Вдруг ни с того ни с сего Рите, не сразу решившейся постучать, пришла в голову шальная, однако, в свете определенных беллетристических стандартов, довольно затертая мысль: представить только, как много забавного, грустного и трагического рассказала бы эта древняя, сорокалетняя, очевидно, дверь, если б умела говорить!

И с ходу — другая мысль — противоположного свойства: тогда уж сразу надо представить, чтобы больше всякую банальную дичь не воображать, какой получился бы кошмар, когда б самые примитивные бытовые предметы и вещи вдруг сделались столь же болтливы, как люди!..

И постучала решительно. Будто шастать по соседкам — привычнейшее дело.

«Это я, теть Кать, Рита из шестой квартиры, пакетик ваш принесла!» — так собиралась ответить Рита на естественный и, как ей представлялось, абсолютно необходимый вопрос сквозь толщу суверенной двери.

Но соседка отворила мгновенно. Будто стояла наготове и ждала. А вместе с ней навстречу, как всегда, — неповторимый запах чужого жилья. Однако и знакомое что-то…

Ах да, очень похоже пахло в доме бабушки, а также в домах чужих бабушек, когда в них зачем-либо приходилось бывать. Запах вовсе не противный, наоборот, какой-то по-особому уютный, родной… Запах близкой смерти? Вряд ли. Там, где доживает свой короткий век Рита, такого точно нет. Стало быть, — старости?..

— Риточка! Ой, как хорошо, что зашла! А то я сама хотела. Да входи же, холоду не напускай! — С этими словами старушка энергично и вполне бесцеремонно в одно мгновение задернула слегка растерявшуюся Риту внутрь. — Ты куда это с кульком? Или не хватило чего-то?

— Что вы, всего хватило, даже в избытке, но пакет ведь надо возвращать…

— Кого там возвращать — говна! Да ты никак добрый вместо моего драного приволокла?! Ну, даешь, соседушка! Это ж додуматься надо!.. Ладно уж, «первый раз прощается, второй раз доверяется…» Конечно, ты ж меня еще не знаешь, мало ли что у незнакомой старухи на уме. Однако в наказание тебе — нельзя ж без наказания — полный кулек накладу. И не моги возражать!

— Да… — еще больше растерявшись, промямлила Рита, — прям неловко так, ей-богу…

— Все — больше ни слова про это, поважней разговор есть, точнее, дело, только пообещай, что не откажешься?..

— Обещаю, — пожала плечами Рита, совсем уж себя не узнавая, — чего мне, да суть-то в чем, теть Катя?

— Свахами мы с тобой щ-щас пойдем. К старичку одному. Да тут — недалеко, одна нога — здесь, другая — там! Полчаса, не больше. Иди, одевайся, по дороге все объясню…

— Свахами, дак свахами, чего нам…

То же самое продолжая, как заклинание, бормотать, и вернулась Рита домой, едва волоча полный пакет новых гостинцев, который, не разбирая, поставила в кухне прямо на пол, потом быстро-быстро — минут за десять — причепурилась, «свахами, дак свахами», — это она и зеркалу повторила навязавшуюся фразу, на которую ответом было лишь изумленное молчаливое недоумение.

Однако про варево на плите Рита в последнюю минуту вспомнила-таки. Хотела отключить, но, мгновенье поразмыслив, передумала. Лишь добавила воды да убавила до самого минимума огонь. Пусть — на «автопилоте». Полчаса же. Но если дом взорву и начнут шить статью о терроризме, теть Катю пускай — тоже. Как организатора и идейного руководителя бандгруппы…

Первого сентября, то есть уже на последнем месяце беременности, Рита неожиданно для всех и в том числе для себя, пошла в школу. Не в свою родную, правда, но в вечернюю. Просто так взяла вдруг и пошла.

Потому что если бы собиралась заранее, то заранее и документы бы, как полагается, из одной канцелярии в другую перетащила.

Может, она вообще просто так пошла, поглядеть, на что хоть это похоже — ШРМ, про которую в нормальной школе мнение было традиционно предвзятое, мол, никто там всерьез никогда не учил, не учился и не учится, учащиеся занятия практически не посещают, а если посещают, то лишь ради справки, благодаря которой можно безнаказанно прогуливать работу.

Хотя собственно «рабочей молодежи» в «шэрэмэ» со временем становится все меньше и меньше, а наводняют заведение в основном юные асоциальные бездельники и бездельницы, последние, все без исключения, легкого поведения, многие уже внебрачными детьми обременены, остальные же непременно будут в ближайшее время обременены. И школу, даже неполноценную такую, никогда не закончат, к чему, правда, у них и стремления никакого нет.

Еще учителя пугали нерадивых деток полным отсутствием в вечерней школе того, что зовется ласковым словом «коллектив», а следовательно, и милой сердцу общественной жизни. Однако это уже вряд ли могло дополнительно запугать недорослей, переживших в своей небольшой пока жизни крушение двух величественных в недалеком прошлом столпов школьного режима — пионерской дружины и комсомольской ячейки.

А интересно, вообще-то, получилось: от коммунистической партии остался вполне материальный труп. Многоголовый и даже многоговорящий, но тем не менее труп. От комсомола — легкое, вроде бы эфемерное облачко, однако пролившееся местами золотым дождем. И только пионерство честно-благородно обратилось в абсолютное ничто…

Однако вечерняя школа встретила Риту, как говорится, с распростертыми объятиями. То есть в буквальном смысле: Рита еще в нерешительности топталась в неожиданно безлюдном школьном дворике, а к ней уже из распахнутых дверей, раскинув руки, шла большая, широко улыбающаяся тетенька, оказавшаяся тоже завучихой, но во всем, абсолютно во всем отличавшаяся от маленькой и злобно-принципиальной «Пи-пополам».