Когда Берия и Маленков наконец поняли, что и им при их изворотливости все же не увильнуть от расправы подозрительного вождя, то пришли к спасительному компромиссу: можно считать, что они заключили своеобразный деловой союз против коварства Сталина. Но это не значит, что они собирались свергнуть или умертвить деспота. Своим влиянием в Политбюро они добились решения о созыве в августе 1952 года Пленума ЦК ВКП(б), на котором был назначен созыв очередного съезда. По формальному уставу ВКП(б) съезд тогда созывался не реже одного раза в три года. А последний, XVII съезд проходил в марте 1939 года. Сталин охотно проводил лжевыборы в Верховный Совет, но опасался созыва очередного, XIX съезда, гак как с большой вероятностью предполагал, что на нем может быть избран новый состав ЦК без его значительной корректировки.

И действительно, XIX съезд прошел не совсем в пользу Сталина: накануне этого события он оказался в своеобразной изоляции от остальных членов Политбюро по важнейшим вопросам международной и внутренней политики. Об этом еще будет сказано, а пока отметим, что XIX съезд открыл Молотов, а закрыл заключительным словом Ворошилов. Почему же открытие и закрытие не провел властолюбивый, почитаемый партией «вождь народов»? А потому, что Политбюро бесконфликтно, но упрямо добилось передачи этих ролей Молотову и Ворошилову. Вот почему сразу же на первом организационном Пленуме нового состава ЦК, который прошел после XIX съезда, Сталин неожиданно для всех по заранее подтасованным материалам обвинил Молотова в шпионаже в пользу Америки (о чем уже упоминалось), а Ворошилова — в шпионаже в пользу Великобритании. Их жены по тем же обвинениям уже сидели в камерах Лубянки. Сталин, чтобы сломить попытки недовольных выровнять свое положение, в качестве «поучительного» примера избрал метод заложников — посадил жен Молотова и Ворошилова, евреек по национальности, и подло обвинил их в связях с опасными для СССР сионистами. «Метод заложников» он научился применять у Ленина для усмирения недовольных и достижения своей цели: основатель советского государства приказывал брать заложников в селах, отказывавшихся даром отдавать большевикам хлеб при продразверстке; чекисты брали заложников в мятежных районах, требуя усмирения бунта и выдачи зачинщиков; Троцкий по совету Ленина, набрав заложников, проводил мобилизацию в Красную Армию — и мужики выходили из погребов и лесов и «записывались в красные солдаты».

«Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты», — не зря написал Д. Бедный (Придворов), не придумал. Если народ не покорялся, Ленин приказывал расстреливать заложников, сетуя, что «темная Россия» не понимает большевистской идеи. Это было в гражданскую войну. Теперь, как и в 1930-е годы, Сталин снова брал заложников — на этот раз, чтобы сломить и опорочить тех, кто еще вчера рядом с ним помогал ему осуществлять его деспотическую политику.

Ему было уже 70 лет, когда он по надуманным обвинениям оклеветал и приказал расстрелять больше десятка ставших неугодными ему членов ЦК, которые были верными помощниками. А что для него была верность? — холопская, подобострастная, безмолвная покорность. Но и это не спасало, если Сталину начинало казаться, что этот человек не в меру возвысился, отличился своими делами и стал слишком популярен. Популярный, авторитетный, деловой исполнитель — это тоже потенциальный противник в случае возникновения оппозиции заговора.

Невольно вспоминается одно из тысяч предостерегающих писем, написанных Ленину и в ЦК в 1921–1922 гг., когда честные партийцы говорили об опасности подмены и извращении истинных идеалов социализма. Одно из таких провидческих писем в 1922 году написал инструктор школьно-курсового отделения Петроградского Высшего Политического управления (тогда ул. Морская, 15) Сергей Савченко. В частности, он писал: «…Ни один контрреволюционер не может нанести такого вреда и так подрывать авторитет власти, какой, к большому огорчению, приходится очень часто встречать в поведении работников на местах. Необходимо принятие самых решительных и неотложных мер в уничтожении подобного явления, иначе оно приведет к неисправимым последствиям…» (ГАРФ, ф. 130, оп. 5, д. 1091, Лл. 123–124). Эти опасения оказались пророческими и особенно ярко выявились при закате сталинизма, когда борьба за власть стала целью группировок вокруг вождя, а карьеризм — смыслом жизни партработников на местах, в глубинке. Тут нечего удивляться, так как Сталин сделал реальным высказывание Ленина в узком кругу членов ЦК; «Нравственность есть то, что выгодно партии и революции». Сталину, как диктатору, была выгодна именно такая «извращенная нравственность и этика» в партии, выдаваемая его идеологами за истину.

