— Деньги, Кристи? Что ты сделал с деньгами, вспомни! — Она настойчиво повторяла свой вопрос, выговаривая каждое слово медленно, отчетливо, раздельно, словно обращаясь к малому ребенку.

Но Кристи лежал, уставясь в потолок, и ничего ей не отвечал, только в темных его глазах появлялось затравленное выражение.

Он так ни словом и не обмолвился с ней больше. Поиски Томми Флинна пришли к концу. И вскоре мать позволила им прийти и увезти Кристи.

313

УМЕРШИЕ И ЖИВУЩИЕ

Он осторожно пробирался между могил, словно боясь ступить в змеиное логово. А ведь каких бы, казалось, опасаться ему здесь змей — разве что тех, из его собственного далекого прошлого; но они за все эти долгие годы уже потеряли, верно, свои ядовитые зубы...

Он видел теперь, что память обманчива. Кладбище стало иным. Надгробные памятники, которые с того берега реки показались ему, когда он вышел из дверей вокзала, чем-то вроде груды обломков, сваленных между деревьями на склоне холма, теперь растянулись на большое пространство, почти до самой кладбищенской ограды, и у него мелькнула мысль, что для погоста скоро придется

314

прикупать соседний участок. Зряшное все это дело, подумалось ему. Сам он, если мысль о смерти и посещала его — а это, случалось с ним не часто, — всегда предпочитал кремацию. Ну а похороны в море и еще того лучше. Ни тебе отпевания, ни могильных плит.

Он пошел дальше, осторожно ступая по сырой высокой траве, и наконец выбрался на асфальтовую дорожку на другом краю кладбища; здесь он остановился, неуверенно оглядываясь по сторонам, стараясь припомнить расположение могил, и тут на склоне холма показалась фигура могильщика; он шел широким, размашистым шагом, держа на плече лопату с налипшими на ней комьями глины. Когда он подошел ближе, человек обратился к нему.

— Хочу отыскать могилу Уильяма Ларкина, — сказал он. — Его схоронили дней десять-пятнадцать назад.

Могильщик опустил лопату, оперся на нее, вытер шею синим носовым платком.

— Новый участок?

— Нет, давнишний, семейный. Мне думалось, я сразу найду его, но здесь все как-то изменилось.

— Ларкин?.. А-а! — Могильщик был уже немолод. Он внимательно посмотрел на незнакомого человека, но так и не признал его.— Да-да... Это вон там.

Он снова вскинул лопату на плечо, и они стали вместе взбираться по склону холма, обмениваясь обычными случайными замечаниями насчет погоды. Но не успели они сделать и двадцати шагов, как в памяти человека что-то прояснилось, и ему уже не нужно было ничего указывать — он сам нашел могилу.

Поставив одну ногу на край каменной ограды, он разглядывал мраморное надгробие, но тут же опомнился и снял ногу. И это же самое, неожиданно властно возникшее ощущение, что он совершает неблагопристойность, удержало его руку, когда он бессознательно стал шарить по карманам, отыскивая сигареты и спички. На мраморной плите были высечены две надписи; верхняя появилась здесь двадцать лет назад: «Джейн Эллис, бесценная жена и мать...», а под ней — совсем свежая: «Уильям Генри Ларкин, супруг ранее усопшей... горячо любимый отец, горько оплакиваемый...» Горько оплакиваемый!.. «Ишь как здорово! Интересно, кто это из них додумался. Да и то сказать, разве на могильных плитах когда-нибудь сроду писали правду? Можно себе представить, как бы

315

это выглядело: «Наконец-то господь его прибрал...» или «Давно бы уж ему пора на тот свет...»

Ну что ж, и они, как положено, довели свое притворство до конца.

Он стоял, вперив взгляд в могильную плиту, но глаза его уже не читали надписей; перед ними воскресало то, что было когда-то, пятнадцать, а то и больше лет назад. В этом состоянии глубокой задумчивости она и нашла его здесь — женщина, которая быстро шла по тропинке, огибавшей лавровые деревья, росшие вокруг водоема возле домика могильщика; в руках у нее была ваза, наполненная водой до краев, и плетеная корзинка, над которой покачивались и подпрыгивали в такт ее шагам красные и желтые головки тюльпанов. Увидев человека, неподвижно стоявшего у могилы, она приостановилась и несколько секунд издали наблюдала за ним. Синий дождевой плащ, поношенная синяя куртка и синий свитер безошибочно выдавали в нем моряка. Он был высок и худ и казался даже чрезмерно исхудалым; смуглая загорелая кожа туго обтягивала его острые скулы; у него был довольно крупный нос и голубые, слегка навыкате глаза. Он сильно изменился за эти годы, и все же она сразу узнала его, своего младшего брата.

— Так, так, — сказала она, и он вздрогнул и, оборотясь, поглядел на нее через плечо. — Ты все ж таки приехал наконец!

Ее неожиданное появление застало его врасплох; когда он заговорил, голос его звучал чуть-чуть насмешливо и покровительственно, но, возможно, это было скорее средством самозащиты, — широкая улыбка, расплывшаяся на его лице, говорила без слов, как он искренне привязан к сестре и рад встрече с нею.

— Так, так, — сказал он, словно бы передразнивая ее, — так, так, это, значит, Энни. Малютка Энни.

— Я уж думала, что ты совсем не приедешь, — сказала она, пробираясь к нему поближе между могил. — Мы даже по радио пытались с тобой связаться...

— Я был в море, — сказал он. — Вы меня здорово удивили. Никак не мог понять, почему это вы вдруг обо мне вспомнили.

— Это Генри надумал передать по радио.

— Вот уж кому, кому, но чтобы я Генри мог понадобиться, этого, признаться, не ожидал.

316

— Это он ради отца... Отец хотел тебя видеть.

— Отец? Меня?