Шрифт:
— Сами, конечно, не можете. Но через ваше посредство — существенную помощь оказать нам могут… Приедет Селимчик — разъяснит подробней.
Деревья стали редеть.
Слева обозначился крутой спуск. За ним — обрыв. Мелькнула Волга, и пароходная сирена вдалеке опять зазвучала.
Получалось: Трифон и приезжий москвич все время ходили по кругу…
Куда дальше?
Приезжий после разговора в лесу вернулся к Ниточке взбудораженный, с новыми, ему самому не слишком ясными мыслями.
Как-то по-другому, исподлобья, взглянул он и на Колю с Лелей. Говорить с ними стал осторожней, обдуманней.
Коля и Леля почему-то задержались на метеостанции, за реку, в контору «Ромэфира», уезжать не спешили. Хотя заниматься им на станции, и на взгляд Ниточки, и на взгляд приезжего москвича, было абсолютно нечем.
Но Коля с Лелей сидели и ждали. И только когда Коле на мобилку позвонил кто-то едва слышимый — слабо донесся из мобилки вибрирующий тенорок — разом подхватились и от левого берега Волги отчалили.
А уже на следующий день директор Коля со старшим научным сотрудником Лелей и замом по науке Пенкратом начали действовать. Правда, на взгляд засушенного австрияка Дросселя — за ними ревностно наблюдавшего — действовали коряво и невпопад.
Сам Трифон ровно через день после разговора в лесу исчез.
Тут пошло-поехало!
Хотя поначалу-то все шло медленно и даже томительно: второго октября в «Ромэфире» весь день ждали прибытия Селимчика.
Однако Селимчик не прибыл. А ведь накануне, из мобилки покрикивая, уверял: прибудет в срок!
Но, как стало известно уже во вторник, Селимчика нежданно-негаданно задержали в Москве, на шереметьевской таможне.
А еще через день задержанный очутился в тюрьме. Да не в какой-нибудь — в Лефортовской! Как передал Сухо-Дросселю верный человек из Москвы — Селимчика задержали по подозрению в тайных сношениях с террористами.
Таким образом, бумаги папаши Миллера из научного оборота на время выпали. А может, и совсем медным тазом накрылись.
В «Ромэфире» срочно собрали совет. Долго сидели молча. Трифон, как и ожидалось, не пришел. Селимчика было жаль.
Но, когда прикинули еще раз, получилось: Селимчик теперь не особо и нужен. Селимчик указал наследника — Селимчик может сидеть.
— А выпустят — как родного встретим, — подытожил мысли о лефортовском узнике австрияк Дроссель, роняя железные очки на веревочке.
— Все! Включаем в дело наследника. По полной программе!
Крикнув это, директор Коля собрался весело запрыгать по кабинету, но Леля удержала его за руку.
— Ты, Коль, не прыгай, ты послушай, чего скажу! Надо не просто включить в дело наследника. Надо нам самим и как следует прощупать Куроцапа. Я предлагаю написать Савве Лукичу письмо. Содержание письма — мое личное женское дело. Фишка в том, чтобы Савва сюда, в Романов, прибыл… А там — поглядим!
— Так ведь Трифон второй день глаз не кажет. И до этого всякие заявления делал. На кой нам Куроцаповы денежки и сам Куроцап, если смысл научной деятельности утерян? Ну проведем главный эксперимент. А если он не даст искомого результата?
— Денежки, Кузьма Кузьмич, всегда пригодятся. А особенно Куроцаповы. Кому как не бухгалтеру это знать. Вы новый бизнес-план составьте — и наслаждайтесь покоем.
— А я, господин Пенкрат, не желаю лишних денег! Лишние деньги — путь в СИЗО! Оставьте денежную приманку недоросткам! Меня на фу-фу не возьмешь. Вы мне смысл дальнейшей работы — на время отсутствия основного разработчика проекта — укажите!
— Ну, смысл… Смысл этого дела и в моей голове сидит неплохо. Не только в Трифоновой…
Только что выписавшийся из больницы Пенкрат скинул капюшон, крепко и уверенно постучал себя по лбу костяшкой пальца.
Звук, однако, вышел тупым, глуховатым…
Савве Лукичу взгрустнулось. То ли годы, то ли утомление капиталами, то ли просто стих нашел.
А тут еще письмо неизвестной блудницы: наш с тобой, Савва, сынок в городе Романове дурня ломает! Собак гоняет и овец считает, а ни к какому настоящему делу не приспособлен. Хоть годами — уже к сорока вышел!
Смутная надежда, посетившая Куроцапа на вечере у Максима Ж-о, вдруг снова шевельнулась внутри.
Неужто правда? Неужто блудный сын к блудному отцу возвращается? Двое блудных — в тоске пустыни!..
В последние три-четыре месяца Савва Лукич стал сильно склоняться к Библии, еще сильней к Евангелию. Не столько к самой религии, сколько к отдельным речевым оборотам и образам священных книг.
Библейско-евангельские образы перетекали в современную жизнь легко, встраивались в русскую мысль преотлично, многое в жизни высветляли, а кое-что так даже и проясняли окончательно.