Отчетливо прослеживается агрессивность намерений вождя и в международной политике. Эта агрессивность исходила из его классового непримиримого подхода к решению проблем между начавшим формироваться социалистическим лагерем и капиталистическим миром. Завоевав огромный авторитет после победы над фашизмом, Сталин с двоякой дипломатией начал использовать его, провоцируя один политический кризис за другим: нарушая договора с союзниками, он без ведома народов Восточной Европы форсировал социализацию этих стран, сделав тамошних компартийных лидеров проводниками своей идеологии; на волне побед попытался аннексировать иранский Азербайджан, но это у него не вышло — помешали союзники; предъявил Турции требования о военных базах в районе проливов Босфор и Дарданеллы, организовал движение советских грузин и армян за возвращение Турцией грузинских и армянских территорий, которые отошли окончательно к Турции после Первой мировой войны; через греческих коммунистов спровоцировал гражданскую войну в Греции; устроил берлинскую блокаду; нахрапистой попыткой социализировать Корею спровоцировал там гражданскую войну, в которую втянулись и американцы на стороне антисоветского южнокорейского режима. На основе права победителя в Великой войне Сталин потребовал у Италии отдать зависимую тогда от итальянцев Ливию под юрисдикцию СССР. Это уже были замашки восточного деспота-покорителя. И подобную политику, против которой робко пытались возражать некоторые члены ЦК и Политбюро, он проводил в первые послевоенные годы, когда еще СССР не имел такой атомной бомбы, как у американцев. Одновременно периодами он увлекался акциями борьбы за мир, за укрепление мирного положения СССР, который с огромным трудом своими силами восстанавливал свое хозяйство, разрушенное в годы Великой Отечественной. Тут Сталин выглядит весьма противоречивым, если не авантюристом, политическим лицемером, двурушником. И опять же, в данном случае для характеристики Сталина можно применить перефразированную реплику Ленина: «Сталин считал нравственным в политике то, что было выгодно для его политики диктатора». А для диктатора самое важное иметь прочное государство, вот расширением его влияния на международной арене и занимался Сталин, не брезгуя и авантюрными ходами. И одновременно этим самым он, как вождь, вырастал в глазах советского народа, зарубежной прокоммунистически настроенной части общественности.

Словом, при его слишком резких международных выпадах он терял общий язык со своим Политбюро, в котором далеко не все были согласны с подобными рискованными авантюрами. С появлением атомного разрушительного оружия Политбюро, к 1951 году оценив, наконец, его опасность не только для СССР, но и цивилизации, вынуждено было пересмотреть положение Ленина, гласившее, что в эпоху империализма мировые войны неизбежны, как неизбежна мировая коммунистическая революция, возникающая из поражений в этих войнах. Поражение, естественно, по ленинскому убеждению, должны были понести империалисты — и восставшие трудящиеся капстран смести буржуазные режимы. Но изобретение атомной бомбы и возможность накапливать сотнями атомные боеголовки сделали противоестественным в глазах нормальных, трезвых политиков развязывание Третьей мировой войны. Уже в середине 60-х такая атомная бойня могла сразу привести к гибели 2/3 населения Земли, а остальная 1/3 была бы обречена на медленное, мучительное вымирание от радиоактивного заражения всей ноосферы — жизненной сферы планеты.

На основании разъяснений компетентных физиков-ядерщиков в Политбюро в 1951 году наконец уяснили, что революций после атомной войны не предвидится, деликатно оспаривая уверенность Сталина, что развитие классовой борьбы в капстранах толкнет буржуазные правительства на развязывание войн, чтобы отвлечь свои нации от внутриполитических проблем.

Противоречия между Сталиным и Политбюро по проблеме выбора путей строительства социализма в завуалированном, подстрочном виде отразились в его полемической работе «Экономические проблемы социализма в СССР», которую он приурочил к XIX съезду ВКП(б). О том, что в этой работе Сталин спорит с некоторыми несогласными с ним членами Политбюро, знал только ограниченный круг людей, но не вся партия, и тем более не знал простой многомиллионный народ. Деликатные оппоненты Сталина пошли на хитрость: они первыми признали работу вождя «гениальным вкладом в развитие теории построения социализма», чтобы потом на деле тихо под разными предлогами саботировать, не выполнять вытекающие из нее практические выводы. Обо всем этом стало известно только в период горбачевской гласности, когда начали открываться секретные партархивы. В «Экономических проблемах…» Сталин как раз спорил с оппонентами по поводу путей развития цивилизации и вместе с ней стран социализма — с войнами или без?

Вот что он конкретно писал по этому поводу: «Говорят, что тезис Ленина о том, что империализм неизбежно порождает войны, нужно считать устаревшим, поскольку выросли в настоящее время мощные народные силы, выступающие в защиту мира, против новой мировой войны. Это неверно… Чтобы устранить неизбежность войны, нужно уничтожить империализм». (И. Сталин. Экономические проблемы социализма в СССР М. 1952, с. 36).

По Сталину получалось, что Третья мировая война неизбежна, поскольку социализм должен разгромить империалистов. Изнутри революционным движением трудящихся в развитых капстранах революцию было не осуществить — хотя бы по причине неуклонного роста прожиточного минимума и благосостояния значительной части трудящихся. За коммунистами в США и Великобритании шла незначительная часть населения, несколько более развитым было коммунистическое движение во Франции и Италии, но и там дело не доходило до вооруженного антибуржуазного народного мятежа. Сталин об этом прекрасно знал из докладов Коминформа и внешней разведки. Из этого вытекает, что, говоря о мирном сосуществовании двух систем на данном этапе развития, о частичном разоружении капстран, он все же в перспективе считал Третью мировую войну неизбежной.