В одной из предыдущих глав я коснулся моего диагноза текущего момента: египтяне захватили врасплох израильтян, переправились через Канал, не встретив сопротивления, дали отпор преждевременному контрнаступлению израильской танковой бригады, которая хотела уничтожить плацдарм. В первые дни сражения я принял участие в телевизионной дискуссии вместе с Ж.-Ф. Каном, Ж. Сюффером и Э. Саблие, выразил сомнение в способности израильтян отбросить египтян на другую сторону Канала до прекращения огня.

Глядя назад, я восхищаюсь стратегией Садата и действиями Киссинджера во время кризиса. Египетский президент оказался в тисках, он не мог вести переговоры с Израилем, не теряя лица; он не верил, что обладает средствами, достаточными для решающей победы над своим врагом. Поэтому Садат подготовил сражение, имевшее ограниченную цель. Умножая маневры, он усыпил, если можно так сказать, бдительность израильтян, и ему удалось, так же как и тем в 1967 году, добиться неожиданности удара. Израильская армия еще не была отмобилизована; приказ о мобилизации был отдан лишь утром того дня, когда началось наступление сирийских и египетских войск. На Голанском фронте Израиль спасли героизм и маневренное превосходство нескольких десятков танков, противостоявших нескольким сотням сирийских танков. После перехода через Канал египетские войска могли бы, вероятно, овладеть перевалами, если бы Садат согласился с мнением военного командования и не проявил чрезмерной осмотрительности. Возможно, военную ошибку предопределили политические соображения. Садату нужен был военный успех, который стер бы унижение 1967 года, он не рассчитывал на реванш, равный катастрофе 1967-го. Великое танковое сражение развернулось, когда израильская армия, полностью отмобилизованная, смогла перебросить основную часть своих танков на Синайский фронт. Смелый бросок генерала Шарона в центре фронта открывал израильтянам возможность окружить Вторую египетскую армию. Г. Киссинджеру удалось навязать перемирие до разгрома окруженной армии. Ему не нужна была громкая победа Израиля: он отложил оказание помощи Израилю, принял решение о ее предоставлении лишь в тот день, когда Израиль, исчерпав запасы снаряжения, оказался перед лицом реальной и смертельной опасности.

Кто же выиграл? Израиль выиграл в том смысле, что нанес б ольшие потери, чем испытал их сам: еще бы несколько дней, и ему удалось бы разгромить одну из египетских армий, перешедших через Канал. Тем не менее первоначальные успехи египтян стали предметом их гордости; неопределенности конечного результата было достаточно, чтобы создать условия, необходимые для мирного израильско-египетского урегулирования, при отсутствии глобального урегулирования с участием всех арабских государств.

За мою статью от 6 ноября 1973 года, озаглавленную «Поражение победителя» («D'efaite du vainqueur»), единоверцы наградили меня более или менее оскорбительными письмами. Я обобщил критику, которой подвергал начиная с 1967 года израильскую политику: «Поставив свою армию на Суэцком канале, правительство Иерусалима бросало вызов Советскому Союзу и в какой-то мере самой Западной Европе. Оно лишало Египет синайской нефти, доходов от Канала. Оно укрепляло солидарность между Египтом и богатыми странами Персидского залива, оно подталкивало Советский Союз к большей вовлеченности; оно не позволяло никакому египетскому правительству бесконечно терпеть ситуацию». Я повторил, говоря о военной стороне дела, те возражения, которые сформулировал уже в 1967 году в моих беседах с израильскими генералами, — против установления линии фронта по Каналу, лишь по видимости, а не в действительности являющемуся естественным оборонительным рубежом. В 1973 году израильтянам впервые понадобилась американская материально-техническая помощь непосредственно во время военных действий. Они получили эту помощь в последний момент, и их зависимость от Соединенных Штатов стала еще более очевидной.

Факт, который, вероятно, должен был бы более всего поразить израильтян в эти дни испытаний, заключался в том, что все европейцы отказались предоставить свои аэродромы Соединенным Штатам для организации воздушного моста — все европейские страны, за исключением еще не знавшей «революции гвоздик» Португалии, которая разрешила американским ВВС использовать свои базы на Азорских островах. Для израильтян в вопросе снабжения счет шел на дни, если не на часы. Ни одна из крупных европейских стран не пошла на риск вызвать раздражение арабов, производителей нефти, каким-либо своим участием, даже самым незначительным, в спасательной экспедиции. Генри Киссинджер не скрыл своего «презрения», своего «отвращения» к трусости европейцев. Они же испытали чувство унижения: диалог великих держав проходил за их спиной, независимо от того, вел ли он к столкновению или к сговору.

