Даже если бы моряки заплатили за вход полную стоимость, они бы о том не пожалели. Плавно разворачивавшееся перед ними полотно Банвард сопровождал описанием своего путешествия. В его выдумках присутствовали и пираты, и колоритные переселенцы, и опасности, которых он чудом избегал, и дивные виды, возможно, чуть приукрашенные, но все же убедительные для большинства моряков, которые, усомнись они в правдивости его повествования, тут же освистали бы рассказчика. Благодаря рекомендациям моряков, вечерний сеанс посетили уже пассажиры, и Банвард выручил целых десять долларов — сумму по тем временам совсем неплохую. С каждым разом посетителей приходило все больше; по прошествии нескольких дней Банвард выступал уже в переполненном зале.

Вернувшись к себе, Банвард на радостях от таких заработков и успеха добавил к панораме еще несколько секций, после чего поместил ее в зал попросторнее. Народ по-прежнему валил валом; жители соседних городков фрахтовали пароходы и приезжали посмотреть на картину. С добавленными секциями сеанс продлился почти до двух часов; Банвард крутил холст быстрее или медленнее — в зависимости от того, как публика принимала картину. Каждый сеанс оказывался уникальным, даже для тех, кто оставался на два показа подряд. В конце сеанса холст не перематывали в начало, так что путешествие вверх по течению чередовалось с путешествием вниз по течению.

Когда такое пробное плавание увенчалось успехом, Банвард задумал вывезти «трехмильную картину» в какой-нибудь крупный город. 31 октября он выступил в последний раз, после чего направился в Бостон, центр интеллектуальной культуры Америки.

Банвард выставил панораму в бостонском Армори-холле как раз перед Рождеством. Свой рассказ он довел до совершенства, сдобрив его пикантными деталями, собственными воспоминаниями и байками об известных грабителях, орудовавших в отдаленных областях страны. Механизм, приводивший картину в движение, теперь был спрятан от глаз публики, а свое повествование Банвард сопровождал вальсами на пианино. Снабдив панораму американских пейзажей искусно продуманным освещением, художник добился идеального сочетания.

Публике это очень понравилось. По подсчетам Банварда, за полгода удивительное представление посетили 251 702 бостонца; установив входную плату в пятьдесят центов, он получил около 100 000 долларов чистой прибыли. Всего за год Банвард из скромного живописца вырос до известного и богатого художника, возможно, самого богатого в стране. Когда Банвард опубликовал биографическую брошюру «Описание панорамы реки Миссисипи, созданной Банвардом»(1847), а также нотную запись музыки, сопровождавшей показы, он заработал еще больше. Однако идея с музыкальным сопровождением имела продолжение — нанятая Банвардом юная пианистка, Элизабет Гудман, вскоре стала его невестой, а затем и женой.

Похвальные отзывы раздавались со всех сторон; вершиной успеха стало заключительное представление в городе, которое посмотрели губернатор, спикер и члены палаты представителей, единодушно принявшие резолюцию о награждении Банварда. Его успехи вовсю обсуждались в высших кругах бостонских интеллектуалов. В 1856 году Джон Гринлиф Уитьер написал книгу, назвав ее в честь картины Банварда — «Панорама и другие стихотворения»;Генри Вордсворт Лонгфелло, побывав на одном из первых бостонских сеансов, запечатлел Миссисипи в своей эпической поэме «Эванджелина».Сам Лонгфелло никогда не видел реку, однако пейзажей Банварда ему оказалось вполне достаточно. Он даже упомянул художника в своем романе «Кавана»,ставя того в пример будущей американской литературе: «Нам нужно эпическое произведение, которое соответствовало бы масштабам страны; в литературе оно должно быть тем, чем в живописи является панорама Миссисипи Банварда — то есть величайшим в мире».

Нет никаких сомнений в том, что «трехмильная картина» Банварда была самой длинной из всех картин. Однако в название вкралась неточность. Ученый Джон Хэннерс, чьими усилиями память о Банварде жива и в наши дни, замечает: «Банвард всегда осторожно указывал на то, что это другие называли картину „трехмильной“… Ведь площадь первоначального произведения составляла 15 840 квадратных футов, а не три мили в длину».

Но, может, Банвард и не торопился исправить ошибку, возникшую в раздутом воображении публики. Его слава теперь бежала впереди него. В 1847 году он перевез картину в Нью-Йорк, где собрал еще большие толпы зрителей и выручил еще больше денег; в Нью-Йорке картину назвали «памятником национальному таланту и гению». Выручка после каждого вечернего представления отвозилась в банк и запиралась в надежные сейфы; банковские служащие уже не пересчитывали груз от Банварда, а принимали его на вес.

Признание и богатство породили льстивые отзывы собратьев по цеху, не отличавшиеся искренностью. По стопам Банварда пошел Джон Роусон Смит, нарисовавший так называемую «четырехмильную картину». Даже принимая во внимание склонность Банварда к преувеличениям, с трудом верится в то, что его предприимчивым соперникам удавалось переплюнуть художника — тому нет никаких доказательств. Однако наметилась тревожная тенденция. Банварду приходилось слышать о беспринципных антрепренерах, замышлявших скопировать картину и показывать эту пиратскую версию в Европе, выдавая за «истинную панораму Банварда». Добившись оглушительного успеха у себя на родине, Банвард свернул нью-йоркское шоу и заказал билеты на рейс в Ливерпуль.

Лето 1848 года художник провел в подготовке к лондонскому представлению — устраивал короткие показы в Ливерпуле, Манчестере и других небольших городах. Когда Банвард прибыл в Лондон, ему отвели огромный Египетский зал. Он начал с того, что устроил специальное представление для обитателей Флит-стрит, [48] надеясь первым делом произвести впечатление на них. «Невозможно, — восхищалась The Morning Advertiser, — описать это великолепное [49] словами!» The London Observerотзывалась не менее восторженно; в номере от 27 ноября 1848 года репортер написал следующее: «Работа и впрямь невероятная! Мы никогда еще не становились свидетелями подобного представления… столь грандиозного в своем единстве замысла». Художник быстро заслужил своего рода благословение прессы.