Через две минуты по телу прошла мягкая волна эйфории: мышцы натянулись, как струны, а мозг превратился в машину, не знающую ни страха, ни сомнений, ни боли.

* * *

Штандартенфюрер Штольц пересек порог санчасти и застыл на месте. Брови сдвинулись. В уголку рта пролегла глубокая складка.

— Когда это произошло, Хельмут? — спросил он, осматривая помещение и стараясь не задерживать взгляд на трупах. Он не был трусом, но ему почему-то захотелось поскорее покинуть это ужасное место.

На полу, свернувшись калачиком, лежал мертвый доктор Штрекер, на столе — медсестра Хельга Штауб. Ее неестественно вывернутая вбок голова безвольно свисала и смотрела на коменданта красивыми голубыми глазами, но этот взгляд был безжизненным и пронизывающим, как будто он проходил сквозь все препятствия на своем пути и исчезал в бесконечности. Красивая рука девушки будто тянулась к кому-то, словно прося о помощи. Штольц уловил себя на мысли, что не может оторвать взгляд от ее чудесных чуть заостренных пальчиков, которые он неоднократно целовал, и которые ему всегда хотелось засунуть себе в рот. И ему стало немного не по себе от воспоминаний, да и от подобных мыслей.

— Их обнаружили двадцать минут назад, — доложил секретарь. — Убиты предположительно недавно. Кровь на трупах и полу не успела высохнуть. Думаю, прошло не более часа с того момента как их убили. Доктору отрезали гениталии, а затем перерезали трахею вместе с артерией. Медсестру жестоко изнасиловали, а после полового акта свернули шею.

Комендант почесал нос и поморщился. В воздухе стоял тяжелый, приторный запах крови.

— Кто совершил эти убийства, узнали? — хмуро осведомился он.

— Есть одна догадка, господин штандартенфюрер, — ответил секретарь. На его щеках от волнения выступил предательский румянец, окрасив их в цвет старого кирпича. — Мы нашли на полу одну безделушку, и один из солдат опознал в этой вещи свою ставку на кон, которую он две недели назад проиграл в карты обер-шарфюреру Хольману.

— Могильщику Карлу? — удивился комендант. — Хольману?.. Хм… Что за вещь?

— Складной финский нож. Хольман коллекционирует подобные вещи. Он сломал ножом замок шкафа и похитил хранившиеся в нем наркотики.

— Карл — наркоман?! Никогда бы не подумал… Хотя с его работой… Он арестован?

— Нет.

— Значит, сбежал и скрывается…

— Я послал две группы людей на его поиски, но в жилой комнате его не оказалось. Сейчас команда прочесывает все уровни базы — сверху донизу. Найдем непременно, господин штандартенфюрер.

— Что он еще взял из сейфа? — сказал Штольц ровно.

— Бинты…

— Бинты? — искренне удивился комендант. — Они-то зачем ему понадобились? Он что — ранен?

— Не могу знать, господин штандартенфюрер.

— Ну, так узнайте! — гневно произнес Штольц. — И доложите! — Он достал из бокового кармана платок и громко высморкался. — По базе разгуливает убийца и насильник, а вы, Берг, даже не в курсе: ранен он или нет! Я уже и сам не знаю, что во мне вызывает большее раздражение и неприязнь — плачущая женщина или тупой помощник, который ничего не знает. Найдите Хольмана и возьмите его живьем, если удастся. Я лично шкуру с него спущу. А здесь все хорошенько приберите. Исполнять!

— Хайль Гитлер! — Вскинув правую руку вверх, Берг звонко щелкнул каблуками.

Комендант как-то по-особенному взглянул на секретаря и сказал:

— Мне нравится твоя отвратительная преданность фюреру, Хельмут. Но она попахивает ржавчиной. Неужели тебе не осточертело очарование тех дней, когда параноик парил всей нации мозги?.. Единственное, что мне нравится в людях — это их отвратительная собачья преданность к мертвецам.

— Простите, я не понимаю значения ваших слов… — нервно пробормотал Берг. — Вы мне как-то говорили, что фюрер остался жив, что он в Аргентине, что…

— Придержи язык, Берг! — рявкнул Штольц, бросив короткий взгляд на одного из сопровождавших его эсэсовцев, у которого от такой новости отвисла челюсть. — Тебе и не нужно ничего понимать! Ты обязан лишь исполнять! Ступай.

Штольц повернулся и пристально посмотрел на красивые, слегка заостренные к ногтям пальцы мертвой Хельги. Мертвые пальцы. К этой девушке комендант всегда испытывал симпатию, но роман завести не мог из-за своей мужской неполноценности. Затем прочитал надпись, выведенную кровью на одной из стен: