— Мама! — окликнул Сергей и с тревогой посмотрел в лицо старушки: что-то сейчас произойдет! Ведь она старенькая, слабенькая, мало ли…

Анна Михайловна вздрогнула. Сняв очки, она глянула на сына, спокойно и просто сказала:

— Ну, чего ты, Сереженька? Заходи в дом-от…

От спокойствия матери, от этого уральского произношения «дом-от» минутная тревога отлегла от сердца.

Дальше все произошло так, как бывает после долгой разлуки: взволнованный, радостный говор, хлопоты о самоваре, рассказы о житье-бытье. В доме тоже большие перемены: нет огромной русской печи, занимавшей треть площади. Вместо нее удобная плита с духовкой. Нет и полатей над входной, дверью, на которых он и Виктор играли долгими зимними вечерами. Горница с двумя кроватями. Так и есть: на тумбочке между кроватями сверкает изумрудный глаз радиоприемника. В углу стоит покрытый половиками сундук, такой большой, что на нем можно было спать не хуже, чем на любой кровати.

Анна Михайловна жила с шестнадцатилетней троюродной внучкой Марфушей. У Марфуши — светлые льняные волосы, в концы кос вплетены белые узкие ленты.

Сергей раньше не знал племянницы, да и Марфуша не знала Сергея. Она рассматривала дядю большими серыми глазами-глазищами в соломенных ресницах и откровенно любовалась его погонами. До того засмотрелась, что из рук выпало блюдце. Покатилось колесом, ударилось об угол печи и разбилось. Марфуша ахнула, кинулась к нему. Сергей хотел было уже заступиться за племянницу, но Анна Михайловна проследила за блюдцем и спокойно сказала:

— Посуда бьется — к счастью, видать. Счастье тебе будет, Сереженька.

— Об одном счастье мечтаю — кулак под голову да спать.

— И то правда — с дороги ты у меня. Марфуша, постели ему на сундуке.

— Мне бы на сеновале, мам.

Анна Михайловна посмотрела на сына долгим, задумчивым взглядом:

— Витюша последний раз на сеновале ночевал. Стели, Марфуша, на сеновале.

Анна Михайловна не любила, когда в доме курят, и Сергей вышел во двор. Мать, она и есть мать. Не забыла даже то, что в ту последнюю, тревожную ночь Витя спал на сеновале.

И Сергея снова охватили воспоминания… Вот и рукомойник, все тот же чугунный чайник с щербатым носком, висит на цепи рядом с крыльцом. Он напоминает утку, поджавшую лапы. Сергей слегка подтолкнул «утку», и рукомойник закачался.

Сеновал запомнился громадным, гулким помещением, а на самом деле он оказался маленьким и низеньким. Сена здесь давно не было, а крепкий сенной запах сохранился. Пахло еще сухой пылью и свежими вениками — их зеленые длинные связки развешаны под стропилами.

На гвозде висит серый от пыли дедушкин тулуп. Сергей тронул его, и золотистая пыль заклубилась в косых лучах вечернего солнца, проникнувших через проем в стене. Истлел совсем тулуп, одни лохмотья. Теперь таким не укроешься. А когда-то спал он под дедовым тулупом вместе с Витькой, и было очень хорошо, даже жарко…

Сергей спустился с сеновала, открыл калитку в толстой стене каменной кладки и вышел в огород. Зеленые горы в вечернем освещении стали особенно яркими, приобрели самые разнообразные оттенки: бирюзовый, изумрудный, темно-зеленый. Дальние казались совсем синими. И над горным простором неподвижно висело, заняв чуть ли не полнеба, ослепительно белое кучистое облако. Его края светились нежным золотистым сиянием.

Лязгнуло железо. Сергей оглянулся и увидел Марфушу. Она гремела цепью, спуская в колодец бадью. Стойки ворота тряслись и вздрагивали, как в лихорадке. Марфуша прижимала валок ладонью, стараясь уменьшить его обороты.

«Укрепить надо стойки, пока не выдернуло совсем, — подумал Сергей, — да и колодец осмотреть. Кажется, предстоят саперные работы». И внезапно Сергей почувствовал, что с колодцем связано что-то очень значительное и важное. Давным-давно здесь происходили какие-то события, а он их забыл. Что бы это такое могло быть?

Марфуша посматривала на Сергея лукавыми глазами, и он сказал первое, что пришло в голову:

— Так ты и есть та самая Марфуша? Мама писала о тебе.

— Это я писала, а она диктовала. Ошибок много наделала?

— Не-ет, не заметил. А что?

— На пятерку хотела. Все-таки лейтенанту пишу, еще просмеет…

Сергей представил себе, как курносая пишет письмо под диктовку мамы. Наверное, от усердия даже кончик языка высунула.

— Обязательно на пятерку?

— Я сочинения всегда на пятерки пишу.

— Ты учишься?

— А как же? Теперь мало кто не учится.

— В каком же классе?

— Я не в классе. Я в техникуме. На втором курсе.

— Ого! — Сергей внимательно посмотрел на девушку: вот как, на втором курсе техникума, студентка. А ей всего шестнадцать лет. Прикинул: семь лет до школы, семь лет в школе, два года в техникуме — получалось шестнадцать. Правильно. И Вите, когда он стал красногвардейцем, тоже было шестнадцать. Но как по-разному сложились судьбы молодых людей.