— Жизнь есть жизнь, мой мальчик, — сказал писатель, ощущая в груди смертельную пустоту и усталость. — Она слишком сильна, чтоб подчиниться книге.

— Но я пропаду без Амаранты. Я вновь подслушиваю, как она занимается любовью с Гастоном и вопит, будто кошка. По ночам я терзаю зубами её сорочку, а от воспоминаний у меня останавливается сердце.

— Возвращение Гастона, возможно, ничего не изменит, — осторожно сказал писатель, прикидывая, как может измениться придуманный им сюжет. — Если у вас родится ребёнок…

— Нет, нет! — испугался Аурелиано. — Я совсем обезумел от любви и наговорил тебе бог знает чего. Я не хочу, чтобы Амаранта умерла, как в твоей книге. Уж лучше пусть живёт с Гастоном.

— Ты запутался в своих желаниях, мальчик. — У Габриэля от волнения заболело сердце. — Я не могу изменить ход жизни. Она сильнее нас.

— Дай мне совет, отец, — попросил Аурелиано. — Ничего не делай, только скажи: как мне быть дальше?

— Не знаю, — тихо сказал писатель. — Советы ещё никого не сделали счастливей, Аурелиано. Я уже никому из вас ничем не смогу помочь, сынок. Запомни это и передай другим. Вы вышли за пределы сюжета, и я вам больше не… отец. В настоящей жизни мне ничто не подвластно.

Он осторожно опустил трубку и пошёл к домашней аптечке, чтобы выпить успокоительное.

— Ты что-то бледный, — заметила за ужином жена.

Габриэль отсутствующе кивнул. Жена ещё что-то сказала. Занятый своими невесёлыми мыслями, он снова кивнул, однако невпопад.

— Ты вовсе не слышишь, что тебе говорят, — упрекнула жена. — Полчаса назад в сад забралась какая-то женщина. Мулатка. Она заглядывала в окна и напугала нашего мальчика.

— Надо было позвать меня. — Он пожал плечами и стал задумчиво чистить банан.

— Мальчик закричал — и она убежала, — объяснила жена.

— Тогда и говорить не о чем.

Габриэлю хотелось одного: чтобы скорее кончился этот душный вечер, обещающий грозу, чтобы ночь уложила домашних в постели и он, наконец, мог побыть один. Надо обдумать всё, взвесить. Радовало, что особого шума открытие Макондо не вызвало. Нескольких репортёров, конечно, пришлось отвадить, но известие о чуде не стало сенсацией. Почему — трудно судить. По-видимому, прав профессор: мы теряем так много, мы столь равнодушны, что находка крошечного городка, пусть рождённого небывало, фантастично — в дыму и пламени взрыва человеческого воображения, никого особенно не взволновала. Может быть и другое объяснение: люди понимают, как трудно и больно ему, своим молчанием и деликатностью они как бы говорят: это твоё личное дело, Габриэль, думай сам…

Он вышел в сад и бродил там, пока в доме не погасли огни. Тёплый неторопливый дождь вполне соответствовал его настроению. Дождь намочил волосы, приклеил к телу рубашку. Отсырели даже сигареты, и Габриэль вернулся в дом, чтобы закурить. Дверь в холл он оставил открытой. Постоит потом на пороге, послушает шёпот дождя, который успокаивает лучше, всяких лекарств.

Что-то зашуршало за его спиной, шевельнулся воздух. Габриэль обернулся.

В проёме двери стояла молодая женщина в цветастом шёлковом платье. Она, видно, тоже долго бродила под дождём: чёрные волосы влажно блестели, платье, надетое на голое тело, облепило все явные и тайные изгибы. В лице женщины, её манере держаться удивительным образом сочетались чистота и искушённость в самых дерзких секретах любви.

«Они решили, что телефон не заменит живого общения, и послали к Отцу эту босую красавицу», — с горькой самоиронией подумал писатель.

— Это ты вечером заглядывала в окна? — спросил он, осенённый внезапной догадкой.

— Прости, — сказала женщина, и голос её был обещанием рая. — Я не хотела напугать твоего мальчика. Я искала тебя.

Она переступила с ноги на ногу, и тёмные острия груди, проглядывающие сквозь мокрый шёлк, грозно колыхнулись.

— Тебя послали… — начал было Габриэль, но непрошеная гостья, презрительно фыркнув, перебила его речь:

— Хотела бы я увидеть того безумца, который взялся бы командовать мной! Пусть спросит кости моей бабушки, чем это кончается.

— Эрендира! Простодушная Эрендира! — воскликнул писатель. Он шагнул навстречу женщине, прижал к себе, будто дочь, которую много лет не видел. Эрендира осыпала его поцелуями, и в какой-то миг Габриэль вдруг понял, что в них нет и намёка на дочерние чувства. Страсть и только страсть была в этих жадных и искусных прикосновениях губ. Он неловко освободился от объятий, отступил в недоумении.

— Сумочка… — сказал он, указывая глазами. — Упала…

Из сумочки выпали какие-то бумаги, газетные и журнальные вырезки. Эрендира наклонилась, чтобы поднять их, но от резкого движения бумаги разлетелись в разные стороны. Габриэль увидел, что это его многочисленные фотопортреты и интервью, свежие и многолетней давности, даже пожелтевшие.

— Зачем это? — удивился он.

Эрендира вздрогнула, будто от удара, подняла взгляд.

— Была когда-то простодушной, — мрачно сказала она. Глаза женщины сверкнули. — Смешно получается…