— Она заставила меня принять горячую ванну и выпить джина. Мне кажется, теперь она уже жалеет об этом, но тогда она была просто вне себя от ужаса.

— И все-таки не помогло?

— Нет. Я не могла выдержать такой горячей ванны, а когда я выпила стакан джина, меня стошнило.

— Все же это... Это в какой-то мере убийство, то, что вы...

— Да, вероятно, в какой-то мере... Но сотни женщин это делают, и ты бы ничего не сказал, если бы только это помогло, не так ли?

— А что теперь она собирается предпринять?

— Говорит, что подождет еще неделю, а потом сведет меня к врачу.

— Вероятно, потом она захочет поговорить со мной?.

— Она сказала, что напишет отцу, вызовет его домой. Она говорит, что ты должен иметь дело с мужчиной, когда придешь к нам.

213

— О господи, ну и история!

— Вероятно, нам следовало подумать об этом раньше.

— Но ведь надо же, чтобы так не повезло — налетели в первый же раз, а другие годами стараются иметь детей, и хоть бы хны!

— Ты бы попробовал написать об этом в газету, — говорит она. Кажется, это самая остроумная шутка, которую я когда-либо от нее слышал, но мне не до смеха. Я не в силах даже выдавить улыбки.

Встаю, начинаю шагать взад и вперед. Да, выхода нет. Мне не отвертеться, это ясно как божий день. Придется через это пройти. Я вынимаю портсигар.

— Покурить-то мы, во всяком случае, можем. Это нам еще, слава богу, не возбраняется. Возьми сигарету... — Она берет сигарету, и мы закуриваем.

— Вик, — говорит она. — Что делать? Что теперь можно сделать?

Она расстроена, очень расстроена. Я вижу это. Не одному мне было тяжко эти последние пять дней. Да и до этого она ведь таила все про себя и мучилась одна уже много дней, прежде чем сказала мне. И в некотором отношении ей даже хуже, чем мне, — ведь это у нее будет большой живот и это на нее все будут показывать пальцем и судачить. Ей будет хуже, чем мне, во всем, за исключением одного: в конце концов она получит то, чего хотела, — она получит меня. Тоже ценная добыча, черт побери! Но быть может, именно это и угнетает ее сейчас — быть может, она сомневается, женюсь ли я на ней, если самое скверное произойдет. Быть может, именно это так ее и тревожит...

Я знаю, что она беременна. Ни секунды в этом не сомневаюсь. И ни секунды не сомневаюсь, что мне из этой истории не выпутаться. Я попался, и никуда от этого не уйдешь. Ни-ку-да. Вот и пришел конец твоим мечтаниям, Вик Браун. Можешь больше не искать свой идеал. Ты его уже нашел — единственный, который тебе дозволено иметь. Ты в ловушке, и спасения тебе нет. Ох, идиот! Проклятый, жалкий идиот!

Итак, все ясно. Остается только произнести это вслух, и я прислоняюсь лбом к столбу беседки, гляжу в глубину парка и говорю:

— Не волнуйся. Мы поженимся. Вот что мы сделаем.

214

Ингрид молчит, но вскоре я слышу какие-то звуки у себя за спиной, оборачиваюсь и вижу, что она плачет.

— Перестань расстраиваться, я тебе сказал, что мы поженимся. Ты же не думаешь, что я тебя брошу? Ты не думаешь, что я улизну и оставлю тебя одну расхлебывать всю эту кашу? Я, черт подери, конечно, не святой, но все же и не такой сукин сын.

Теперь она уже ревет белугой. Носовой платок пошел в ход, и водопровод открыт на полную катушку.

— Я всегда мечтала выйти за тебя замуж, Вик, — говорит она. — Часто мечтала о том, что ты сделаешь мне предложение. А теперь вот как все обернулось. Теперь получается, что ты вынужден. Не случись этого, ты ведь никогда бы не женился на мне? Знаю, что ты бы не женился. Знаю, что ты не любишь меня так, как я тебя люблю.

Ну хорошо, либо одно, либо другое, чего же она хочет? Вот женщины — всегда так.

— Но ведь теперь я женюсь на тебе? Женюсь? Я ведь сделал тебе предложение? Сделал?

— Нет, ты можешь не жениться на мне, если не хочешь, — неожиданно говорит она. — Я не стану принуждать тебя к этому.

Смешно! Даже если она не будет принуждать меня, а все остальные? Могу себе представить, что поднимется, если я хоть на секунду дам им понять, что не хочу идти на это. Я уже сейчас вижу, как они навалятся на меня всем скопом. Нет, чтобы такое выдержать, нужен парень покрепче, я на это не гожусь.

— Но ты же не укажешь мне на дверь, ты сама прекрасно это знаешь, черт подери, — говорю я, и, если это звучит нахально, ей-богу, я не виноват. Не такое уж это счастье знать, что она меня любит. Если бы она меня не любила, мы, может, никогда не влипли бы в эту историю. Мои слова вызывают новый поток слез.