Г. Киссинджер показал себя необыкновенным манипулятором. Когда Советский Союз стал угрожать вмешательством десантных дивизий, которые были бы доставлены прямо на театр военных действий, Киссинджер посреди ночи убедил президента привести в состояние боевой готовности систему военных баз Соединенных Штатов во всем мире. Одновременно он полетел самолетом в Москву и договорился с Л. Брежневым о прекращении огня, лишив Израиль какой-то доли его победы, — чего госсекретарь всегда желал, хотя никогда об этом не говорил. Затем благодаря неутомимым челночным разъездам между Иерусалимом и Каиром он положил первые камни в основание израильско-египетского урегулирования. Тогда этот человек, проводивший переговоры то с Чжоу Эньлаем, то с Мао Цзэдуном, то с Л. Брежневым, то с Ле Дык Тхо и всегда добивавшийся — по истечении часов, дней, месяцев или лет — соглашений, выглядел благодаря массмедиа как какой-то чудодей. Руководители двух африканских стран, находившихся в конфликте, собрались прибегнуть к услугам этого разъездного дипломата. Тарпейская скала 299 никогда не находится далеко от Капитолия.

Четырехкратное повышение цен на нефть, временное эмбарго, наложенное нефтедобывающими странами на Соединенные Штаты, выдвинули на первый план энергетический кризис 300 . Случившееся во Вьетнаме сразу же после ухода оттуда американских войск превратилось в незначительный эпизод исторической экспансии марксистско-ленинского движения. Попытки Киссинджера оживить Атлантический альянс привели лишь к появлению незначительных документов. Беспричинную стычку между Парижем и Вашингтоном, между Мишелем Жобером и Генри Киссинджером вызвал вопрос о создании «Агентства по энергии» («Agence de l'energie»). Пресса сообщала о несдержанных выражениях, которые поочередно допускали по отношению друг к другу оба министра иностранных дел. Франция отказалась войти в «Агентство по энергии»; участие или неучастие — я не видел смысла ни в том, ни в другом решении. Предметом другого схоластического спора стали формы совместной дипломатии европейцев по отношению к Соединенным Штатам. Следовало ли консультироваться с американцами перед принятием Девятью членами ЕС общей позиции? Соединенные Штаты не хотели оказываться перед лицом европейского блока, прежде чем голос американцев не был бы предварительно услышан их партнерами по Североатлантическому пакту. В 1974 году, если не ошибаюсь, чиновники Госдепартамента пригласили меня выступить в «Secretary of State Club» 301 . Секретарь клуба попросил меня назвать тему моего сообщения. Немного подумав и посовещавшись с «ответственным лицом», я предложил формулу: «Why has the Secretary of State forgotten the ideas of the professor Henry Kissinger?» («Почему государственный секретарь забыл идеи профессора Генри Киссинджера?») В самом деле, г-н Киссинджер не боялся писать в своей книге, которая во французском переводе называлась «Malentendu transatlantique» («Трансатлантическое недоразумение»), что Соединенные Штаты не могут рассчитывать на одобрительное отношение к ним, автоматическую услужливость объединенной Европы. Госсекретарь плохо переносил попытки отстоять свою независимость, которые он, будучи профессором, предвидел и заранее объявлял неизбежными и здравыми. Лучше иметь верного и трудного союзника, чем какого-то сателлита, внутренне бунтующего.

Администратор клуба предупредил, что меня придут слушать несколько десятков человек; меня ожидали примерно сто — двести чиновников, сидевших или стоявших. Вероятно, некоторым из них доставили удовольствие те непринужденность и ирония, с которыми я говорил, противореча их шефу. Вероятно также и то, что мои слушатели походили на всех других американских слушателей, к которым мне доводилось обращаться: аудитория выражает свою добрую волю, склонность согласиться в данный момент с оратором — даже если с той же благожелательностью отнесется затем к оратору, излагающему противоположное мнение. Это заседание — доклад и вопросы — оставило у меня приятное воспоминание.