В наших разговорах в период с 1969 по 1975 год Г. Киссинджер не сообщил мне ничего такого, что я не мог бы узнать из прессы или из болтовни. Несмотря ни на что, контакт с человеком, который вел переговоры с советскими, вьетнамскими, израильскими, арабскими представителями, помогал мне анализировать события. Мне внушал симпатию способ мышления Киссинджера, в собственном смысле слова «симпатизировать» — то есть ставить себя на его место, испытывать чувства, которые должен испытывать он сам. К тому же в беседах он охотно объяснял причины, по которым принимал ту или иную позицию. Впрочем, весь мир услышал речь в защиту почетного мира, напоминание о цене капитуляции. Даже со мной он не всегда говорил одно и то же по определенному вопросу, например, о важности или несущественном значении соотношения ядерных стратегических сил. В 1969 году он с недоброжелательством наблюдал за началом «Остполитик» Вилли Брандта 293 . Читал ли он регулярно мои статьи? Не могу это утверждать. Вероятно, его сотрудники передавали ему время от времени те из статей, в которых содержалась критика или явная похвала в его адрес; лишь раз он ответил письмом на одну мою статью — речь шла в ней о Кипре. Я упрекнул Киссинджера в том, что он не осудил немедленно греческий государственный переворот, неявно проявил терпимость к этому выступлению, развязавшему интервенцию турецкой армии. Последовал обмен письмами. Что бы там ни было, наши отношения после окончания его царствования остались по своему характеру такими же, как прежде; я согласился войти в неформальную интеллектуальную группу, которую он создал по возвращении к частной жизни.

Проявил ли я в 1969–1975 годах по отношению к американской дипломатии большую снисходительность по причине моих личных отношений с одним из ее творцов?

Отношение золота и доллара, если судить по количеству статей, которые я написал на эту тему, заинтересовало меня сильнее, чем любая другая актуальная проблема. Нахожу два правдоподобных объяснения этого притяжения моих интересов. Первое — личное и политическое: дефицит платежного баланса Соединенных Штатов вызывал споры между французами и американцами, в которых я, исходя из профессиональных обязанностей, был склонен участвовать; второе объяснение имеет более интеллектуальный характер: валютная и ядерная системы обладают, по крайней мере внешне, двумя общими чертами; в обоих случаях на заднем плане, в корнях находится чудовище или фетиш, действующий в его отсутствие, путем распространяемого им страха или вызываемой им почтительности: это бомба и золото; бомба умеряет страсти, пока она находится в шахте, золото, запас которого хранится в (американском) форте Нокс, составляет основание кредитной пирамиды. Если доллар не конвертируется в золото, то пройден последний этап на пути к абстракции: валюта перестает быть реальным богатством или соотноситься с реальным богатством, она становится талоном на покупку, который плохо распознается кредитом.

Нет нужды рассматривать технику дела; полагаю, что и неспециалист поймет без труда суть, если не тонкости движения механизмов. Доллар выполняет функцию транснациональной валюты, он котируется во всем мире, его можно обратить в любую валюту; эмиссию его осуществляют власти самой экономически мощной страны. Даже на мировом социалистическом рынке доллар часто используется в качестве расчетной валюты. Начиная с 1945 года доллар также можно было теоретически обратить в золото. Секретарь казначейства (США) письменно сообщил Международному валютному фонду о своем согласии на конвертируемость доллара в золото. В то время Соединенные Штаты обладали примерно 80 % мирового запаса золота в слитках и монетах, около 27 миллиардов долларов по курсу 35 долларов за унцию. Поэтому доллар стал выглядеть как эквивалент золота, обеспечивая Соединенным Штатам уникальное преимущество — приобретать за свою национальную валюту товары и услуги вне страны так же, как и внутри нее. С начала 50-х годов баланс внешних платежей Соединенных Штатов каждый год (исключение составил 1957 год) оказывался дефицитным, хотя дефицит был небольшим, порядка одного миллиарда; началось перераспределение золота, чего желали ответственные лица в Вашингтоне.

Именно президент Кеннеди первым проявил беспокойство в связи с этим дефицитом, он потребовал доклада от экспертов, например от профессора П. Сэмюэлсона. Последний выявил завышение цены доллара по отношению к валютам основных индустриальных стран; обменный курс их был установлен еще в конце 1940-х годов и после восстановления экономики европейских стран уже не соответствовал паритету их покупательной способности. Этот диагноз не стал достоянием гласности; да и экономисты не считали возможной желательную девальвацию. Европейцы тогда еще помнили о своей послевоенной слабости и не подходили с легким сердцем к девальвации доллара, которая способствовала бы американскому экспорту.

