Зуттер взял у него камень и зажал в кулаке.

— А я и не знал, что Руфь бывала в Греции, — сказал он.

— С ней я мог бы жить, — проговорил Йорг.

— А я — нет, — сказал Зуттер.

Он взвесил камень в руке. Зуттер родился левшой, и ему пришлось переучиваться. Однако для бросков он все же пользовался более сильной левой. Когда он швырнул камень вверх, тот на миг поймал искорку света, уже отступившего из лощины; увидеть, как он упал, они не могли, да и удар о землю поглотила тишина.

Борода у него была с проседью, но сбрей он ее, лицо выглядело бы молодым; правда, это было лицо пятидесятилетнего мужчины. Его можно было бы назвать тощим или стройным, казалось, он весь состоял из одних жил. Две из них, прежде всего бросавшиеся в глаза, поднимались из открытой рубашки к ушам, как две напрягшиеся выпуклые опоры, на которых держалась голова с беспорядочно вьющимися волосами и приветливыми глазами. При этом они обрамляли резко очерченный треугольник кожи, по которому одна за другой прокатывались волны пульса. Когда Руфь и Зуттер отдыхали после прогулки на полуостров, они наблюдали за работой этого человека в лодке; в его движениях не было ничего торопливого или лишнего. Это он вытащил тело Руфи из воды.

— Я запомнил, где вы живете, но фамилию вашу забыл, — сказал Зуттер, когда мужчина возник в освещенном четырехугольнике входной двери.

— Каханнес, — ответил тот.

Зуттер извинился за поздний визит, сказал, что он хотел бы взять у него завтра утром напрокат рыбачью лодку, и объяснил, зачем она ему нужна.

— Входите, господин Зуттер, — пригласил Каханнес и отступил в сторону; Зуттер, таким образом, последовал приглашению еще до того, как решил, принимать его или нет.

Он быстро прошел мимо зеркала и остановился в просторной, освещенной светом лампы и лишенной каких-либо украшений комнате. За столом сидела молодая женщина с необычайно светлой кожей лица и шаровидными глазами, такими же черными, как и разделенные посередине пробором волосы. Она улыбнулась Зуттеру, прижимая одной рукой к себе какой-то сверток. Из-под пелерины, которую она глубже натянула на грудь, слышалось смачное чмоканье.

— Это Шейла, а это господин Гигакс, — представил их друг другу Каханнес.

Он выдвинул из-под стола табуретку, но она оказалась уже занятой. На ней лежала кошка, кошка Руфи. Наполовину вытянувшись, она лежала на маленьком сиденье, закрыв темной передней лапой белое пятно на мордочке; остальные лапы были в белых «сапожках», белым было и жабо на блестящей черной шерстке.

— Как к вам попала эта кошка? — спросил Зуттер.

— Забрела год тому назад, — ответил Каханнес, — а так как она выглядела ухоженной, мы решили, что скоро отыщем хозяина. Но нам так и не удалось его найти, кошка прижилась, и мы оставили ее у себя.

— Мне показалось, что это наша, но свою я отнес в приют для животных, прибежать за мной она просто не могла. Я сяду на другой стул. Как ее зовут?

— У нее нет имени, — сказал Каханнес, — мы зовем ее gat.

— То есть «кошка».

На аспидной столешнице лежала портняжная работа, приготовленные куски шелка, ножницы и прочие швейные принадлежности. Каханнес возился на кухне, и Зуттер остался наедине с молодой женщиной. Улыбка сошла с ее лица, но оно не выражало смущения, даже когда у ее груди слышалось громкое чмоканье.

Зуттер разглядывал старческие пятна на своих руках, которые он положил на стол. Руки дрожали, после завтрака в «Белом кресте» у него маковой росинки во рту не было. Рыбак выставил на стол сушеное мясо, копченую ветчину, соленые огурцы, перец и соль, положил масло и хлеб, принес салат с орехами. Каханнес уже поужинал, но вельтлинское пил наравне с Зуттером. Жена его не притронулась ни к чему. Она все еще держала на руках уснувшего ребенка, слегка покачивая его.

Немногословный разговор велся на нескольких языках. Казалось, для каждой конкретной ситуации у них есть отдельный язык. Ребенку женщина шептала что-то на своем родном языке, а так как между собой чета разговаривала то на хинди, то на ладинском варианте ретороманского, то Зуттер многого из того, что говорилось, не понимал.

Он узнал, что Каханнес происходил из семьи местных старожилов, которые более ста лет поставляли в рестораны Санкт-Морица и Понтрезины свежую рыбу. Там же, с наступлением зимнего сезона, они работали в сфере обслуживания, а заодно вели небольшое сельское хозяйство. Иностранный туризм принес горным жителям контакты с другими культурами. Каханнес уже в юности интересовался Индией, в особенности джайнизмом, древней религией. В шестидесятые годы, получив специальность механика, он добрался до Индии, жил там в деревне, нашел себе учителя. Позже с коллегой из Фленсбурга, с которым он познакомился в той же деревне, Каханнес предпринимал дальние поездки в Переднюю Азию. Они так поделили между собой работу, что, когда один уезжал, другой всегда оставался на месте. Когда коллега нашел себе в Афганистане жену и осел там, Каханнес летом помогал отцу ловить рыбу, а зимой зарабатывал деньги тем, что учил туристов в Санкт-Морице кататься на лыжах.