— Скотина, — еле слышно пробормотал Бахметьев.

— Это правильно, что отдыхаете, — продолжал Плетнев, — работы сегодня хватало и завтра хватит. — И, задумавшись, неожиданно спросил: — Память у вас хорошая, товарищ Лобачевский?

— Самая лучшая во флотилии.

— А ну, посмотрим. — И Плетнев улыбнулся. — Однажды вы сказали, что станете флагманским минером, и, между прочим, не ошиблись. Помните, когда это было?

— Я сказал? — не поверил Лобачевский. — Едва ли. Минное дело всю жизнь было для меня загадкой, которую я отнюдь не стремился разгадать. Только здесь мне пришлось с ней столкнуться, р то совершенно случайно.

Плетнев покачал головой:

— Небогатая память. Совсем небогатая. Вы это сказали генерал-майору Грессеру в минном кабинете Морского корпуса. Было это в середине февраля семнадцатого года. В самые последние дни царской власти.

— Верно, — вдруг вспомнил Бахметьев. — Я в этот день как раз опоздал на репетицию, а потом… потом вы мне подсказывали насчет изготовления торпеды к выстрелу.

— Двенадцать баллов мы с вами получили за это дело, не так ли? — всё еще улыбаясь, спросил Плетнев.

— Ну, конечно, двенадцать. — И Бахметьев тоже улыбнулся. О Малиничеве он уже забыл. Он совершенно ясно видел перед собой Плетнева, каким он был в корпусе, — широкоплечего, молчаливого матроса с унтер-офицерскими нашивками. Почему он теперь выглядел как-то моложе?

Лобачевский развел руками:

— Признаю свое поражение. Теперь я действительно припоминаю, что сбрехнул Лёне Грессеру что-то в этом роде. И выходит — оказался пророком. Красота!

— Разве вы все вместе учились? — спросил Мишенька Козлов. Он наконец обрел дар слова и решил непременно принять участие в разговоре.

— Нет. Я у их благородий инструктором был. Таскал всякие тяжелые предметы и докладывал, что как называется. — И Плетнев задумался.

— Смешно у нас бывало в минном кабинете, — сказал Лобачевский. — Помните, как Леня убил змею?

— Ну, как же, — ответил Плетнев, — этого не забудешь.

— В минном кабинете? — удивился Мишенька. — Откуда же она там взялась?

Плетнев рассмеялся.

— В кабинете! Минер, объясните ему, в чем дело. — И Лобачевский объяснил.

В корпусе существовала старинная, веками освященная система «заряжать» преподавателей, иными словами — заставлять их рассказывать о всевозможных посторонних вещах.

Генерал-майор Грессер был по заслугам награжден прозвищем «самозаряжающийся Леня». Он с удовольствием рассказывал о чем угодно и чаще всего о том, как он убил змею.

«— Вот иду я с Верочкой (и голос у Лобачевского зазвучал глухим генеральским басом).

— А что, эта Верочка молоденькая? — интересуется класс.

— Чепуха, — ворчит Леня. — Верочка — моя дочь. Ей тогда было шесть с половиной лет. И вдруг вижу — она ползет из кустов.

— Верочка? — удивляются слушатели.

— Да нет же. Змея, конечно. С какой стати Верочка будет ползать в кустах. Тут я схватил…

— Змею? Верочку?

— Фу, глупые мальчишки! Палку! Зачем мне хватать змею или Верочку? Ну и трах ее по голове!

— Ой, неужели Верочку?»

— Тут уже Леня окончательно выходил из себя и ругался не меньше пятнадцати минут без перерыва. Получалось замечательно весело.

— Замечательно, — согласился Плетнев. — Только минное дело от этого веселья страдало. Плоховато вы учились, товарищи гардемарины. — Встал, подошел к одному из выходивших на корму окон и поднял одеяло.

За окном стоял сплошной туман. Даже труба ошвартовавшегося у борта буксира казалась плоской и будто полупрозрачной, а канонерских лодок вовсе не было видно.

— Ну, минер, сегодня вам практики не будет. Мины пойдем ставить завтра. — Подумал, опустил одеяло и, в упор взглянув на Малиничева, закончил: — Революционный дух у нас имеется, однако мы, пока что, тоже будем придерживаться оборонительного образа действий.

Это было шуткой, самой обыкновенной и неплохо задуманной шуткой, а получилось из этого черт знает что.

Ему захотелось разыграть всех этих ослов, и он превосходно вошел в свою роль. Пожалуй, даже слишком хорошо. Наболтал такого, что попал под подозрение. Какими странными глазами смотрел на него Плетнев!

Осторожно ступая, Малиничев шел по косогору. Шел сквозь густой туман, по рыхлой, осыпавшейся под ногами земле. Где-то впереди, вероятно, уже совсем близко, стоял его корабль. Вернее, не корабль, а проклятая посудина.