— Кенфилды — англичане, — сказала мама. — Любят лицо держать. Это значит, стараются не показывать, что они чувствуют на самом деле.

Мама потянулась к корзине за новой простыней, и волосы у нее выбились из-под белой ленты. Меня всегда поражало, ну до чего ж они длинные. А когда на них падало солнце, так и отливали золотом, а без солнца рыжие. Я считала маму красавицей. Как, наверное, и мужчины в нашем квартале, потому что они всегда прятали пивные бутылки, стоило ей пройти мимо, а порой, если уже напились, протяжно так завывали, вылитые волки, но мама их не замечала.

Тру хихикнула.

— О’Мэлли.

Мама погрозила ей пальцем:

— Тру О’Мэлли, будешь прикидываться глупенькой, вряд ли чего добьешься в жизни.

Но уголки губ у нее чуточку приподнялись, чтобы нам стало ясно: мы лучше всех и вовсе не дурочки-из-переулочка и не «ирлашки», как дразнили нас дети из семей с итальянскими, польскими да немецкими корнями. А мы их обзывали «макаронниками» (громко говорят, но вкусно готовят), «полячишками» (соображают малость туговато) и «немчурой деревенской» (за толстые коленки), так что, думаю, тут мы с ними квиты.

Кто-то на другом конце квартала завопил: «Кто не спрятался — я не виноват!», а из проезжавшей мимо машины донесся голос Литтл Ричарда, горланившего «Тутти-Фрутти». Так уж заведено на Влит-стрит. Тут вечно кипит жизнь. Только не в жилах мертвой Джуни Пяцковски. А Сару Хейнеманн еще не успели убить, когда мама прицепила на простыню последнюю прищепку и сказала:

— Сестры О’Мэлли, подойдите-ка. Мне нужно сказать вам кое-что.

И конечно, я позволила Тру усесться поближе к маме на каменной скамье у клумбы с розовыми пионами, которые прямо из кожи вон лезли, — потому что два лета тому назад я кое-что пообещала своему папе. Самое первое, что вам нужно знать обо мне: я ни за что не нарушу данного слова, даже под страхом смерти.

Солнце как раз пряталось за деревья, когда папа выгнал всех из больничной палаты и попросил меня прилечь к нему на кровать, которую можно было поднимать и опускать, когда захочется.

— Салли? — Из него торчали все эти трубки, а рядышком пик-пик-пикал какой-то приборчик, совсем как подводная лодка в фильме «20 000 лье под водой», мы с Тру смотрели его в кинотеатре «На окраине».

— Да?

А он уже не очень-то был похож на моего папу. Лицо распухло, вокруг рта ссадины и кровь, которая, видно, не хотела оттираться. А на груди здоровенный круглый синяк от руля. Там, внутри, у него что-то лопнуло, так сказала мне старенькая нянечка.

— Тебе придется заботиться о Тру, — тихонько сказал папа. Его обычно пушистые волосы цвета красных осенних листьев собрались в колючие сосульки на лбу. — Пообещай мне.

Я похлопала его по руке, гладкой на ощупь из-за крема, которым ее намазала медсестра.

— Обещаю. Позабочусь о Тру. Чтоб мне провалиться. Но я хочу сказать тебе что-то очень важное, я…

— Передай Тру, что все нормально, — перебил меня папа. — Скажи, она не виновата в аварии.

Тру тоже лежала в этой больнице, дальше по коридору, они вместе с папой ехали в машине, которая врезалась в громадный вяз на обочине Холли-роуд. Тру сидела на заднем сиденье и покалечилась не так сильно, как папа и дядюшка Пол, всего-то руку сломала; она у нее и сейчас болит иногда, перед дождем.

Папа глубоко-глубоко вдохнул, словно собираясь сказать что-то ужасно важное, и, выдохнув, проговорил:

— И передай своей матери, я прощаю ее за то, что она сделала. Передашь?

И закашлялся, так сильно, что на губах розовая пена выступила.

— Я буду приглядывать за тобой, Салли. Помни… порой происходит такое, чего совсем не ждешь, так что лучше будь начеку. И обращай внимание на мелочи. Дьявол прячется в мелочах.

Потом папа уснул на минутку, но опять проснулся и сказал:

— А знаешь, Нелл — не самая худшая сестра на свете. Бывают и похуже.

И тут в палату вошла та нянечка и объявила, что у папы то ли спячка, то ли горячка. Я не совсем уловила, потому что у нее был странный такой говор.

Тру виновата в том, что папа угодил в больницу? Это все из-за Тру? Да она и машину-то водить не умеет, ей семь лет всего! Ох, папочка… И я понятия не имела, за что он хочет простить маму и почему сам ей не скажет, — хотя это, наверное, оттого, что она обезумела от горя, как выразился доктор.

Папа уже уснул, но я все равно шепнула ему: «Вас понял, выполняю, конец связи». Мы с ним все время так прощались. В точности как Пенни прощалась со своим дядей Небесным Королем, когда тот уже мчался по чистому синему небу в своем самолете «Певчая пташка» [2] . Мы с папой просто обожали этот сериал, смотрели его каждое утро по субботам, потому что папа тоже был когда-то летчиком.

А потом нянечка сказала:

— Время посещений истекло.

— Но мне еще нужно… — начала было я, но старушка так замотала головой, что мне сразу сделалось ясно: никаких «но». Все, что я хотела сказать, потерпит до завтра.