Это состояние можно сравнить также с рисунком на воде: все своевременно и на своем месте… но нарисованное растворяется уже в момент своего возникновения, «как только возникло – уже свободно!» [420]

Великий Дзэами говорит об этом так: «Каким бы ни был цветок, он не может сохраниться неопавшим. Он дивен тем, что благодаря опаданию существует пора цветения. Знай, что так и в мастерстве: то всего прежде надо считать цветком, что никогда не застаивается. Не застаиваясь, но сменяясь в разнообразных стилях, (мастерство) порождает дивное» [421] . И это действительно возможно, потому что, совершая этот виртуозный танец, «мудрец опирается на то, что не улучшается и не находится где-либо» [422] . Так проявляется искусство Мастера Самоосвобождающейся Игры. Оно вне ожиданий, схватывания и страха… изначально отпущено, полно бесстрашия, радости и любви!

Итак: «Я – бездонная глубина, из которой возникают все миры. Вне всякой формы, всегда недвижный – таков я» [423] ; «Я – Брахман… я обитаю во всех существах как чистое сознание, как основа всех явлений… Я – во всем…» [424] Это просто, «совсем как обычная жизнь, только ты всегда паришь в футе от земли» [425] . С невинностью и непосредственностью ребенка ты мыслишь так же, «как дождь, падающий с неба… как волны, носящиеся по морю… как звезды, освещающие ночное небо, как листья, которые распускаются под теплым весенним ветром. На самом деле это он сам и дождь, и море, и звезды, и лист» [426] . Здесь, подобно Порфирию, можно вообразить даже «Космического Мужа Света», макрокосмического человека, «чья голова – небо, тело – эфир, ноги – земля, а воды вокруг – океанские глубины» [427] .

И под финал: «Это наслаждение, фантазия и поэзия раскованного и отпущенного на свободу Ума;он резвится и играет цепочками умозаключений, как цветочными гирляндами, и танцует, держась за них» [429] . «И когда-нибудь холодной и прозрачной ночью луна осветит притихшую в ожидании Землю, просто, чтобы напомнить всем оставшимся и отставшим, что все это игра. Лунный свет воспламенит сны в их спящих сердцах, и страстное желание пробудиться шевельнется в глубине этой беспокойной ночи, и вас снова потянет отвечать на эти жалобные молитвы, и вы окажетесь прямо здесь, прямо сейчас, недоумевая, что бы это значило на самом деле – пока вспышка понимания не пробежит по вашему лицу, и все будет кончено. Тогда вы возникнете, как сама луна, и будете напевать эти сны в своем собственном сердце; и вы возникнете, как сама Земля, и будете славить всех ее благословенных обитателей; и вы возникнете, как само Солнце, бесконечно сияющее и слишком очевидное, чтобы его увидеть; и в этом Одном Вкусепервичной чистоты, без начала и без конца, без входа и выхода, без рождения и смерти…» [430] мы возникнем как великая самоосвобождающаясяпотенция, великая радость и великий ужас – быть всем! Мы возникнем как Великие Артисты, как Мастера Игры, являющиеся не чем иным, как самой Самоосвобождающейся стихией Игры!

Итак, «все твари – суть личины и маски Господа» [431] ! Или из Ницше: «Резкий и мягкий, грубый и нежный, доверчивый и странный, грязный и чистый, соединение глупца и мудреца – я все это и хочу всем этим быть – и голубкой, и в то же время змеей и свиньей» [432] . Ведь согласно алхимикам, субстанция, «которая содержит в себе божественную тайну, находится везде… даже в самой отталкивающей грязи.

Аналогичным образом, для тантрических буддистов всякое событие и всякая ситуация, хорошая или плохая, может стать носителем духовного преобразования» [433] . Или чуть иначе: «Ты так красив, что вызываешь отвращение, так мудр, что выглядишь безумцем, так свободен, что существуешь в форме миллиардов рабов. <…> Ты – в пении птиц, в журчании ручья. Ты в аромате сказочных цветов, в сиянии звезд ночных. Ты в блеске глаз садиста-маньяка и в тусклом разуме злодея-негодяя. Ты – в боли, отчаянии и одиночестве. Ты – в вероломстве гнусного предательства и во всех адских оргиях. <…> Ты в телах навозных червей, слепней и мух, в глистах, сороконожках и тараканах. <…> Ты – великий убийца, не несущий на себе бремени вины и кармы за содеянное. Ты даешь жизнь неисчислимому множеству, и ты же убиваешь то, что рождаешь! Тебя постичь – значит себя постичь. Стать тобой – значит стать собой. Расслабься и пронзи осознанием все сущее, обрети драгоценность сердца реальности» [434] .

