Шрифт:
Так он прожил полгода, зарастая пылью и грязью, понимая, что это плохо, но не испытывая угрызений совести.
Однажды Разоев отправился в утренний поход за хлебом и кефиром.
В магазинчике его знали, даже не спрашивали, что надо, выкладывали сразу на прилавок.
– И шампанского! – шутил Разоев бывало, в прежней жизни, но теперь эта шутка казалась глупой.
Он складывал продукты в пакет, когда его что-то сильно и больно ударило в грудь.
Разоев с удивлением посмотрел на продавщицу и повалился на пол.
– Вот так вот стоит – и бац! – рассказывала потом продавщица подругам, округляя глаза и пугливо улыбаясь. – И прямо на пол. А пол там у нас – плитка. Он прямо головой. Мама дорогая! Я звонить, они: кто, что, я говорю: откуда я знаю, в магазине у меня старик упал. Приехали только через полтора часа, представляете? А он уже весь синий.
– Помер? – ахали подруги.
– Еще бы нет! И приступ, и башкой об пол, тут и молодой умрет!
Продавщица оказалась неправа, Разоев выжил. У него был, как и у жены, инфаркт, да еще сотрясение мозга от падения. Его подлечили, он торопился выписаться, лечащий врач спрашивал:
– Куда торопимся?
– Дел много, – отвечал Разоев.
Дел, действительно, было много. Привести, наконец, в порядок квартиру. Оформить инвалидность. Оформить завещание, до чего раньше не доходили руки. Покупать продукты, которые рекомендовал врач в качестве лечебной диеты. Попробовать полечиться легкой и правильной физической нагрузкой.
Он выписался и занялся всем этим.
Иногда перехватывало дыхание, кололо и давило в груди, эта боль страшила, но Разоев внимательно к ней прислушивался, словно оценивая, как раньше, на станкостроительном заводе, поломку, и прикидывая, что нужно сделать для ее исправления.
А еще он грел в себе слова, которые услышал от лечащего врача, высокого парня лет тридцати, веселого, бесцеремонного, всем тыкающего; тот после первого осмотра сказал:
– Ничего, дед, выжил – уже плюс. Жизнь трудна, но интересна!
Разоев удивился: он считал нынешнюю молодежь пустоголовой и пустословной, не понимающей, что к чему, и вдруг человек, который моложе его больше чем вдвое, говорит именно о том, о чем и Разоев всегда думал.
Значит, не такие уж они и пустые. Это обнадеживает.
Кстати, когда он впервые после больницы пришел в свой магазинчик, продавщица его узнала и обрадовалась, как родному.
– Живой? – воскликнула она.
– Так точно! – ответил Разоев.
– Чего желаем?
– Батон, кефир полтора процента, молоко тоже полтора.
– Всё?
– И шампанского!
Хроника. Апрель
Из новостей
Выборы президента Венесуэлы. Победу одержал Николас Мадуро, однако сторонники оппозиционного кандидата Энрике Каприлеса не признали результаты выборов.
(Полагаю, мы поддерживаем законно избранного. А законно избранным у нас считается тот, кто победил на выборах.)
В Испании состоялась многотысячная демонстрация с требованием упразднения монархии и введения республиканской формы правления.
(Форма на суть не влияет. Испания меня беспокоит, как всегда беспокоила русских писателей и их героев. Поприщин очень за нее переживал.)
15 апреля – в Бостоне (США) на финише Бостонского марафона прогремели два взрыва. 3 человека погибли, 144 человека ранены.
(Новость повторяют и повторяют. Как когда-то показывали башни-близнецы: смотрите, как это ужасно, самолеты врезаются, башни падают. Смотрите, как это печально. Смотрите 1000 раз. А у нас будет рейтинг.)
Из журнала
Я все думал: откуда этот неожиданно вернувшийся ренессанс блатняка, воровского шансона? И вон кино даже про Круга сняли, по телевизору крутят.
Жена же моя сказала только одно слово: «Отсидели»…
Что-то странное происходит: не питая пристрастия к белым лентам, я, тем не менее, с утра чувствую себя иностранным агентом, и какой-то чертик подзуживает меня, строя козни, развернуть пропаганду секса, насилия и межнациональной розни; мне музыкой нашествия повсюду слышатся Аллах Акбар и лехаим, я сдерживаю руку, чтобы не ответить зуботычиной или зигхайлем; ночью в горячке мечусь, снится смена конституционного строя на первое и антинародные митинги на второе; чую в себе либераста, дерьмократа, а местами и гея, ищу, кому продать руно, которого нет, да и я не Медея; душа моя бредит дальней дорогой, тюрьмой и сумою…