Раз только на базар приносили щуку в полпуда, но и той было до этого налима далеко. Ту щуку поймали мужики бреднем. А теперь-то как?

Витька принес четырехрогие вилы.

— Давай, — и Ванюшка протянул руку.

— Нет, я полезу.

— Упустишь еще.

— Не бойсь, от меня не уйдет, — он подкрадывался, ощупывая ногами дно.

— Стой! Не видишь, пошел…

Казалось, Рыжий все делает не так.

— Не промажь, смотри.

Рыжий занес вилы, прицелился и с выдохом: хык! — вонзил. Поднялась муть. Черенок вил клонился и уходил под воду — налим буравил носом ил.

— Эх, растяпа…

Рыжий плюнул с досады:

— Где он?

— Вон, вон! Коли — и ко дну его, ко дну.

На боку рыбины белела рваная рана. Рыжий старался настичь, пока добыча не ушла в глубь или в омут под навесом кустов у другого берега. Ванюшка за ним едва поспевал. Витька сделал предупредительный знак, приподнял вилы и ударил.

— Есть!

— Держи, — Ванюшка обходил Рыжего.

Вода достигала груди, и до дна было не дотянуться. Черень вил ходил ходуном — прижатый налим ворочался.

— Лезь скорей.

Ванюшка набрал воздуху, погрузился, перебирая черень руками, нащупал скользкое тело, только хотел перехватить рожки снизу, как вилы пошли вверх. Налим из рук выскользнул. Ванюшка выскочил, хватил воздуху, хотел обругать Витьку, да закашлялся.

— Я думал, пора.

— Думал ты, лезь теперь сам.

— Ну и полезу, не испугался.

Прошло более часа, прежде чем добычу вытащили на берег. Это была невиданная рыбина. Ее положили под дерево и накрыли травой от солнца. Развесили сушить одежду на кустах, а сами развалились на берегу, забыв недавние ссоры. Смеялись, вспоминали пережитое волнение.

— Вот будет уха!

— И жарить хватит, и на пирог.

— Все не съесть, пропадет — рыба в жару быстро портится.

— В погреб, на лед бы, да где его взять?

— А если продать? — предложил Витька.

— Кому?

— Богатые на такие штуки падки. Может, два рубля дадут. А то и два с полтиной, — размечтался Витька.

— Тогда б по рублю и одной четвертой вышло.

— Как это: одной четвертой?

— Обыкновенная дробь.

— А это что?

— В школу иди — узнаешь.

— Зимой, бывает, не в чем выйти, а он — в школу.

Витька помолчал и погрузился в расчеты:

— Рубль с четвертью, да за уголь дадут — полтора рубля и выйдет. Можно послать мать на базар, муки пусть возьмет и мяса. Пельмени с мясом, а! Пусть целый день с Шуркой стряпают, вас всех позовем. Отец с работы придет, скажу: «Ешь, тятя». Он у нас, когда трезвый, тихий, ему хоть что говори, молчит. Только с получки буянит — карахтер такой.

— А я книжек куплю на полтину, читать будем.

— У нас на сарае, ладно? Шурку позовем. Любит она слушать.

— Фу, жара! Парит, будто на каменку плеснули.

— Гроза будет. Боюсь грозы с тех пор, как демидовскую старуху убило. Я как раз домой бежал, а она лежит у часовни — голова в лыве, а в руке-то свечка. После того ночами блазнилась. А Ульяна, дочь ее, сказывала: домой к ней приходила.

— Ну, этого не бывает, — возразил Ванюшка.

— Откуда ты знаешь?

— В книгах написано, учительница про это читала.

— Может, и врет Ульяна, — Рыжий помолчал. — А все равно страшно.

— Как бы гроза не застала, — Ванюшка встал и озабоченно поглядел на небо.

Витька спрятал вилы в траве, чтобы потом вернуть их Архипычу. Налиму через жабры пропустили палку и понесли.

Хорошо бы плыть под парусом, но ветер тянул встречный, гнал волну, пришлось обоим сесть за весла. Шли вдоль берега до Фрейденталя. Лодку сильно раскачивало. Когда же повернули к противоположному берегу, на волнах появились белые барашки.

Облака клубились, росли, соединялись, основания их темнели, будто наливались тяжестью. Ветер усиливался. Налегли на весла, стараясь держать нос против волн, чтобы не опрокинуло. Долина Радости медленно отставала. Надо было остаться на берегу и переждать, но приятели даже не подумали об этом. Ветер обдавал брызгами, срывал их с весел. Лодка колотилась днищем, стала зарываться носом и принимать воду. Чтобы нос поднялся, Рыжий перешел на корму. Иван, оставшись на веслах, уперся ногами в поперечину и греб, что было силы, откидываясь всем корпусом.