Усынин Трифон Петрович ученость свою демонстрировать не любил. Но и он взорвался, когда засушенный австрияк Дроссель попенял ему на отсутствие явных научных результатов.

— Отсутствие всякой научной перспективы, — скрипел Сухо-Дроссель, — подрывает наши финансовые возможности. Никакого же, ёксель-моксель, маневра! Возьмите «Роскосмос». Возьмите ИЗМИРАН, коллег наших умных из Троицка… Огромные деньжищи огребли, да еще и по мелочам, ёксель-моксель, ежеквартально получают! А нам, как пасынкам, — крохи да объедки.

В разговор вмешался директор Коля.

Он заявил о несвоевременности внутренних «наездов» и разборок.

Трифон Петрович, в свой черед, поведал о невозможности работы со скупердяями и набитыми тырсой чучелами.

Величественно вступивший в комнату зам по науке Пенкрат — рослый, дородный, с отвисшим животом, но с истощенным лицом и почему-то в капюшоне — осудил критику Альберта Эйнштейна, с его классически ясной общей теорией относительности, но вместе с тем выказал понимание причин, по которым такая критика возникает.

И пошло-поехало.

Итог подвел австрияк Сухо-Дроссель:

— Я — в отпуск. А если Селимка денег не привезет — так и в отставку. Лучше карасей из Волги таскать, чем вас, остолопов, из финансовой пропасти выуживать.

Пенкрат в капюшоне высказался в том смысле, что — да: именно так Кузьме Кузьмичу давно поступить и пора.

Директор Коля Пенкрата строго призвал, но и тут же его по-человечески попросил. Призвал — к порядку, а попросил — заткнуться.

Совещание «Ромэфира» шло в обычных тонах строгой научной взыскательности и сердечного человеческого участия.

Здесь Усынин Трифон Петрович свою неожиданную речь и толкнул:

— Я это дело открыл, я его и закрою. Ну нет у меня больше сил! Идей тоже. Поэтому — ухожу. И не просто ухожу, а как один из учредителей «Ромэфира» завтра же поставлю вопрос о нашей с вами ликвидации.

Это было нелепо и возмутительно.

Дроссель Кузьма Кузьмич срочно отложил возможный отпуск.

Кузнечик Коля, подпрыгивая, побежал к окну, стал по-директорски осматривать величавую Волгу.

Трифон двинул к выходу.

И тут позвонил Селимчик! Тут позвонил истинный друг эфира и господин верного пути, надежда женщин и опора стариков — Селим Семенович!

Директор Коля включил громкую связь. Все услышали дальний, мгновенно ставший родным голос Селимчика.

Далекий Селим, радуясь, крикнул:

— Операцию «Наследник» можете начинать хоть сегодня! Хр-р-ры-х-х…

— Ты, Селим, из Америки говоришь, — заворковал директор Коля, — ты там бурбон насасываешь, икрой и авокадами давишься. А мы тут…

— Я не в Америке, я в Ляйпциге.

— В Лейпциге?

— Нет, через букву я… Колюнь! Я нашел записи профессора Миллера! Скажи Трифону: он миллион раз прав! Через неделю буду назад. И про наследника выяснил. Мать моя была женщина! Он! По всем признакам он… хр-рры-х-х…

— А доказательства? Говори ясней!

— …хр-рр… с денежками Куроцапа и бумагами Миллера — мы эфир, как хлебный квас, в двухлитровых бутылках, а то и в бочоночках через год поставлять будем!

Здесь Селимка внезапно отключился.

— Эфир в бутылках — кощунство. Профессор Миллер — класс. Но, как бы там ни было, я все равно ухожу. Во-первых, не хочу участвовать в этой дурацкой операции «Наследник»…

— Что за операция такая? — зам по науке скинул капюшон, показал залысины.

— Ты же обещал, Трифон! — заломил руки директор Коля.

— Сдуру и пообещал… Теперь обещание назад забираю. И вообще: эфирный ветер — это, как теперь все ясней представляется, — один соблазн и больше ничего.

— Что это ты, как отец Василиск, вдруг заговорил?

— Ну, может, я тоже на клиросе петь собрался!

Трифон плотно прикрыл за собой дверь.

— Без «эфирки» он долго не протянет.

— Ясно, как божий день.

— А мы пока и без него справимся, — резко выступил на первый план пока не посвященный во все тонкости дела, но уже явно его одобряющий дородный Пенкрат и снова нахлобучил капюшон. — И у меня, и у других наших ученых мозги еще не отсохли. Да и Селимка, хоть он в коммерцию и ударился, питерский физтех вряд ли забыл.

— Тогда и я погожу в отпуск. Звоните Леониле Аркадьевне! Пускай срочно выдвигается к москвичу. А то он сильно к Нинорке прилипать начал. Пускай поподробней биографию выведает. Что, когда, с кем. Он ведь по паспорту — Савельич? Ну и ясно все, ёксель-моксель! Селимчик его сразу просек. И Куроцап, говорят, к нему как к родному. А что не Саввич, а Савельич… Так хитрый Куроцап просто слегка изменил мальцу имя в метрике. Но на всякий случай далеко от настоящего отчества отклоняться не стал. Хитер, бурлак!