И словами мастера дзен Ясутани: «Теперь смотри: облака, горы и цветы; звук пуканья и запах мочи; землетрясения, гром и огонь – это все Изначальная Самость. Чтение сутр и богослужение, бессовестное вранье, клевета и пустая болтовня, привлекательность и уродство – все это в целом суть высшее просветление. Все сущее – это твоя Изначальная Самость, в которой совершенно нет ничего недостающего. Не удивляйся» [435] .

Одним словом: «Оправдано всякое зло, видом коего наслаждается некий бог» [436] , – это и есть познать суть актерского мастерства, которое в развитии своем испытывает настойчивую дерзость пренебречь глазами смертных, стремится вырвать, выжечь или растоптать их. Как юродивый-шут-трикстер, Мастерне играет перед тварным взглядом, он играет перед Sensorium Dei– визуальным органом Бога, возвышая тем самым внешнюю тварностьдо внутренней божественности.

Не пытаясь никому навязывать этот крайне экстравагантный, балансирующий на грани сумасшествия взгляд, я тем не менее, выходя на сцену, знаю: все, что касается меня как персоны, не имеет отношения ко мне подлинному. И то, что доступно чьему-либо взору, – это болтающаяся на ниточках кукла. Нити уходят высоко вверх, там прячется то, что я называю творческой потенцией Театра Реальности, а мое подлинное лицо вибрирует в каждой частичке окружающего меня и смотрящего на меня и из меня визуального органа Бога. Итак, на сцене присутствует только тварная, видимая часть меня, но подлинный масштаб меня не знает и не может знать себя, свои невообразимые возможности, свою невообразимую мощь. Это неописуемое богатство Образа! «Настойчиво и неуклонно ищи непостижимое и бесконечное, и оно будет искать тебя. Не придавай ему имени и формы, и оно никогда тебя не свяжет. Узнай его как себя, и оно узнает тебя как себя в тебе». [438] «Попробуй тысячу раз – и увидишь, как это трудно; попробуй тысячу тысяч раз – и увидишь, как это легко; попробуй тысячу раз по тысяче тысяч раз – и поймешь, что ты больше не ты, делающий это, а оно, делающее это через тебя. Лишь тогда то, что ты делаешь, будет сделано хорошо». [439]

Так в очень сухом, поверхностном и крайне наивном изложении выглядит артистический идеализм,наполняющий нашу жизнь глубочайшим смыслом и позволяющий нам выйти за пределы самих себя.

Итак, « Играобнаруживает себя всюду, где авторитет субъективности выше авторитета объективности, где истинность заменяется потенциальностью; когда творчество моделирует мир, не очень заботясь об адекватности, признавая непознаваемость „вещей в себе“, вероятность всякого знания» [440] . Она ( Игра) обнаруживает себя всюду, где мысль, сотканная из сомнений и недоверия к себе и миру, внезапно озаряется пронзительными вспышками интуитивного знания, «вспышками… такими яркими, что в эти мгновения окружающий мир исчезал, а… дух прекрасного, подобно мантии, окутывает его и он, хотя в мечтах, приобщается к возвышенному» [441] .

И здесь внезапно «с невыразимой достоверностью и тонкостью нечто становится видимым и слышимым, нечто такое, что глубоко потрясает и опрокидывает… Не слушаешь, не ищешь; берешь – и не спрашиваешь, кто дает; будто молния сверкнет мысль, с необходимостью уже облеченная в форму. <…> Восторг, неимоверное напряжение которого иногда разрешается потоком слез, полный экстаз, пребывание вне самого себя; глубина счастья, в которой самое болезненное и мрачное действует не как противоположность, а как необходимая краскасреди такого избытка света. Все происходит в высшей степени непроизвольно, но как бы в урагане ощущения свободы, безусловности, божественности, мощи…» [442]