И совершенно сбитый с толку Иван позволил-таки себя приобнять этому змею. К тому ж ему в душе более всего хотелось, чтобы того сокрушающего всю его жизнь инцидента вообще не было, чтобы стерся он бесследно из памяти всех без исключения, однако это ж невозможно, а предлагаемый вариант, как ни крути, максимально соответствовал сокровенному чаянию разбитого Ваниного сердца.

— Да черт с вами со всеми, — махнул рукой начинающий рогоносец и даже губами что-то вроде улыбки изобразил, — по фиг мне все, я ж не мастодонт доисторический, а свободный, без комплексов человек!

И всем присутствующим стало легче, хотя легкое разочарование тоже ощущалось, но недолго. Лишь Нинка закусила губу, и в ее глазах блеснули слезы, но, может, это лишь показалось кому-то, кто на Нинку пристально глядел. А после уроков она уже рассказала ближайшей подруге об изведанном неземном блаженстве, с которым ни в какое сравнение не шли достигнутые с Ванькой да еще кое с кем ощущения. Подруга, разумеется, чуть позже также поделилась информацией, так что через пару дней ею владели все. Кроме, разумеется, тех, кто всегда и все узнает последним или вообще не узнает.

Так что, пройдя полный круг, подробности дошли и до Ивана. Что он при этом почувствовал, осталось тайной, потому как вторично смешить народ «королевич Елисей» счел невозможным и философически улыбался что было сил. Но, думается, без еще одной невидимой сердечной раны, возможно даже более глубокой и болезненной, не обошлось.

Однако, как бы там ни было, после школы Иван с Нинон почти сразу, никуда не поступив, поженились и, не мешкая, приступили к размножению. Правда, времени, чтобы двоих детенышей заделать, не хватило, и в положенный срок Ванька загремел «ва салдаты». И Нинка, похоже, его преданно ждала. По крайней мере, порочащих ее слухов не циркулировало по самым древним каналам межчеловеческой связи.

Потом Ванька вернулся, и они, ничуть не медля, заделали вторую девчонку, а потом отец двух дочек пристрастился попивать да жену поколачивать — Рита сама пару раз встречала школьную подругу вульгарно напудренной, будто этим способом можно обмануть общественную наблюдательность. Все, конечно, могло быть, но Рите почему-то сразу подумалось, что, видать, Иван, устав бороться с вековечным мужицким комплексом, дал ему полную волю. Видать, иные сердечные раны не лечит даже время, не исключено, что оно их иногда, наоборот, бередит…

Почтовый ящик с наружной стороны двери, прибитый там еще в незапамятные времена и неизвестно кем, как обычно, громыхнул предательски, едва Рита толкнула плечом допотопный дощатый притвор. Давно б, будь квартира собственная, оторвала его к чертовой матери, ибо никто ни одного письма никогда не пришлет, а газеты выписывать и читать — вовсе уж благоглупость совковая.

Впрочем, ящик, конечно, можно и как следует закрепить — из-за этого хозяин прибыльной квадратуры уж точно ругаться не станет, но даже противно представить, что совершаешь такое, учитывая тяжкое бремя квартплаты.

Ящик громыхнул, и мгновенно целых две соседки высунулись полюбопытствовать. Разумеется, они слышали, как Рита, уже не помня себя, накануне вечером кричала. Но ни тени сострадания в глазах старушек — лишь суетливо праздный интерес.

— Здрасьте! — чуть не хором.

— Здрасьте, — угрюмо и через силу ответствовала Рита, не глядя на соседок, однако не решаясь почему-то промолчать, хотя дома, в большом городе, почти никогда с соседями не здоровалась, как и они с ней.

Но, может, не решилась она промолчать, ибо не хотела лишнего злословия услыхать, когда будет лежать в гробу, и попрутся якобы проститься с ней все эти старые дуры. А они обязательно попрутся, потому что — это Риту где-то месяц назад угораздило случайно наблюдать тут же в подъезде, только этажом ниже — здесь так заведено.

Однако спасибо соседкам и за то, что вопросы, явно просившиеся с их языков, все-таки не слетели, не капнули ядом в душу. Молча пронаблюдали почтенные женщины, как закрывала Рита замки, как спускалась вниз по лестнице, хотя потом, когда хлопнула внизу дверь подъезда, наверняка обсудили все, что хотелось обсудить, и пожалели, что не насмелились добыть свежую информацию из первых рук, которая сделала бы дискуссию гораздо живее и плодотворнее.

А на улице тревожно желтых, восторженно красных да болезненно бурых листьев нападало за двое суток — ну да, ровно сорок восемь часов не выходила Рита на свой, как правило, ежедневный моцион — аж по щиколотку. Брести по ним, как по сугробам почти, однако несравнимо приятнее почему-то. Причем именно брести хочется, а не идти, высоко поднимая ноги. Брести и торить глубокую, до самого асфальта, тропу, по которой, однако, ни за что не пойдут следующие за тобой — каждый осознанно или инстинктивно пожелает торить собственную. Забавно…