В течение 60-х годов я комментировал время от времени споры — технический между (французским экономистом) Жаком Рюэфом и заокеанскими экономистами, политический — между генералом де Голлем и американскими руководителями. Ж. Рюэф вновь обратился к идее, которую он отстаивал в межвоенный период, подчеркивал отрицательные стороны золотодевизного стандарта, иначе говоря, использование какой-то национальной валюты в качестве эквивалента золота и в качестве резервной валюты. Дефицитный баланс внешних платежей Соединенных Штатов предполагал избыток в долларах, находящийся в распоряжении других стран, которые вкладывали эти доллары в сами Соединенные Штаты, например, в их казначейские бумаги. Названный дефицит не оказывал никакого дефляционного влияния на кредитную систему Соединенных Штатов, поскольку это государство, если можно так сказать, получало назад свои «бабки». Одни и те же средства служили дважды, в первый раз — для приобретения товаров и услуг за рубежом, в другой раз, по возвращении в Соединенные Штаты, — для увеличения денежной массы и, одновременно, поддержания инфляции. А поскольку в то время американские предприятия охотно покупали европейские предприятия или создавали свои зарубежные филиалы, то в уме главы французского государства само собой зрело обвинение: Бреттон-Вудсская система или золотодевизный стандарт предоставляли Соединенным Штатам несправедливые преимущества: эта страна оплачивала свои долги собственной валютой, а сверх того покупала иностранные предприятия за собственную валюту. К этому еще добавляли, что дефицит внешних платежей Соединенных Штатов являлся следствием внутренней инфляции и обусловливал распространение этого зла по всему свету.

В начале 60-х годов Ж. Рюэф не думал, что эта система, ложная в своем основании, сможет удержаться. Вспоминаю об одной беседе с ним, после моего пребывания в Гарварде, когда мы встретились в доме Поля Рейно. Я держал пари, что ничего не изменится до истечения срока президентства Кеннеди. По предложению Рене Руа я сделал сообщение по этой теме на его эконометрическом семинаре и рискнул высказать предположение, что еще в течение ряда лет Соединенные Штаты продолжат ту же политику, с незначительными изменениями, и что они сохранят возможность ее проведения. Они прекратят размен долларовых банкнот на золото в тот день, когда их золотые запасы упадут ниже какого-то определенного уровня, который я оценил на глазок в десять миллиардов долларов (по официальной цене). Я не намного ошибался. Один из слушателей семинара, математик по образованию, написал мне милое письмо, вспомнил об Эколь Нормаль, о Центре социальной документации. Он задавался вопросом о значимости своих эконометрических исследований в условиях, когда решения государственных деятелей, по крайней мере на ближайший период, значат для валют гораздо больше, чем гибкость иностранного спроса на американский экспорт.

Лично я воздержался от любых категорических оценок и сохранил дружбу с Ж. Рюэфом и В. Баумгартнером, которые с незапамятных времен питали друг к другу стойкую неприязнь. Я так никогда и не узнал причины этой ссоры, начавшейся в годы их молодости; не стану пересказывать то, что один говорил о другом. Суждения каждого из них, касавшиеся его личного противника, казались мне одинаково несправедливыми. Резкий тон таких суждений всегда меня поражал, тем более что оба они обычно были снисходительными к себе подобным. Ж. Рюэф упрекал В. Баумгартнера за то, что тот рассуждает о вещах, лежащих на поверхности, и никогда не схватывает причины, не раскрывает механизмы; В. Баумгартнер упрекал Ж. Рюэфа в том, что он замыкается в концептуальном круге или в абстрактной схеме, теряя связь с действительностью.

Бесспорно, Ж. Рюэф, отстраненный после 1945 года от постов, которые соответствовали его способностям, расширил свои изыскания, дал набросок естественной философии систем и порядка, начиная с амебы или клетки и кончая национальными экономиками, даже мировой экономикой. Он ни разу не отрекся ни от своих исследований, ни от своей деятельности. Расстройство 1970-х годов в значительной мере подтвердило его предостережения. Лично я не верил в возможность восстановления золотомонетного стандарта, который рекомендовал также американский экономист Мильтон Джилберт, советник Банка международных расчетов, являвшийся единственным союзником Ж. Рюэфа, сражавшегося в одиночку. Была ли обусловлена невозможность такого восстановления политическим отказом американских руководителей? В этом вопросе события, вплоть до сегодняшнего дня, подтвердили мою правоту. Вытекала ли эта невозможность также из природы мировой экономики? Спор продолжается. Да и способны ли мы путем анализа отличить невозможность политическую от невозможности технической?