Простая, ясная цель, с которой Жора шел сюда, испустила дух, обмякла и уже не казалась значительной. Он перестал чувствовать себя хозяином положения. Мелкое дрожащее беспокойство постепенно овладевало его чувствами. Жора на мгновение, на бесконечно короткий миг увидел себя со стороны в чужой квартире беседующим с незнакомой пожилой женщиной, даже не подозревавшей о его истинном обличье, совершенно отличном от того, которое она видела, и ему стало тоскливо. Тоскливо и одиноко, как заключенному в тюремной камере, ключи от которой давным-давно потеряны. Кто мог знать, кто мог видеть, кто мог слышать то, что происходило за толстыми стенами его собственной «одиночки»? Никто. Кроме старухи, почему-то знавшей о нем больше, чем он сам. Во всяком случае, ему так показалось. Ведь если бы она закричала на него, потребовала убраться из квартиры или начала угрожать милицией, Жора нашел бы применение тому предмету, который прятал за поясом.

Он подошел к старухе вплотную и присел на корточки, уцепившись в подлокотники ее кресла.

— Вас что-то беспокоит? Вы смотрите на меня так, словно вас мучает какой-то вопрос, но вы не решаетесь его задать, — спокойно заметила она.

— Кто я, по-вашему? — тихо спросил он.

— Дайте-ка подумать… — Анжелика Федоровна картинно приложила палец к губам. — Вы явно не из круга моих приятелей, потому что все они гораздо старше вас. И за Зоей я не замечала склонности водить дружбу с привлекательными молодыми людьми. Значит, если рассуждать логически, вы имеете некоторое отношение к нашей Кристине.

— Очень даже может быть. И где же она?

— Было бы странно, если бы она давала мне отчет о своих делах, вы не находите? И вообще, Жора, вы меня пугаете. В вас слишком много непонятного. А непонятное пугает. Не хотите рассеять страхи старого человека и сказать ему, чего же именно вы хотите?

— Разве я сказал, что чего-то хочу?

— Это написано на вашем лице, Жора. Желания, пороки и чувства пишутся на любом лице, словно мелом на школьной доске. Иногда жирными, ясными строками, а иногда бледными, скользящими паутинками, которые едва можно разглядеть. Прочтите, если не читали, «Маскарад» Лермонтова. Вы все поймете. И еще можете почитать кое-что… то ли у Бальзака, то ли у Оскара Уайльда, то ли у Достоевского. Впрочем, все они умели с величайшей точностью препарировать человеческие поступки и мотивы, скрытые от менее наблюдательных. Иначе говоря, зрить в корень. Вам, я вижу, неудобно. Пересядьте на стул, вот здесь, возле меня. Вы мне интересны. Я хочу поговорить с вами.

Жора порывисто встал и отошел к столику, на котором под крахмальной занавеской покоилась древняя радиола. Он начал рассеянно просматривать пластинки, аккуратно сложенные на специальной подставке.

— Знаете, мне сейчас постоянно хочется с кем-то говорить. Не важно о чем. Лишь бы говорить. Тишина в моем возрасте имеет обыкновение незаметно превращаться в могильную. Да так, что можно и не уловить разницы. Что вы там делаете?

— Смотрю, — буркнул он.

— Пластинки надо слушать, а не рассматривать. Поставьте-ка что-нибудь на свой вкус.

«Что, что я делаю?! — сверлила его мозг отчаянная, лихорадочная мысль. — Почему все не так? Пластинки, книги… Бальзак хренов! Как в болоте увяз. Дурдом какой-то!»

— Я не хочу ничего слушать. Я не хочу ничего читать. Я не хочу ничего говорить! Понятно?! — развернувшись, прокричал он со злостью.

— Вполне, — с достоинством кивнула старуха. — Только кричать незачем. Я слухом пока не обделена. Сядьте же.

— А зачем? — бросился к ней Жора через всю комнату. — Зачем? Что вы знаете обо мне, чтобы приглашать садиться?

— Вы правы, Жора, о вас я в самом деле ничего не знаю. Но на Востоке говорят: хороший гость роднее отца.

— С чего вы взяли, что я хороший? Вот с чего?!

— Посудите сами, люди ведь не рождаются плохими.

— Зато они рождаются безмозглыми! И многие такими остаются на всю свою долбаную жизнь, не стоящую даже тех шмоток, которые на них висят.

— Какая злая мысль, — заметила Анжелика Федоровна задумчиво. — Вам, Жора, нельзя так думать, право же. Бог знает, к чему можно прийти из-за таких мыслей. Какое вы все-таки странное поколение. Были нигилисты. А в какие времена их не было? Однако ж у нигилистов имелась своя философия, свои псевдоцели. Куда ж идете вы? К чему? Я не понимаю. Совсем не понимаю.

— Мы иногда и сами себя понять не можем, — уже устало отозвался Жора, садясь на пол прямо перед ней.

— Как же вы живете? Чем?

Он помедлил, после чего вытащил из-за спины пистолет, сверкнувший со смертоносным изяществом темным металлом.

— Вот этим. Силой, одним словом.

— Немедленно уберите это. Сию минуту, — глаза старухи сделались грозными и изумленными одновременно. — В противном случае мы с вами рассоримся. Силой! Дурная выдумка слабых и душевно нездоровых людей! Выбросьте это из головы! Нет ничего хуже, чем полагаться на эту вашу так называемую «силу»! Слышите? Нет ничего хуже! И опаснее.

— Еще скажите, что силой ничего добиться нельзя, — иронично скривился Жора.

— Можно. Только вот что это будет за победа и кому она такая нужна?

— Мне нужна.

— Ничего подобного! — возразила Анжелика Федоровна. — Любая цель, которой вы пожелаете достичь с помощью вот этой… штуки, перестанет иметь значение. На первом плане останется «сила» и возможность применить ее. Вспомните: если в первом акте спектакля на стене висит ружье, во втором акте оно обязательно выстрелит. Что бы ни делали и ни говорили герои, один только этот факт неизбежно приведет к трагедии. И вот что мне интересно: чего вы хотите достичь с этой мерзостью в руках?