения я считаю необходимым привести все ракетные базы в состояние повышенной боевой готовности. А я тем временем попробую кое-что выяснить. И доктора пригласите, проверим заодно вашу гипотезу насчет взрослого, который якобы изображает ребенка. — Он отпер один из ящиков, достал плитку шоколада и, снимая обертку, прибавил: — Неужели вам не преподавали психологию? — А потом ответил Бутузу: — Радиолокационная отметка — это малюсенькая белая черточка на таком вот экране. Бутуз был до того поглощен мыслями о шоколаде, что Ричард лишь с огромным трудом заставлял братишку задавать нужные вопросы. «Спроси, отчего бывает радиолокационная отметка?» — яростно внушал он малышу (эх, ну почему нельзя залезть в мысли взрослых!) и в конце концов добился-таки своего. — От запуска ракеты, — ответил высокий дяденька, но тут же спохватился: — Да что же это я несу? Бред какой-то! «А отчего бывает запуск ракеты?» — подсказывал Ричард. Дяденька, который следил за радиолокационными отметками, вновь обхватил колени руками. К нему никто не обращался, но он почему-то все равно объяснил: — В частности, оттого, что нажимают красную кнопку… — Голос его прозвучал на удивление хрипло. Посмотрев и выслушав все это через сознание братишки, Ричард решил, что достаточно насмотрелся-наслушался. Его давно уже беспокоило, не грозит ли опасность Грегу, Лайаму и Бутузу: столько разговоров о стрельбе без предупреждения, да к тому же охранники с такой злобой смотрят на ребятишек, даром что те никому не причинили зла! По телевизору Ричард много раз видел, как стреляют в людей, и, хоть имел о смерти самое туманное представление, считал, что от пуль становится очень больно. Никому из своих друзей он боли не желал, особенно теперь, когда стало ясно: дальнейшие поиски бессмысленны. Санта-Клаус где-то затаился, и если подозрения Ричарда обоснованны, то старика винить не в чем. Ему можно только посочувствовать. Бедный Санта-Клаус! Ричард без промедления отозвал «поисковую партию». Он пришел к выводу, что понял суть дела, но хотел еще немного поразмыслить перед принятием решения. Не успел он докончить мысленный приказ, как в своей кроватке появился Бутуз, крепко зажавший в руке плитку шоколада. Ричард заставил братишку отломить ему половинку, а потом тоже улегся, в постель. Но ему было не до сна. Ни Маб, ни Лоо ни разу не видели ни одного подземелья, значит, прежде всего надо было одолеть именно, эту трудность. Пользуясь данными, почерпнутыми из трех мальчишечьих голов, Ричард без особых усилий провел девочек по всем сорока семи базам. Разок-другой девочек там приметили, но ничего не стряслось: они ведь только смотрели по сторонам и вопросов не задавали. Убедившись, что девочки свою задачу поняли, Ричард отправил их по домам, но велел поупражняться с камнями и прочими предметами, которые валяются у него под окном. После этого он повернулся на бок и стал смотреть в окно, на залитую светом пустыню. Маленькие камешки и увесистые валуны кругом словно ожили. Они выстраивались кругами, квадратами, звездочками, укладывались в пирамиды. Но большей частью они попросту менялись местами, менялись до того быстро, что Ричард не успевал за ними уследить. Из забора исчезали колья, оставляя провисшую, но целехонькую проволоку; в воздухе реяли розовые кусты, но земля под ними оставалась ненарушенной, а все корни — невредимыми. Примерно через час Ричард разрешил девочкам прекратить упражнения и спросил, точно ли от этого не устает голова. Девочки ответили, что нет, ведь передвигать неживое очень легко. — Но учтите, действовать придется в ужасной спешке, — предупредил Ричард. По всей видимости, девочек это не пугало. Главное — знать, что, где и как размещено, тогда они запросто перебросят что угодно и куда угодно, вот так — тут Маб послала телепатему-картинку: ее папа прищелкивает пальцами. Ричард велел девочкам уложить все в пустыне как было и приступить к изучению новых мест, тех, о которых он им говорил. Девочки радостно унеслись сочетать полезное (для компании) с приятным (для себя лично). На кухне гремели тарелки. Близилось время завтрака. С самого рассвета Ричард уже не сомневался, что понял, почему с рождеством неладно и какие меры должна принять компания, чтобы все опять шло по-хорошему или почти по-хорошему, насколько это мыслимо. Для шестилетнего мальчугана — колоссальная ответственность, а хуже всего — что взрослых-то Ричард не