— Ну, деньги — это как — то мелковато для мечты, — засомневалась я. — Деньги надо просто зарабатывать, чего о них мечтать?

— Можно подумать… — засомневался Саша, но потом согласился. — Нет, разумеется, я не настолько конченый, чтобы заклиниваться на деньгах! Всегда мечтал стать классным фотографом, фотохудожником… У бати в детстве постоянно камеру выпрашивал, он подарил мне простенькую «Смену», когда я в первый класс пошел. Тем фотиком, помню, до десятого класса щелкал всех подряд: кошек, бабушку, пацанов, горы.

— Где ты горы — то взял? — задала я отвлекающий вопрос, втайне радуясь, что Анисимов постепенно отмякает, и поставила перед ним полную тарелку.

— Так я же на Алтае родился, в Ташанте, рядом с монгольской границей. Мать и сейчас там живет… У нас знаешь какая природа? Закачаешься! — воскликнул папарацци, хватаясь за ложку. Ел он, вопреки уверениям в сытости, не просто охотно, а с жадностью. Но и рассказывать успевал. — Мои снимки на всех школьных конкурсах побеждали, их и на городские, и на зональные выставки отбирали. А в армии мне вообще цены не было: стенгазеты ко всем праздникам оформлял, ребятам крутые дембельские альбомы заделал.

— Молодец, — машинально кивнула я, утомленная Сашкиным криком и похвальбой.

— А после армии подался я в Бийск, устроился в газету, пахал сразу на несколько изданий. Крутился так, что мама не горюй! На одном чистом искусстве далеко не уедешь, только этот конь Кирюха мог себе такое позволить.

— Какой Кирюха? Не Золотарев ли?! — уточнила я.

— Он, собака.

— Так вы знакомы? — едва не свалилась я под стол от неожиданного открытия.

— Естественно, знакомы, мы же земляки: он тоже родом из Ташанты, мы в соседних домах жили, но в детстве особо не дружили: Кирка намного старше. Знаешь, как его предки гордились тем, что их сын в архитектурном институте учится? Там все стены в хате от полотка до пола картинами увешаны!.. А дед у Золотарева — шаман, любые болезни исцеляет. Кровотечение может остановить, сотрясение мозга выправить. Он и дождь умеет вызвать, и солнце. Колдун! Кирка весь в него. Околдовал меня, сманил в Новосибирск.

— Погоди — погоди, — остановила я Сашу, — выходит, Кирилл сам пригласил тебя в галерею, дал понять, что туда приедет Алла Крымова? — Мне физически сделалось дурно, будто кухня заполнилась отравляющим газом.

— Не так чтобы предупредил… — пожал плечами фотограф. — Юленция, поверь, он сам не был уверен!.. А я на это очень надеялся, это был мой шанс… Их роман на моих глазах закручивался, мне ли было не знать, что Алка по Кирюхе сохнет капитально. Она мнила себя его музой, считала, будто один Золотарев понимает ее истинную сущность, тонкую натуру. У художников с натурщицами часто возникает особая, очень тесная связь… Кирилл поначалу возвышал Аллочку до небес, любил без памяти. Но она — оторва, каких поискать! — с кем только не изменяла. Бывало, вмажется и запрыгивает на первого встречного… Кто, какой мужик подобное стерпит, сама посуди?!

— Кто любит, все стерпит. — Я подумала о Ткаче, чувства которого не выдержали испытания такой малостью, как мой испортившийся характер. А ведь мог бы сделать скидку на болезнь…

— Не надо гнать!.. — махнул рукой Саша. — Кирка прямо перекрестился, когда Аллу старпер Крымов подобрал, а потом ему так хреново стало… забухивался крепко одно время от тоски по ней… Слушай, Юленция, а у тебя водки нет?

— Нет, конечно. Что я, по — твоему, должна сидеть и тихо сама с собою квасить?

— Надо бы купить водки, отметить наше с тобой выздоровление.

— У меня разве что тридцатка наберется.

— Ну и нормально! — вскочил Саша. — Я добавлю, и на четок хватит.

— Отстань, вечно у тебя одни четки на уме! Скажи лучше: ты, случайно, не знаешь, где прячется Кирилл?

— Да ему, елы — палы, сейчас лучше всех!.. — захохотал фотограф. — Умотал на Алтай и кайфует, — у него там в каждой деревне родня. Конь педальный! Хоть бы ключи от мастерской мне оставил, я бы туда временно перебрался…

— Как? Ты знал, что он в деревне, и молчал?! — заорала я. — Скрывал даже от меня, на которую набросилась вся крымовская свора?!

— А что я, по — твоему, должен был друга закладывать? — огрызнулся Саша.

— То есть меня можно подставлять, а его нет? Я, выходит, тебе не подруга?

В дверь позвонили — и Сашка не ответил. Щеки мои полыхали. Я больше всего боялась, что внезапно, без предупреждения, явилась мама. Но на лестничной площадке, насколько я могла рассмотреть через глазок, стояло нечто непонятное, темное и мохнатое. То ли пес породы ньюфаундленд, вставший на задние лапы, то ли что — то другое…