Анна резко обернулась:

— Не может быть!

— Почему же? Я с мамкой твоей в одном классе учился. А отец твой к нам пришел в классе восьмом, тоже в Лизоньку с первого взгляда влюбился. Собой был хорош — высокий, в волейбол классно играл, на курсах математических в университете учился, чемпион района по шахматам. А Лиза вот не его, такого умного и красивого, а меня, хулигана, полюбила. Только вот незадача получилась, попался я на какой-то ерунде, и подгребли меня, три года впаяли. А Лиза забеременела, сама знаешь, как в те годы на все это смотрели, строго было. Рассказала она обо всем твоему отцу, он тут же предложил жениться на ней. Даже с Лизкиным условием смирился: в одной постели ни разу не будут, пока я из тюрьмы не выйду.

Он кряхтя поднялся с кресла, тоже подошел к окну.

— Ну а дальше что?

— Дальше? Да ничего хорошего дальше и не было. Вышел я из тюряги, Лизу не успел увидеть, как дружки на дело позвали. Как чувствовал, что не подфартит, но уж больно хотелось перед Лизой во всей красе показаться, и одетым быть по моде, и с деньгами в кармане. На суде только и увиделись, только глазами и встретились — повернулась она и ушла. А когда через семь лет я снова был на свободе, жениться уже нельзя было.

— Вором в законе стал?

— Точно. А не стал бы, так Лиза все равно не пошла бы за меня, у нее уже ты родилась, а незадолго до того, как мне пришло время освобождаться, уехали вы все из Москвы.

— Так ты точно вор в законе?

Он насмешливо глянул:

— Я уже давно не вор. Но ты правильно подчеркнула — в законе я. И этим все сказано.

— А какая кличка у тебя была? И сейчас, наверное, есть?

— Есть, конечно, — Самый.

Анна кивнула:

— Хорошее имя. Авторитетное. А Настя знала, что ты ее отец?

— Узнала, когда ей шестнадцать стукнуло. Я тогда приезжал, предлагал помощь свою, но Лиза запретила все встречи.

Анна глянула искоса, внутренне сжалась. Чтобы Алексей Петрович не увидел ее лица, быстро отошла к столу, снова плеснула в бокал коньяка. «А что, — возникшая мысль не отпускала ее, — устроить автокатастрофу, чтобы приблизить к себе дочь… О, только не это!»

— Настя очень тебя, Анюта, любила. Больше всех на свете. — Он усмехнулся. — А меня так и не полюбила. Ценила, доверяла, уважала. Но полюбить так и не смогла. Или, может, не успела.

Он хотел еще что-то добавить, но Анна метнулась к телевизору, прибавила звук: на экране мелькнула Ольга, потом пошли кадры видеокассеты, где был снят Минеев со своим юным любовником — лицо мальчика было заштриховано, зато Аркадий Борисович смотрелся крупным планом очень даже узнаваемо.

— Подробнее мы расскажем в сегодняшней вечерней передаче, — вещал диктор. — А пока события из области, возглавляемой — пока возглавляемой! — губернатором Минеевым, настолько фантастичны, что, думается, только к вечернему эфиру нам удастся собрать и проанализировать информацию об убийстве первого заместителя губернатора Николая Ращинского, которого застрелили в собственном доме, загадочной гибели двух самых видных в 'области предпринимателей, причинах самоубийства губернаторской жены. Все это, как утверждает наш неофициальный источник, напрямую связано с недавней гибелью известной фотомодели и одного из лучших фотографов страны.

Алексей Петрович выключил телевизор.

— Быстро подсуетилась твоя Ольга. Губернаторство Минееву теперь, конечно, не светит, но годика через три-четыре вынырнет снова Аркадий Борисович. Такие, как он, не пропадают. А что с хирургом, — он вскинул брови, — серьезно у тебя или как? Молчишь? Ну твое дело… Только хочу предупредить: парень твой не стал тебя дожидаться, даже от завтрака отказался, попросил машину и сразу уехал в Москву.

В душе Анны жалобно тренькнуло. Под внимательным взглядом Алексея Петровича она не могла расслабиться, не хотела, чтобы он почувствовал, понял, как больно царапнули его слова. Очень больно! Она опустила голову, сжала ладонями лицо. Ну что ж, значит, не судьба.

Из саквояжа, сиротливо стоявшего около кресла, она достала конверт, положила его на стол.

— Здесь документы на предъявителя. Я ничего тебе больше не должна?

Алексей Петрович помолчал немного:

— Я ведь не требовал.

— Мне достаточно, что было сказано.

— Не жалко отдавать?

Она плеснула коньяк в стакан, выпила двумя большими глотками.

— На все жалости сердца не хватит.

…Дождь моросил вовсю. Выйдя из-под навеса, Анна стояла на крыльце, подставив под тоненькие, едва заметные струйки ладонь, и ощутила, что и лицо у нее стало мокрое — не от дождя, от слез. Мелкие дождинки били часто и остро.

Она не слышала шума въехавшей в ворота машины, не обратила внимания на смуглого человека, который шел к ней, и только, когда он тронул ее за руку, вздрогнула и открыла глаза.

— Всех собачников московских объехали, — сообщил он, сверкнув по-детски радостной улыбкой. Анна непонимающе и равнодушно смотрела на него. Парень, пожав плечами, скрылся в доме.

Будто что-то подтолкнуло ее. Она медленно, а потом все ускоряя шаг, пошла, почти побежала к машине с распахнутыми дверцами.