выслушал и с их точкой зрения не знаком. Новая затея может навлечь на него серьезные неприятности, если о ней прознает папа… а то и колотушки. Ведь родители без конца твердили Ричарду о том, как свято надо уважать чужую собственность. Правда, за завтраком папа обычно полусонный. Может, и удастся выспросить у него кое-что, не вызывая слишком много встречных вопросов. — Папа, — сказал Ричард, доедая кашу, — знаешь, на Северном полюсе у Санта-Клауса в засекреченных подземельях спрятаны ракеты. А в головках ракет лежит такое вещество, что к нему близко даже подойти нельзя… Папа поперхнулся, рассвирепел и обрушился на маму. Мол, никогда бы он не согласился на работу в захолустье, если бы заподозрил, что мать Ричарда, бывшая школьная учительница, не сумеет обеспечить детям нормального воспитания. Ведь совершенно ясно, она пичкает Ричарда всяким вздором, мал еще, чтоб ему о ракетных базах рассказывать. На это мама отвечала: зря папа не поверил, когда она говорила, что Ричард читает журналы «Нэшнл джиогрефик» (не понарошку, а по-настоящему), а иногда и детективные романы. Конечно, она научила Ричарда многим вещам, которые шестилетнему ребенку знать рановато, но сделала это лишь потому, что Ричард все хватает на лету; слепая материнская любовь тут ни при чем, у Ричарда действительно выдающиеся способности. И уж о ракетных базах она даже не заикалась, наверняка сам вычитал в журнале или еще где-нибудь. И пошло, и пошло. При мысли о том, что стоит только задать вопрос посложнее, как отец с матерью тут же начинают перепалку и напрочь забывают ответить сыну, Ричард вздохнул. — Папа, — сказал Ричард, улучив минутку затишья, — ракеты — это игрушки для взрослых, правда? — Да! — рявкнул отец. — Но взрослые не желают в них играть! Без ракет нам жилось бы куда лучше! Отец отвернулся от Ричарда и давай опять пререкаться с мамой. Спросив разрешения, Ричард вышел из-за стола, Бутузу же дал мысленную команду как можно скорее вернуться в детскую. Значит, взрослым эти игрушки не нужны, с хмурым удовольствием подумал Ричард. Стало быть, руки у компании развязаны. Весь тот день Ричард держал связь с Лоо и Маб. Девочки работали споро, но дел у них было невпроворот, а поэтому Ричард выслал на подмогу Грега и Лайама: ребята тоже умели перемещать предметы в пространстве, хотя управлялись с ними не так ловко, как девочки. Однако дети очень давно бодрствовали и, вконец выбившись из сил, один за другим уснули. Когда сон сморил Ричарда и Бутуза, их мама решила, что они заболели, и перепугалась, но к возвращению отца с работы оба проснулись до того свежие и бодрые, что мама промолчала и не стала беспокоить папу. А ночью в детской состоялось еще одно сборище. — Не будем вспоминать протокол последнего собрания, — официальным тоном произнес Ричард и открыл свое сознание всем присутствующим. До этой минуты компания четко выполняла приказы и могла лишь смутно догадываться о том, что именно затевает вожак, теперь же все всё узнали доподлинно. Ричард словно раздал друзьям детали рассыпной головоломки и показал, как сложить их в стройное целое. Уклончивые ответы и недомолвки родителей; магазины, битком набитые игрушками; компьютеры, умеющие направить ракету в любой уголок мира. Подозрительно смущенный помощник Санта-Клауса (наверное, в универмаге его здорово приструнили) и засекреченные подземелья, охраняемые сердитыми солдатами; торгаши-разбойники. И хулиганы, и Санта-Клаус, которого не удается отыскать, потому что он убежал и спрятался, ведь ему стыдно посмотреть детям в глаза и признаться, что все их игрушки украдены. Очевидно, на подземелья, где хранились игрушки, напали хулиганы и все дочиста разграбили, оставили только игрушки для взрослых, самим взрослым уже ненужные (вот почему охрана Санта-Клауса с такой злостью кидается на посторонних). А после награбленные игрушки были переданы владельцам магазинов, которые явно были в сговоре с бандитами. Только и всего. В ближайшее рождество Санта-Клаус ни к кому не придет, и никто не получит никаких игрушек, если компания не засучит рукава. — …Мы уж сами позаботимся, чтобы детям хоть что-нибудь да перепало, сурово говорил Ричард. — Но никто из нас не получит того, о чем просил. Ведь поди угадай, которая из сотен ракет предназначена именно тебе или мне. Поэтому будем довольствоваться тем, что достанется на нашу долю. Одно хорошо: мы заставим рождество прийти на целых три дня раньше срока. Итак, за дело. Бутуз вернулся туда, где накануне его угостили шоколадом, — в помещение, где дяденька следил за бегущей по экрану белой линией. Однако на этот раз Бутуз никому не стал попадаться на глаза, только сам как бы служил глазами для остальной компании. Потом Маб и Лоо, подключенные к тому далекому помещению через сознание Ричарда и Бутуза, принялись дергать дяденьку, сидевшего перед экраном. Точнее, дергали они дяденькину руку, пытаясь надавить ею на большую красную кнопку. Но дяденька не желал нажать кнопку и. вызвать на экране радиолокационную отметку. Он так отчаянно сопротивлялся, так упирался рукой, что у Лоо разболелась голова. Тогда, объединив усилия, поднатужились все пятеро (Лайам, Грег, Бутуз и девочки). Дяденькины пальцы опять потянулись было к кнопке, но тут он что-то прокричал по радио. А после левой рукой выхватил пистолет и, с силой стукнув им по правой, отшвырнул правую руку от красной кнопки. Очень, очень гадкий дяденька. Неожиданно подал голос Грег: — Почему мы заставляем взрослых нажимать на кнопки? Не проще ли нажать самим? Ричард побагровел от стыда: мог бы и сам додуматься. Не прошло и секунды, как большая красная кнопка глубоко залипла в своем гнезде. У обеих сторон исправно сработали системы дальнего обнаружения. В течение трех минут все сорок семь баз осуществили или подготовили запуск ракет. Процесс запуска был автоматизирован, отсутствовала необходимость вносить поправки или что-нибудь «дообеспечивать» в последнюю минуту, так как ракеты содержались в постоянной боевой готовности. За те же три минуты, повинуясь полученным приказам, подводные лодки-ракетоносцы отошли на заранее предписанные позиции у берегов противника; исполинские тяжелые бомбардировщики, оглушительно воя, поднялись в воздух с аэродромов, которые, как полагали многие, окажутся стерты с лица земли, прежде чем успеет взлететь последний бомбардировщик. Точно гигантские встречные косяки рыбы, устремились в космос баллистические ракеты, хотя самоубийственное неистовство противоракет все же поубавило (правда, самую малость) их количество. Потом косяки рассыпались, траектория их полета выгнулась книзу, к земле, ракеты не отклонялись от курса и точнехонько поражали заданную цель. Начали поступать сообщения о жертвах и материальном ущербе. Семнадцать человек ранены осыпавшимися камнями и штукатуркой. На улицах городов, посреди мостовых, образовались воронки двадцати футов в поперечнике; убытки исчислялись десятками тысяч долларов, фунтов и рублей. Вскоре эфир наводнили срочные приказы, отзывающие подводные лодки к родным берегам, а тяжелые бомбардировщики — на свои аэродромы. Прежде чем принимать решительные меры, каждое правительство хотело выяснить, почему ни одна ракета, выпущенная по противнику, и ни одна, посланная противником, не взорвалась. Заодно надо было установить, кто или что заставило операторов на ракетных базах обеих сторон видеть то, чего они не желали видеть, и действовать против собственной воли. И почему при вскрытии неразорвавшихся боеголовок обнаружены вдребезги разбитые, сломанные, опаленные, даже расплавленные модели железных дорог, игрушечные шестизарядные пистолеты и прочая дребедень; не связано ли это с серией ограблений крупнейших магазинов, торгующих игрушками (такие ограбления произошли в населенных пунктах, весьма далеко отстоящих друг от друга, — в Солт-Лейк-Сити, Иркутске, Лондондерри и Токио)? Обе стороны организовали встречу своих представителей, те обменялись мнениями, поначалу — робко: ведь если говорить про общность интересов, то объединяло представителей только жгучее любопытство, уж очень хотелось им разузнать, что за чудо приключилось. Впоследствии, конечно, нашлись и другие точки соприкосновения… Рождество в том году совпало с началом новой эпохи — эпохи прочного мира на Земле, хоть этого по малолетству и не оценили шестеро членов юной, высокоодаренной компании. Игрушки, которые они подложили в боеголовки ракет вместо искристого вещества (само зловредное вещество, как ненужное взрослым, было сброшено в океан), к ним так и не попали. Дети разволновались: неужто они совершили что-нибудь недозволенное или очень скверное? Но, по-видимому, они вели себя не так уж скверно: ведь к ним приезжал Санта-Клаус, как и было обещано, в санях, запряженных северным оленем. Жаль только, ребята в этот час сладко спали и не повидали Санта-Клауса.